Глава 8 «Неуд» марксизму за крестьянский урок

История русской революции констатирует, что вырабатывалось несколько вариантов прорыва России в будущее. Из всех вариантов, более или менее сформулированных, просматриваются три.

Первый вариант – это вынашиваемый масонами либерально-демократический путь России по западным образцам. По этому проекту экономическая принадлежность России к западной цивилизации, которая сложилась в романовскую эпоху империи, должна была усилиться новой экономической, культурной и идеологической интеграцией с Западом. Внешне это предполагало создание в России общества, отличительными чертами которого стали бы: политическая демократия парламентского типа, независимая судебная власть, рыночная экономика, политический плюрализм, светский характер общества, наличие развитой системы социального обеспечения. А по сути, предполагалось, что демократия парламентского типа должна была опираться на строго иерархическую систему тайной власти в орденских и подобных им масонских и парламентских структурах. А независимость судебной власти должна была базироваться на корпоративных договорах и системе третейского разрешения споров всегда в пользу избранного круга реальных хозяев общества. Рыночная экономика должна была стать основанием и питательной средой для монополистических структур финансового и промышленного капитала, концентрирующего в себе основные финансовые потоки и центры прибыли. Идеологический плюрализм – кажущийся: он должен был обернуться манипуляцией общественным сознанием. Развитая система социального обеспечения должна была быть противоядием против возможных социальных беспорядков. Этот проект не имел шанса на успех, так как исторический опыт показывал, что интеграция России с Западом и ранее была неприемлемой для русских. Это вело к утрате Россией своей национальной самобытности, в значительной степени определяло трагическое расхождение «цивилизационного» и национального проектов и в конечном счете вело к краху российского общества. Предполагаемое светлое будущее не могло наступить ни тогда, ни теперь по одной простой причине: Запад Россию иначе, как сырьевым придатком, никогда не воспринимал и не воспримет.

Второй вариант был проектом народной вольницы. Главным фактором русской истории всегда было противостояние народа и власти. Все разговоры о любви народа к царю можно подвергнуть сомнению. Наш народ (крестьянство), при малейшем ослаблении власти, всегда стремился скинуть, уничтожить эту чужеродную силу. Противостояние народа и власти в годы Первой мировой войны обострилось до предела. Власть бросила народ воевать за непонятные и чуждые ему цели. Русскому крестьянину было наплевать на Босфор и Дарданеллы, ему было все равно, на кого ориентируется Петербург – на Лондон, Париж или на Берлин. Для него это была чужая война. Она обострила тяготы крестьянской жизни, отрывая от земли здоровых и сильных мужчин, оставляя матерей без сыновей и делая русских баб безутешными вдовами, ничего не давая взамен. Первые поджоги дворянских усадьб совпали по времени с убийствами офицеров на фронте и братанием русских и немецких солдат. Это было в первые месяцы 1917 года. Затем вспыхнула эпидемия крестьянского неповиновения, грабежи усиливались с февраля по октябрь. А уж после Октября, когда две власти – красная и белая – сошлись в смертельной схватке между собой, крестьянин делал все, чтобы уничтожить на территории империи государственность как таковую.

Проект, вынашиваемый тогда крестьянством, был уникальным, не имеющим аналогов в истории. Особенно по политическому устройству общества. Он предполагал осуществление утопического идеала жизни простых хлебопашцев: дайте нам землю, и мы установим простые и понятные отношения соседства обрабатывающих ее. В условиях тотального ослабления власти (а затем фактической ликвидации ее) наше крестьянство наконец-то хотело воплотить патриархальную утопию в мире окружающего их индустриализма. Но история распорядилась так, что оно заплатило страшную цену – 17 миллионов жизней.

И третий – красный проект. Идея революции стала набирать силу на основе теории, идеологии и языка, заданных своевременным трудом Ленина «Развитие капитализма в России» (1899). И хотя в нем Ленину не удалось избежать ошибок, он актуален и сегодня, и вся история его переосмысления самим Лениным, вплоть до его работ о НЭПе, дает нам сильные, проверенные временем уроки. Приходя шаг за шагом к пониманию сути крестьянской России (а Ленин вначале был очень далек от этого), создавая «русский большевизм», Ленин сумел осуществить и политическую задачу, не войдя в конфликт с общественным сознанием. Ему, как прозорливому человеку, постоянно приходилось принижать оригинальность своих гениальных тезисов, прикрываться Марксом, пролетариатом и т. п. И всегда он поначалу встречал сопротивление почти всей верхушки партии, но умел убеждать товарищей, обращаясь к здравому смыслу. Поэтому и партия формировалась из тех, кто умел сочетать «верность марксизму» со здравым смыслом, а остальные откалывались. Плеханов, меньшевики, Бунд, троцкисты.

Нельзя не преклоняться перед прозорливостью Ленина: он, понимая жизненную важность момента для собирания России после Февраля 1917 года, не побоялся переосмыслить ход революции 1905–1907 годов, сумел понять реакционную сущность Столыпинской реформы и ошибочность главных выводов своего труда «Развитие капитализма в России» – о капитализме в русской деревне.

