Глава 1 Там, где свободный рынок, там и кризисы

«Мене, текел, фарес…» Существует легенда, что такие слова на неизвестном языке, появившиеся на стене роскошных покоев вавилонского царя Балтасара и написанные огненными буквами, встревожили пировавших у царя гостей, но никто из них не мог прочитать и истолковать надпись. И лишь один мудрец расшифровал ее.

«Царь, – сказал он, – слова эти означают: “взвешено, подсчитано, отмерено” и предвещают конец твоему царству и смерть тебе самому». Так оно, впрочем, и случилось. С тех пор эти слова стали символом грозящих несчастий, предостережением об ожидающем кого-либо бедствии.

С леденящим души американцев постоянством эта надпись с определенного момента в истории США, а именно, когда капитализм набрал обороты и стал исправно следить за поступлением нетрудовых доходов в карман, стала появляться то на одной, то на другой стене нью-йоркской «Улицы стен».

Самым значительным и всеобщим несчастьем после очередного такого предупреждения оказался спад на американской фондовой бирже с 1929 по 1932 год.

Но американцы капитализм менять не стали. Они и биржу-кормилицу не упразднили. А она разоряет слабых, а во время паники – и сильных. Ничего не дает, разве только «стричь купоны». Надписи долго себя ждать не заставили, и на стенах появлялись, появляются и будут появляться.

Финансовые потрясения так же стары, как сам капитализм. В 1624 году в Голландии была «Тюльпановая мания». Восемнадцатый век видел «бум Южных морей» в Англии (когда спекуляция шла вокруг акций Компании Южных морей, имевших привилегию на работорговлю и рыбную ловлю в Южных морях) и «бум Миссисипи» во Франции (когда центром внимания была земельная собственность во французской Луизиане в США).

Девятнадцатое столетие тоже не обошлось без финансовых паник, которые кажутся небольшими лишь по сравнению с «большой» паникой в 1929-м. Во второй половине XX века мировая экономика опять пережила ряд малых и больших финансовых паник. О них пишет один из ведущих американских экономистов Лестер К. Туроу в книге «Будущее капитализма. Как сегодняшние экономические силы формируют завтрашний мир». Туроу на основе детального анализа фундаментальных социально-экономических сдвигов в мире (распад коммунистической системы, перемены в странах бывшего социалистического лагеря, возникновение глобальной экономики, развитие интеллектуальных технологий, радикальное изменение демографической картины мира) приходит к определенным выводами, с которыми можно соглашаться или не соглашаться, но с одним его утверждением, что мир стал многополярным, сразу же не соглашаюсь.

Современный мир однополярен. Об этом свидетельствует всеобщий характер нынешнего финансового кризиса, разразившегося, конечно же, не внезапно. Еще совсем недавно буржуазная пропаганда с особым упоением возвещала, что пророчество, данное более полутора веков назад основателями «научного» коммунизма, о неминуемом закате капитализма, не имеет под собой оснований, так как последнему удалось создать «общество благоденствия». Имелось в виду прежде всего общество Соединенных Штатов Америки.

На поверку оказалось, что глобальный экономический кризис, неизбежность которого всегда, как дамоклов меч, висела над капиталистическим миром, начался именно в стране всеобщего блаженства и железной поступью шагает по планете. Россия, которой никогда прежде эта напасть не касалась, тоже чешет затылок. Раньше, в бытность коммунизма, СССР кризисы обходили как-то стороной. Туроу не отрицает, а, наоборот, подчеркивает экономическую неустойчивость капитализма и неизбежность кризисов. Деловые циклы столь же внутренне присущи капитализму, как землетрясения присущи геологии Земли. Они всегда были при свободном рынке и всегда будут. Факты этих спадов Туроу объясняет разными причинами. Являясь апологетом капитализма, объясняет предвзято. Тенденциозно объясняя и инфляцию, он определяет одним из главных средств ее снижения безработицу, которая даже как бы планируется. Туроу не находит надежных рецептов для возможного избавления «свободного мира» и от грядущих финансовых потрясений.