В России нужно построить капитализм. Россия сильно, мол, отстала, в ней много еще крепостничества и «азиатчины», но сейчас она наверстает упущенное. В это течение сразу не вписались наследники славянофилов – и консерваторы (из них выделились черносотенцы), и революционеры (народники). Против них встали и либералы, и марксисты.

Их идейный разгром молодой Ленин и считал в то время одной из главных своих задач. В работе 1897 года «От какого наследства мы отказываемся» он так определил суть народничества, две его главные черты: «признание капитализма в России упадком, регрессом» и «вера в самобытность России, идеализация крестьянина, общины и т. п.». В 1880-е годы экономисты-народники развили концепцию некапиталистического («неподражательного») пути развития хозяйства России. Один из них, В. П. Воронцов, писал: «Капиталистическое производство есть лишь одна из форм осуществления промышленного прогресса, между тем мы его приняли чуть не за самую сущность». Это была сложная концепция, соединяющая формационный и цивилизационный подход к изучению истории. В чем-то они были правы.

Народники прекрасно знали марксизм, многие из них были лично знакомы с Марксом или находились с ним и Энгельсом в оживленной переписке. Они давали Марксу достаточно достоверные сведения о России, чем и объясняется то, что самым дальновидным из марксистов (извините за каламбур) в отношении русской общины оказался сам Маркс. Маркс увидел в общине то зерно, которое могло превратить ее в двигатель социализма, дать возможность перейти к крупному земледелию и в то же время избежать мучительного пути через капитализм. К таким выводам Ленин пришел только в 1920-х годах.

В советское время мы получали сведения о взглядах народников в урезанном виде, в основном через критику их Лениным. Сейчас важнейшее понятие в концепции «неподражательного» пути развития – народное производство, представленное прежде всего крестьянским трудовым хозяйством, помогает нам разобраться в проекте народников, иногда называемом «общинно-государственным социализмом».

В конце 1870-х годов в крестьянско-общинное производство на надельных и арендованных у помещиков землях было вовлечено почти 90 % земли России, и лишь 10 % использовалось в рамках капиталистического производства. Народники считали, что при национализации крупной промышленности возможно техническое вооружение общины и ее развитие. Более того, они считали, что община в состоянии даже организовать крупную промышленность так, что преобразует ее из капиталистической формы в общественную. А Ленин слишком «затвердил» установки марксизма, не вскрыв рациональное зерно взглядов народников. Что крупное предприятие в земледелии несравненно эффективнее («прогрессивнее») мелкого крестьянского, для марксистов было настолько непререкаемой догмой, что об этом и спора не могло быть. И в рамках этой догмы Ленин, плохо зная общину, ошибался – не верил в общину, а община показала удивительную способность сочетаться с кооперацией и таким образом развиваться в сторону крупных хозяйств. В 1913 году в России было более 30 тыс. кооперативов с общим числом членов более 10 млн человек. Ленин не дожил до того времени, когда русская община, хотя и с травмами, смогла восстановиться в облике колхозов – крупнейших кооперативных производств.

Долго текущий, иногда не явно проявляемый «спор» о земледельческой общине завершился после двух исторических экспериментов: реформы Столыпина и Октябрьской революции 1917-го. Реформа Столыпина показала наглядно всему русскому обществу, что насильно создаваемое с ее помощью типично капиталистическое землевладение, которое, казалось бы, давало возможность организовать крупные фермы, нанять сельскохозяйственных рабочих и получать предусмотренную марксизмом прибавочную стоимость, не дало желаемых результатов. Жизнь показала ошибочность выводов и Ленина: в России, вопреки мощному политическому и экономическому давлению, крестьянство не исчезло. Получив землю, крестьяне повсеместно и по своей инициативе восстановили общину. В 1927 году 91 % крестьянских земель в РСФСР находился в общинном землепользовании.

Как только история дала русским крестьянам короткую передышку, они определенно выбрали общинный тип жизнеустройства. И если бы не грядущая война и жестокая необходимость в форсировании индустриализации, возможно, более полно сбылся бы проект государственно-общинного социализма народников.

Говоря о русском коммунизме, следует выделить особенности русской революции. Все социалисты (и коммунисты) до 1917 года были убеждены в том, что социалистическая революция произойдет сначала в Западной Европе, а уже потом перекинется на другие страны. Сам Ленин буквально за несколько дней до Февральской революции говорил, что социалистическая революция сначала произойдет на промышленно развитом Западе, где есть сильный рабочий класс, а не в отсталой крестьянской России с малограмотным населением. Это убеждение вполне соответствовало марксистской доктрине. И в момент написания «Развития капитализма в России», и даже в первый период после революции 1905–1907 годов Ленин следовал евроцентристскому тезису о неизбежности прохождения России через господство капиталистической формации.

Отсюда вытекало, что и назревающая русская революция, смысл которой виделся в расчистке стартовой площадки для прогрессивной формации, должна быть революцией буржуазной.

В статье «Аграрный вопрос и силы революции» (1907) Ленин писал: «Все с.-д. убеждены в том, что наша революция по содержанию происходящего общественно-экономического переворота буржуазная. Это значит, что переворот происходит на почве капиталистических отношений производства и что результатом переворота неизбежно станет дальнейшее развитие именно этих отношений производства».

А в предисловии ко второму изданию «Развития капитализма в России» (1908) он дает две альтернативы буржуазной революции: «На данной экономической основе русской революции объективно возможны две основные линии ее развития и исхода: либо старое помещичье хозяйство… сохраняется, превращаясь медленно в чисто капиталистическое, “юнкерское” хозяйство… Весь аграрный строй государства становится капиталистическим, надолго сохраняя черты крепостнические… Либо старое помещичье хозяйство ломает революция… Весь аграрный строй становится капиталистическим, ибо разложение крестьянства идет тем быстрее, чем полнее уничтожены следы крепостничества».

Таким образом, Ленин исходит из того постулата, который мы находим уже в предисловии к «Капиталу» Маркса – капиталистический способ производства может охватить все пространство («весь аграрный строй государства становится капиталистическим»). Отсюда категоричность суждения, что вся сельская Россия в принципе может стать капиталистической, и к этому направлена русская революция.

А народники утверждали, что, в силу самобытности русской деревни, это невозможно в принципе. Для людей же, воспитанных под сильным влиянием евроцентризма, доводы народников были неубедительными.

Сегодня на основании исследований «третьего мира», вовлеченного в мировую систему капитализма, можно обнаружить, что капитализм по сути своей не всегда полностью капитализм. Россия в начале ХХ века могла обеспечить средствами для интенсивного хозяйства лишь малую толику капиталистических хозяйств помещиков (дающих 20 % товарного хлеба). Остальной хлебушек добывался горбом крестьян.

Если это так, то прогноз исхода русской революции был неверен. Этот прогноз ошибочно предопределял выбор между двумя западными путями развития – «прусским» или «американским». Исходя из сказанного выше, по-иному следует рассматривать и движущие силы русской революции. Именно здесь зарыта та собака, которая объясняет загадку: почему наша революция открыла дорогу вовсе не рыночной экономике и буржуазному государству, а совершенно иному жизнеустройству – советскому строю?

В официальном советском обществоведении сознательно игнорировался тот факт, что главным действующим лицом в революции были крестьяне, которые представляли самое большое сословие (85 % населения). К ним примыкала значительная прослойка тех, кто вел «полукрестьянский» образ жизни.

В России, в отличие от Запада, не произошло длительного «раскрестьянивания», сгона крестьян с земли и превращения их в городской пролетариат. Напротив, к началу ХХ века крестьянская община почти «переварила» помещика и стала «переваривать» немногочисленных хозяев типа капиталистического фермера. Почему и провалилась попытка быстро создать на селе классовое общество в виде фермеров и сельскохозяйственных рабочих через «революцию сверху» (реформа Столыпина). Наоборот, дело обернулось так, что подавляющее большинство населения России подошло к революции, соединенное в огромное сословие крестьян, сохранивших особую культуру и общинное мировоззрение – «архаический аграрный коммунизм».

Архаический аграрный коммунизм в России вытекал не из религиозных или идеологических доктрин, а из исторически данных русскому крестьянству условий жизни. Одной из причин консолидации российского крестьянства в рамках поземельной общины был страх перед голодом.

В течение столетий в условиях налогового гнета государства, помещичьей кабалы община удерживала массу крестьянских хозяйств от разорения. В общине традиционно существовала взаимоподдержка крестьян в случае голода. Хроническое недоедание крестьян создавало в России социальную базу для распространения уравнительных коммунистических идей.

Главные ценности буржуазного общества – индивидуализм и конкуренция – в среде русских крестьян не находили отклика, а значит, и институты буржуазного государства и буржуазного права для подавляющего большинства народа привлекательными не были. Крестьяне четко определили свое отношение к помещикам как к классовому врагу.

Революция 1905–1907 годов была не чем иным, как первой из цепи крестьянских войн ХХ века, в которых община противостояла наступлению капитализма, означавшего «раскрестьянивание». Если перед Октябрем Петроград и Москва играли руководящую роль в движении рабочих и солдат, то первое место в крестьянском движении надо отвести отсталому великорусскому земледельческому центру и Среднему Поволжью. Здесь пережитки крепостничества сохранили особенно глубокие корни, дворянская собственность на землю носила наиболее паразитический характер, дифференциация крестьянства отставала, тем более обнажая нищету деревни. Вспыхнув в этой полосе, движение сразу окрашивается террором. Усилиями правящих партий оно, однако, иногда вводится в русло примиренческой политики.

Сельское хозяйство Украины, работавшее на экспорт, развивалось так, что приобрело более капиталистический характер. Это обстоятельство и присутствовавшие там элементы борьбы за национальную самостоятельность до поры до времени не давали такого роста крестьянского движения, как в Великороссии. Но ближе к осени 1917 года территорией крестьянского восстания становится почти вся страна. Из 624 уездов, составлявших старую Россию, движением было охвачено 482 уезда, или 77 %, а без окраин, отличавшихся особыми аграрными условиями – Северного района, Закавказья, Степного края и Сибири – из 481 уезда в крестьянское восстание было вовлечено 439 уездов, или 91 %. Способы борьбы различались, смотря по тому, идет ли дело о пашне, лесе, пастбищах, об аренде или наемном труде. Отличительной особенностью являлось и то, что мужикам почти не приходилось непосредственно сталкиваться с государственной властью. Органы правительственной власти на местах отсутствовали, Милицией распоряжались волостные комитеты. Суды находились в расстройстве. Местные комиссары были бессильны. «Мы тебя выбрали, – кричали им крестьяне, – мы тебя и выгоним!». Бывали случаи, когда чины милиции участвовали вместе с толпой в насилиях.