Рассмотрим хотя бы несколько причин кризисов.

Первая. Кризисные явления присущи капитализму, так как отражают его коренное противоречие, знание о котором не является монополией марксизма. На это противоречие, начиная с XIX века, указывали и указывают единодушно все политэкономисты, стоящие на позициях трудовой теории стоимости. Продукт труда, по их мнению, неравномерно распределяется между трудом и капиталом. Капитал, в соответствии с его базовыми принципами функционирования, рассматривает продукт труда как свою частную собственность, и, как следствие, сам труд, производитель этого продукта, не получают необходимого возмещения. Разница оседает в кармане капиталиста. Отсюда конечный спрос всегда отстает от роста капитала. Вследствие указанного отставания происходит обесценивание капитала, его инфляция, как непосредственно – в виде залежалости товаров, так и опосредованно, как снижение эффективности производства из-за постоянно нарастающего износа основных фондов. Но если мы понятие «залежалость товара» и объясним банальным и неизбежным перепроизводством (рынок не регулирует ни производство, ни спрос) или скажем, что, раз современная экономика имеет глобальные черты, поэтому и кризис получился мировой, то мы еще никак или почти никак не объясним причины современного кризиса (и предыдущих).

Для анализа истоков кризисов необходимо рассматривать эволюцию хозяйственной деятельности человека как исторический процесс. Тогда настоящий или любой другой кризис предстанет перед нами как финал кризиса всего товарного производства в целом, а не только капитализма, который является лишь его высшей и последней стадией.

Нам следует вспомнить, что товарное производство сформировалось в недрах натурального хозяйства и развивалось исключительно за его счет. А вытеснив натуральное хозяйство окончательно, оно заложило и предел: беспредельно «натуральную периферию» оно расширять не может.

Объясним, что такое «натуральная периферия». Сбой в натуральном хозяйстве происходит в момент, когда кто-то из мастеров-производителей достаточно узкого направления (гончар, кузнец или кто-то другой, работающий в общинном хозяйстве) создает больше продукции, чем община может потребить. В этом случае весь созданный продукт разделяется на общественно признанную часть, за которую община поделится своей общинной продукцией, и на общественно непризнанную продукцию, которую община оставит без внимания. Это возможно при условиях: или продукт создан из материалов, не представляющих для общины особой ценности (глина, болотная руда и пр.), или он должен быть результатом какого-либо усовершенствования, которое резко увеличило производительность (например, замена одноярусной обжиговой печи на многоярусную).

Возникшая коллизия может решиться двояко: или приостановить изготовление излишнего продукта, или вывезти его в соседнюю общину («натуральную периферию»), где обменять на что-то приемлемое для производителя. Естественно, полученный в ходе обмена продукт соседней общины будет присвоен частным образом, так как его эквивалент не был признан своей общиной. Грубо говоря, если отбросить ряд несущественных деталей, полученный в результате обмена продукт составит товарную прибыль, но при условии, что обе общины не составляют между собой единое хозяйственное целое.

Смысл этого процесса, который можно назвать процессом товаризации, заключается в том, что возникшее таким образом товарное производство, чтобы не зачахнуть, стремится расширить сферу своего воздействия. За первичным актом товарного обмена должны последовать следующий акт и последующие акты. Получаемая в результате прибыль стимулирует нечто, которое, образно говоря, служит стимулом последующего расширения, источником товаризации смежных, а потом и дальних хозяйств. И так без конца. Но если расширение по какой-либо причине стало невозможным, если нельзя вывезти свою продукцию за пределы сложившейся сферы товарного производства, то, по определению, нет и товарной прибыли. То есть товарное хозяйство, развивавшееся до того как открытая система, замкнется в себе. В момент замыкания, в момент бифуркации частнособственнический способ присвоения общественного продукта в лице капитала войдет в противоречие с общественным характером труда, а то, что было раньше товарной прибылью, переродится в своеобразную отработанную ренту, многократно перераспределенную между различными собственниками.