По сообщениям земельных собственников Таганрогского округа, крестьяне самовольно захватывали сенокос, отбирали землю, препятствовали запашкам, назначали произвольные арендные цены, устраняли хозяев и управляющих. По донесению комиссара Нижегородской губернии, насильственные действия и захваты земель и лесов участились.

Некоторые уездные комиссары боялись оказаться в глазах крестьян защитниками крупных землевладельцев. В Шлиссельбургском уезде волостной комитет запретил землевладельцам рубить собственный лес. Мысль крестьян озвучивалась так: «Никакое Учредительное собрание не сможет возродить из пней срубленные деревья». В Курской губернии крестьяне поделили между собой удобренные паровые поля министра иностранных дел Терещенко.

Комиссар министерства двора жаловался на захват покосов: сено для дворцовых лошадей приходится покупать! Коннозаводчику Орловской губернии Шнейдеру крестьяне заявили, что не только выкосят в его имении клевер, но и самого его будто бы «сдадут в солдаты». В начале сентября Керенский в качестве Верховного главнокомандующего в своем приказе повторяет недавние доводы и угрозы своего предшественника Корнилова против «насильственных действий» со стороны крестьян. Через несколько дней Ленин напишет: «Либо… вся земля крестьянам тотчас… Либо помещики и капиталисты… доведут дело до бесконечно свирепого крестьянского восстания». В течение ближайшего месяца это стало фактом.

А что же рабочий класс? К моменту революции 1917 года общая численность рабочего класса в России оценивалась в 15 млн человек – примерно 10 % всего населения. Но кого относить к рабочему классу? Подсчитано, что рабочих фабрично-заводской промышленности с семьями было 7,2 млн человек, из них взрослых мужчин – 1,8 млн. Но главное даже не в количестве. Рабочий класс России, не пройдя через горнило протестантской Реформации и длительного раскрестьянивания, не приобрел мироощущения пролетариата – класса утративших корни индивидуумов, торгующих на рынке своей рабочей силой. В подавляющем большинстве русские рабочие были рабочими в первом поколении и по своему типу мышления оставались крестьянами. Половина рабочих-мужчин имела землю, и они возвращались в деревню на время уборки урожая.

Очень большая часть рабочих жила холостяцкой жизнью в бараках, а семьи их оставались в деревне. В городе они себя чувствовали «на заработках». Городской рабочий начала ХХ века говорил и одевался примерно так же, как и крестьянин, в общем, был близок к нему по образу жизни и по типу культуры. Даже и по сословному состоянию большинство рабочих были записаны как крестьяне. Сохранение общинной этики и навыков жизни в среде рабочих проявилось в форме мощной рабочей солидарности и способности к самоорганизации, которая не возникает из одного только классового сознания.

* * *

Декрет о земле, принятый на Втором Всероссийском съезде Советов, – такой интересный документ, что хотя бы вкратце с ним стоит ознакомиться.

Тем декретом была отменена помещичья собственность на землю. Имения, равно как все земли, удельные, монастырские, церковные, со всем их живым и неживым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями, переходили в распоряжение волостных и уездных властей. Там говорилось: «Какая бы то ни была порча конфискуемого имущества, принадлежащего отныне всему народу, объявляется тяжким преступлением, караемым революционным судом. Уездные Советы крестьянских депутатов принимают все необходимые меры для соблюдения строжайшего порядка при конфискации помещичьих имений, для определения того, какого размера участки и какие именно подлежат конфискации, для составления точной описи всего конфискованного имущества и для строжайшей революционной охраны всего переходящего к народу хозяйства на земле со всеми постройками, орудиями, скотом, запасами продуктов и проч.». До окончательного решения вопроса кардинальных земельных преобразований Учредительным собранием следовало руководствоваться упомянутым ранее крестьянским наказом о земле. Декрет о земле был справедливой акцией новой власти и шел к давним традициям России с ее общинными землями. Но не так все оказалось просто.

Конфликт, возникший между новой коммунистической властью и деревней, имел две стороны: идеологически-юридическую и практически-жизненную. Идеологически большевики всегда были решительными противниками передачи земли крестьянам: они были сторонниками национализации земли, передачи ее в распоряжение государства. Еще в резолюции VII партконференции РСДРП (б) в апреле 1917 года говорилось: «…означая передачу права собственности на все земли в руки государства, национализация передает право распоряжаться землей в руки местных демократических учреждений». Но прямое провозглашение и проведение такой программы вызвало бы сопротивление всей крестьянской России. Из тактических соображений Ленин соглашался пойти на временный отказ от нее: «Мы становимся таким образом – в виде исключения и в силу особых исторических обстоятельств – защитниками мелкой собственности, но мы защищаем ее лишь в ее борьбе против того, что уцелело от старого режима».

Слова об отмене частной собственности в упомянутом наказе к Декрету о земле могли (как и было впоследствии) служить оправданием перехода ее под контроль государства. А вскоре после Декрета о земле, 19 февраля 1918 года, был опубликован «Основной закон» о земле, где подтверждалась отмена «всякой собственности» на землю, недра, воды и леса. Все они передавались «трудовому народу». При этом земля для занятия сельским хозяйством отводится: в первую очередь сельскохозяйственным коммунам, во вторую – сельскохозяйственным товариществам, в третью – сельским обществам и лишь в четвертую – отдельным семьям и лицам. А еще через год – 14 февраля 1919 года – издается положение ВЦИК «О социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию». В нем говорилось, что «вся земля в пределах РСФСР, в чьем бы пользовании она ни состояла, считается единым государственным фондом и находится в распоряжении соответствующих народных комиссариатов». «Необходим переход от единоличных форм землепользования к товарищеским. На все виды единоличного землепользования следует смотреть как на переходящие и отживающие. В основу землеустройства должно быть положено стремление создать единое производственное хозяйство, снабжающее Советскую Республику». Таким образом, идея национализации, создания единого общегосударственного земледельческого хозяйства была не оставлена, а со временем формулировалась все более четко.

Конечно, средний крестьянин вряд ли следил за резолюциями партконференций, декретами и законами. Реально деревня и новая власть столкнулись в вопросе о хлебе в связи с продразверсткой. Продразверстка – обязательство крестьян продавать определенную часть урожая – была, как мера военного времени, введена еще до Февральской революции, а монополия государства на торговлю хлебом была установлена Временным правительством.

Продразверстка, проводившаяся после Октябрьской революции, являла собой попытку власти конфисковать практически весь хлеб, ничего не давая взамен. Продразверстка осуществлялась очень крутыми методами. Теперь большинство архивов доступны, и были обнаружены многочисленные жалобы, из которых явствует, что продразверстка накладывалась совершенно произвольно, непропорционально возможностям, а отобранные продукты расхищались или не вывозились и сгнивали. Такие факты историки связывают с чередой непрекращающихся восстаний крестьян против большевиков. Другой причиной резкого отпора крестьян была мобилизация их в Красную Армию. Еще одной причиной были репрессии против Церкви. Объективное изучение хода событий 1918–1921 годов убеждает, что крестьянин сопротивлялся не столько конкретной «программе» большевиков и их действиям, сколько власти как таковой, то есть любой власти. После крушения в феврале 1917 года многовековой государственности все и всякие требования новых властей (будь то власти красных, белых или так называемых зеленых) воспринимались как ничем не оправданное и нестерпимое насилие. В народе после Февраля возобладало всегда жившее в глубинах его сознания (и широко и ярко воплотившееся в русском фольклоре) стремление к ничем не ограниченной воле.

Впоследствии война между Белой и Красной армиями имела гораздо менее существенное значение, чем воздействие и на белых, и на красных всеобъемлющего «русского бунта». Крестьяне воевали против любой власти. И тем самым помогали то одним, то другим.

НЭП не был ни гениальным маневром, которым принято было восхищаться в советское время, равно как и ни злонамеренной капитуляцией, как порой это выставляют не в меру ретивые критики.

Ленина к смене экономического и политического курса подстегнули крестьянские восстания, прокатившиеся почти по всей стране и жестоко подавленные ВЧК и армией.

В деревне, ставшей после Октября почти сплошь середняцкой, снова вырос и стал задавать тон жизни «кулак».

С раскрытием архивов обнаруживаются новые факты. Например, из времен борьбы Сталина с «ленинской гвардией». Появляются и новые толкования этой борьбы. Мне сразу же хочется отбросить как несерьезную такую версию: Ленин собрал вокруг себя много людей без рода и племени, чуждых России и даже враждебных русской национальной традиции. Они смотрели на Россию лишь как на материал, как на «спичку», при помощи которой можно разжечь пожар мировой революции. Но после революции в партию, мол (как нам здорово повезло!), вступило много людей, духовно связанных с Россией. Опираясь на этот слой, Сталин-де победил «ленинскую гвардию» во время столкновения с различными «оппозициями», физически их уничтожил. Только избавившись от них, он смог восстановить могущество России. За что, собственно, шла борьба?

Легко убедиться, что «оппозиция», хотя и состояла из разных лиц, высказывала примерно одну и ту же систему взглядов. Их требования были таковы. Прежде всего, ускорение темпов индустриализации («сверхиндустриализация», по Троцкому). Но где взять для этого капитал? Ответ: индустриализация должна быть проведена за счет крестьянства. Колоний нет. Близкий единомышленник Троцкого Преображенский Е. А. построил даже по этому поводу стройную теорию «социалистического первоначального накопления». Преображенский, апеллируя к «повивальной бабке истории» – насилию, заранее готовил новую атаку на деревню. Хотя опыт крестьянской войны был еще свеж. Так как крестьянская война называлась войной «против кулаков и бандитов», то возбуждаемая «оппозициями» агрессивность по отношению к крестьянству формально адресовалась «кулакам». Если не внимать этой логике «переадресованной агрессии», то есть попросту замене слова «крестьянство» на «кулак», то ситуация окажется совершенно нелепой. Вожди государства заинтересованы в индустриализации. Капитал для нее получается продажей хлеба за границу.