По теории товаризации, кризис капитализма начался более ста лет назад, когда произошел раздел мира между колониальными державами. Особенно циничный механизм грабежа народов капиталисты стали осуществлять в начале XX века. Трудности с получением товарной прибыли толкнули эти державы в пучину Первой мировой войны. В 1916 году лондонский Сити Банк созвал совещание, где предложил проект отмены приоритета золота с целью передачи мерила стоимости английскому фунту стерлингов.

Став господином на мировом рынке, бумажный фунт, благодаря ловким махинациям, стал рассматриваться как золотой – ведь никто не спрашивал о его золотом покрытии. По окончании Первой мировой лишь десять лет длилось торговое оживление, связанное с ретоваризацией послевоенного мирового рынка. Затем последовали Великая депрессия и Вторая мировая война. Но еще не отгремели ее последние залпы, как начала завязываться новая война – «холодная». Война за максимально возможное расширение единого рынка, контролируемого США. Ее политическим предвестником были слова, брошенные с пафосом и с солдатской прямотой генералом Патоном в 1944 году перед высадкой в Нормандии: «Наступает Pax Americana».

Золотой фунт стерлингов вызывал зависть банкиров США, оборот которых на мировом рынке имел большие размеры. Включились тайные и явные рычаги, и в июле 1944 года в Бреттон-Вудсе состоялась «Юнайтед Нейшен Монетари и финансовая конференция», где было принято решение, что «приоритет» в мировой торговле от фунта стерлингов переходит к доллару. На этой конференции были организованы Международный валютный фонд и Международный Банк реконструкции и развития. СССР не стал их членом. Более того, с 1 марта 1950 года Постановлением Советского правительства было запрещено определение курса рубля по отношению к иностранным валютам на базе доллара.

Бреттон-Вудская валютная система устанавливала за золотом статус средства окончательного урегулирования международных расчетов, подводила базу под использование доллара США в качестве единого мерила в мировой торговле, так как только он мог напрямую обмениваться на золото. Все остальные валюты менялись на золото через доллар. Политически это означало превращение всех стран в американскую провинцию.

Отказ принимать эту систему рядом стран (СССР, Китай и др.) вынудил англо-американцев говорить о «железном занавесе» (для доллара), который им хотелось во что бы то ни стало сломать. Естественное американское лидерство в глобальном капитализме после Второй мировой войны было обусловлено военным и финансовым положением Америки. И у бывших союзников США, и у бывших врагов валютные резервы были истощены затратами, необходимыми для ведения войны. Америка, не разрушенная войной, была единственным местом в мире, где можно было приобрести оборудование для восстановления разоренных войной экономик. Чтобы заработать деньги на закупку требуемого оборудования, эти страны должны были что-то продавать американцам. Для этого надо было изготавливать продукцию, которую американцы захотели бы купить, а это можно было сделать только с помощью новых технологий и нового оборудования.

Система попала в замкнутый круг. У этих стран просто не было способа достать деньги, чтобы купить оборудование, а без покупки его они не могли возобновить производство. Ответом был толчок со стороны США – так называемый план Маршалла. Штаты решили дать своим бывшим союзникам и бывшим врагам финансовые средства, нужные для покупки оборудования, чтобы перестроить их разоренные войной заводы. И только Америка обладала военной силой для сопротивления распространению глобального коммунизма. Если какая-либо страна хотела остаться вне коммунистического блока, то вряд ли у нее был иной выбор, чем присоединиться к американскому блоку и принять американское руководство. В соответствии с планом Маршалла и шла ретоваризация разрушенных войной Европы и Японии. Далее пошла ретоваризация бывших колоний Европейских стран. В 1960-х годах США, пытаясь сломить сопротивление СССР, приступили к выполнению ряда амбициозных и высокозатратных планов в области ядерных и ракетных вооружений, а также в космосе.