Подавляющую часть товарного хлеба дают зажиточные крестьянские хозяйства (те, кто в более узком смысле назывался «кулаками»). Казалось бы, их-то и надо поддерживать. Но государство, наоборот, с ними борется. С ума сойдешь! А позиция понукает бороться еще энергичнее. Всеми мерами – и экономическими, и политическими – зажиточные крестьяне выталкиваются из жизни. В результате деревня, очевидно, должна обеднеть и давать меньше хлеба и, значит, капитала для индустриализации. При этом никакой политической опасности для власти ни зажиточные крестьяне («кулаки»), ни крестьяне вообще не представляли: тогда не было ни малейших следов какой-либо попытки организации их борьбы с властью.

И вот опять возникает идея «внесения Гражданской войны в деревню». Вспомним, что идея гражданской войны принадлежит к числу основных концепций, принятых руководством большевистской партии, – это, собственно, была та форма, которую классовая борьба принимала в эпоху пролетарской революции. Вот что говорят «истинные революционеры»: «Мы должны дать знать бедноте, что мы не позволим кулаку раздевать и грабить ее» (Зиновьев на ХIV съезде, то есть в оппозиции). «Дело идет к использованию НЭПа некоторыми слоями крестьянства в очень сильной мере в направлении сопротивления нашим планам» (Каменев на ХIV съезде, в оппозиции). Линия ЦК объявляется отходом от ленинизма, «термидорианским уклоном». «Складывающаяся теперь в партии теория, школа, линия, не находящая теперь должного отпора, гибельна для партии»; «Речь идет о судьбах нашей революции»; «Крестьянин держит нас за руки в деле расширения и восстановления нашей промышленности» (Каменев, в оппозиции).

Руководство во главе со Сталиным обвиняется в недостаточно жестком администрировании. На ХIV партконференции была отвергнута поправка Пятакова к резолюции: «Управление всем государственным хозяйством как объединенной системой… Задача проведения планового начала в нашем хозяйстве должна быть поставлена во главу угла всей нашей экономической политики». Раз дело идет уже о судьбах революции, то на верховное руководство началась настоящая атака. Оно обвинялось в бюрократизме, «перерождении», делались намеки, что места наверху могут быть заняты новыми, по большей части молодыми партийцами.

Сторонники «генеральной линии» приняли бой, нигде не делая уступок. «В деревне власть скорее поддерживают зажиточные кулаки»; «Мы должны были держать курс на мужика – исправного хозяина. Задача остается» (Зиновьев на ХIII съезде, еще против оппозиции). Оппозицию обвиняли: «Уклон в сторону переоценки кулацкой опасности»; «На деле этот уклон ведет к разжиганию классовой борьбы в деревне, к возврату к комбедовской политике раскулачивания, к провозглашению, стало быть, гражданской войны в нашей стране» (Сталин, ХIV съезд). Сталин, объединяя идеи Ларина с положениями Зиновьева (то есть оппозиции), называет его сторонником «второй революции» в деревне. «Крестьянин, сдающий сегодня землю в аренду, превращается завтра в самостоятельного хозяина… Облегчение найма и аренды развязывает производительные силы деревни» (Яковлев, будущий организатор коллективизации, на ХIV съезде – против оппозиции).

Резолюция ХV съезда уже поставила общую цель «перехода к коллективной обработке земли».

Сталин, увы, в принципе стал шаг за шагом реализовывать основные положения «левых оппозиций», с которыми он до этого вместе с Бухариным, Рыковым и другими боролся. Через Политбюро, где он располагал большинством, через Секретариат и ГПУ (фактически возглавлявшееся его сторонником Ягодой) Сталин начал проводить ряд конкретных мер, которые только позже стал оформлять в виде цельной программы. Первым шагом Сталина было «овладение информацией», столь понятное теперь, в «информационный век». Это выразилось в разгоне верхушки ЦСУ (Центрального статистического управления). Новое руководство ЦСУ дало новые, значительно большие цифры имеющегося у крестьян хлеба («невидимые запасы»), которые, следовательно, было возможно у них изъять. Второй шаг заключался в подключении ГПУ к проведению хлебозаготовок, на первых порах – для сбора информации о «причинах, задерживающих выпуск хлеба на рынок его держателями».

Уверовав в коллективизацию и видя противостояние ей, Сталин на пленуме ЦК в июле 1928 года высказал положение, на десятилетия повлиявшее на судьбу наше страны: «По мере нашего продвижения вперед… классовая борьба будет обостряться». Сталину при такой постановке вопроса было легче, поскольку ему пришлось принимать очень нелегкие решения. Накануне в стране произошел мощный взрыв новых идей в области экономики деревни. Он был подготовлен десятилетиями напряженной и многогранной работы, шедшей еще с начала ХХ века. В области изучения сельского хозяйства появились такие выдающиеся ученые, как Чаянов, Кондратьев, Чилинцев, Минин, Макаров, Бруцкус, С. Булгаков, Литошенко, Студенский. К тому же поколению (и в близкой области исследований) относятся Н. И. Вавилов (учившийся на одном курсе с Чаяновым в Петровской сельскохозяйственной академии) и Питирим Сорокин (учившийся с Кондратьевым в церковно-учительской семинарии). Каковы бы ни были их политические взгляды (по большей части, видимо, скорее «народнического», чем эсеровского направления), но явно для них гораздо важнее были их исследования и самый объект их – русская деревня. Поэтому несколько человек из них эмигрировали во время Гражданской войны, а потом вернулись, два-три эмигрировали окончательно, так как подавляющая часть работавших на родине была уничтожена в 1930-е годы. Выжили единицы.

Для этих людей важнее была возможность что-то делать, чем реагировать на то, какое правительство у власти. Общим для всего этого направления можно считать убеждение, что основой экономики России является сельское хозяйство. Причем, основой земледелия является семейно-трудовое индивидуальное хозяйство. Труд крестьянина имеет творческий характер и не терпит указаний свыше. Можно сказать, что все искусство сельского хозяина заключается в умении использовать частности. Только сам хозяин, за долгие годы практики изучивший свое хозяйство, может успешно вести его. Но это не значит, что сельское хозяйство в целом не способно использовать преимущества крупного хозяйства. Ряд звеньев сельскохозяйственного производства только выигрывают от объединения. Такое объединение создается кооперацией.

Кооперация плодотворна для таких, например, звеньев земледельческого производства, как молотьба, сливкоотделение, приготовление масла, трепка льна, продажа сельхозпродукции, получение кредитов, и других. Чтобы их работа была эффективнее, крестьяне должны объединяться во множество кооперативов разных размеров по тому или иному профилю их деятельности. Так называемая «вертикальная» кооперация, в отличие от «горизонтальной», когда одна и та же группа крестьян объединяет все свои хозяйства, все звенья своего организационного плана, и при этом для большинства из них не достигается оптимума. Типичный пример «горизонтальной» кооперации – колхоз.

По-видимому, в ХХ веке Россия оказалась в эпицентре столкновения двух всемирно-исторических стратегий развития. Одна стратегия связана с наступлением города на деревню. Это индустриализация за счет экспроприации деревни, превращение крестьян в пролетариат, рост городского населения за счет притока бегущих из деревни крестьян, постепенное обезлюдение деревни и концентрация горожан в многомиллионных городах-мегаполисах. Другая стратегия – это устойчивое равновесие между городом и деревней как двумя необходимыми частями народного хозяйства и культуры. В борьбе этих двух путей развития путь, ориентирующийся на сохранение деревни, имел два героических достижения: отражение атаки на деревню в крестьянской войне 1918–1921 годов и создание Чаяновым и «организационно-производственной школой» плана развития экономики России. Это была программа, альтернативная коллективизации и раскрестьяниванию. Но в ней не находилось места партии. В случае ее принятия роль партии в жизни страны постепенно ослабевала бы. В результате победила установка на раскрестьянивание и ускоренную индустриализацию.

Ситуация стала «совершенно ясной», когда на Всесоюзной конференции аграрников-марксистов в 1929 году Сталин сказал: «Непонятно только, почему антинаучные теории “советских” экономистов типа Чаяновых должны иметь хождения в нашей печати?» На процессе «Промпартии» и на пленуме ЦК в декабре 1930 года упоминаются Кондратьев, Макаров, Чаянов, Литошенко и ряд «буржуазных профессоров», вредителей. Они были арестованы ОГПУ в 1930 году и обвинялись в принадлежности к «Трудовой крестьянской партии», в попытке свержения Советской власти и восстановления буржуазно-помещичьего строя.

«Шутки» в аграрном секторе страны продолжались и позже. Став у кормила, Хрущев развернулся вовсю. Первым крупным его мероприятием стал сентябрьский (1953 года) Пленум ЦК КПСС по сельскому хозяйству. Нарисованное в докладе Хрущева состояние агропромышленного комплекса выглядело угрожающе плачевным. Он узрел три главные причины такого положения дел: во-первых, в стране долго проводилась неправильная сельскохозяйственная политика – государственные заготовительные цены на продукты были слишком низкими; во-вторых, слишком широко, мол, была распространена колхозно-кооперативная собственность и, тем более, личная собственность (приусадебное хозяйство), которые, по его убеждению, были низшим этапом развития по сравнению с собственностью государственной, в-третьих, был допущен отход от ленинского принципа материальной заинтересованности работников в результатах труда.

Хрущев добился того, что Пленум одобрил предложенные им меры, направленные на ликвидацию этих недостатков.

Чтобы нейтрализовать возможное сопротивление своих коллег по Президиуму ЦК, Хрущев направил некоторых из них, давно уже не покидавших кремлевские кабинеты, в колхозы. Когда Ворошилов увидел колхоз под Смоленском, где царили грязь и нищета, он, в духе некоторой либерализации взглядов, сказал буквально так: «Маркса бы туда. Попробовал бы он поправить дела в этом колхозе».

В разумном повышении заготовительных цен необходимость, конечно, была. Но дорогой наш Никита Сергеевич проводил все меры своего плана «в одном флаконе». Началось необоснованное укрупнение хозяйств и преобразование колхозов, которые обладали хоть какой-то экономической самостоятельностью, в полностью зависящие от государства совхозы.

Тут и свою мечту Хрущев получил возможность осуществить – он стал насаждать «агрогорода», точнее, поселения из пятиэтажек посреди полей. Это был как бы второй виток коллективизации. Начинания на первый взгляд неплохие, но получилось вот что. Образовались, с одной стороны, крупные поселения полугородского типа, где жители многоэтажных домов лишились приусадебных участков вблизи своего жилища и должны были после рабочего дня в общественном хозяйстве добираться до дома, чтобы поужинать, после чего снова тащиться на свои огороды.

А с другой стороны, появились «неперспективные» деревни, обреченные на умирание. Уже одно это мероприятие неизбежно должно было со временем привести сельское хозяйство к краху. Человек, так полюбившийся на Западе за грядущую «оттепель», начал подрывать экономику страны как ярый большевик. По инициативе Хрущева колхозникам предложили отказаться от собственных коров, за что им было обещано обеспечить снабжение молоком из общественного хозяйства. Крестьяне обещаниям не поверили и предпочитали не сдавать коров в колхоз, а пускать их на мясо. А тех коров, которых они все же сдали в колхоз, некуда было ставить, животноводческих помещений и без того не хватало. В итоге и крестьяне остались без своего молока, и производство молока и мяса в стране упало. Когда эта ошибка была осознана, попытались снова убедить колхозников обзавестись коровами, но было уже поздно.

Во сколько нужно проснуться, чтобы подоить корову, знаете? Наши старушки убедились, что и без молока со своего подворья прожить можно, а смотреть телевизор куда приятнее, чем возиться со скотиной. Еще Хрущев додумался лошадей отправить на мясокомбинаты. Дескать, в эпоху механизации сельского хозяйства лошадь – это некий архаизм. Между тем в высокомеханизированных хозяйствах США тогда числилось 10 миллионов лошадей.

С подачи Хрущева в колхозах отказывались от трудодней и переходили на денежную оплату труда. Причем деньги платили не за законченную работу, а за каждую отдельную операцию. В итоге денег на сельское хозяйство стало уходить больше, а ожидаемого эффекта не добились, потому что в реальном подъеме производства колхозники не были заинтересованы.

Это не помешало Хрущеву выдвинуть лозунг – «догнать и перегнать США по производству мяса и молока». Особое место в решении этой задачи он отводил расширению посевов кукурузы, в великих возможностях которой его убедили встречи с американским фермером Гарстом. Ему говорили, что Кострома – не Айова. Но Хрущев эти доводы не слушал. Помимо повсеместного насаждения посевов кукурузы, программа «зеленой революции» Хрущева включала еще и освоение целинных и залежных земель. О том, как убранный хлеб гнил в буртах, и о том, как плодородный слой земли уносило ветрами, без горечи вспоминать невозможно.

С самого начала коллективизации сельского хозяйства в СССР основная тяжесть механизированных работ посевной и уборочной кампаний возлагалась на машинно-тракторные станции (МТС), с которыми колхозы расплачивались частью урожая. На этой связке колхозов и МТС держалась вся колхозная система.

Хрущев, испытывая трудности с наполнением бюджета, решил в начале 1958 года продать технику МТС колхозам, мотивируя это тем, что тогда хозяйства получат самостоятельность и не будут зависеть от МТС. Купив технику, колхозы оказались в больших долгах. В МТС техника была под навесом, в боксе, при механической ремонтной базе, под присмотром опытных и материально заинтересованных в общественно-необходимом результате специалистов. А в колхозах ремонтировать, грамотно эксплуатировать и содержать ее было некому. Она стала как бы бесхозной. Плюс – долги колхозов. Технике стало тесно на полях одного колхоза. Пошли разговоры об укрупнении колхозов. А потом, мы знаем, началась трагедия «неперспективных деревень». Чуть пораньше на все, нажитое населением в сталинскую эпоху, – на личное подворье, сады, на численность личного скота – были введены высокие налоги. Это из той поры, когда крестьянин вырубал плодовые деревья.

В результате крестьянин лишился привычного образа жизни, привычного ритма труда и отдыха, привычной структуры и величины доходов. Была предана анафеме и всячески искоренялась «травопольная система земледелия».

Общий итог экспериментов Хрущева над сельским хозяйством страны вылился в необходимость закупать зерно в Соединенных Штатах Америки, в стране, которую он стремился догнать и перегнать, и в Канаде.

Автор помнит: объективно зерно закупать уже было и не надо, но аграрное руководство страны (министр сельского хозяйства СССР Полянский) так приучило всех к мысли, что летать со «свитой» «на халяву» за океан для заключения контрактов на закупку зерна надо, что все были убеждены: закупали, закупаем и будем закупать.

И сегодня еще ничегошеньки, господа-товарищи, неясно с русским крестьянством.