Но одновременно, под прикрытием американского оборонного зонтика, используя свои сравнительно малые расходы на вооружение, ФРГ и Япония совершили свое промышленное чудо. Этим положение Америки осложнилось. Появились конкуренты. В эти годы платежный баланс США в основном сводился с отрицательным сальдо, а это означало, что количество долларов, находящихся на руках у иностранцев, быстро возрастало, при истощении золотых резервов США. Способность США сохранять обратимость доллара в золото становилась невозможной. В 1971 году был официально объявлен дефолт, то есть отказ на государственном уровне от обмена долларов на золото, что означало крах Бреттон-Вудской валютной системы.

При такой ситуации США на тот момент «холодную войну» проигрывали с треском. Вот когда можно было форсировать давление на Штаты. Но вы помните, читатель, как развивались события. Проявилась предательская сущность советской партийной номенклатуры, которая считала, что своими уступками Западу она сохранит привычный для нее порядок вещей, что не иссякнет для нее нефтегазовая кормушка. Справедливости ради следует сказать, что другого выхода у партноменклатуры не было: в гипотетически возможном новом порядке интеллектуальное ее убожество не оставляло ей места под солнцем. В отличие от советского руководства американцы действовали решительно и напрягли все имеющиеся у них интеллектуальные ресурсы. И решение проблемы вроде было найдено. Увы, парадоксальное. Решили не уменьшать денежную накачку за счет эмиссионных долларов, а, наоборот, увеличить ее. И направить не на поддержку капитала (ради чего, собственно, и был создан в США в 1913 году частный центральный банк – Федеральная резервная система), а на прямое стимулирование конечного спроса, как государственного, так и частного. С точки зрения описанного выше механизма разделения труда это решение можно описать так: если невозможно расширить рынки сбыта, нужно увеличить эффективность потребления каждого участника доступных рынков.

Это смертельное решение для экономики Штатов позволяло резко поднять жизненный уровень американцев и было в духе «холодной войны» – оно подавалось как несомненное преимущество капитализма, и тем самым они привлекали на свою сторону верхушку партноменклатуры в СССР, убоявшуюся отстать от якобы уходящего поезда под названием «Великое информационное общество». Таким образом, экономическая модель Запада, из-за которой все теперь валится, возникла как ответ на страшный кризис 1970-х годов. То был кризис избытка капитала.

Итак, повторимся: капитал растет быстрее, чем получает свое возмещение труд. В результате известные проблемы с недостатком спроса. В классическом капитализме это выливается в кризис перепроизводства и решается за счет него. При империализме этот кризис можно оттянуть за счет вывоза капитала. Но к 1970-м годам оба способа исчерпали себя. Пойти на кризис перепроизводства Западу было невозможно из-за наличия системы социализма – страшно. А вывозить капитал было некуда. В соцлагерь не повезешь! А Индия и Китай еще не были рынками капитала. Мировая обстановка требовала именно от США (кто заказывает музыку, тот и платит) принятия мер. Теперь можно двигать дальше научно-технический прогресс, развязать очередную войну или хотя бы принять военную программу, например программу «Звездных войн», или помогать… домохозяйкам. Но на все нужны деньги. Свои, кровные, запомните, капиталисты никогда не дают. Администрация президента Картера пошла на хитрость: впервые в истории капитализма стали не только капиталистам одним помогать, а и стимулировать всеобщий спрос за счет эмиссии денег. То есть не привязывать печатный станок к обеспеченности доллара золотом.

Сейчас долларов напечатано столько, что они, в сущности, ничего не стоят. Вот вам вторая причина – дутый доллар. Раз не стало привязки его к золоту, то пошли сплошь кредиты. Хорошо живут люди в Штатах, но только за счет кредитов. Имеют по четыре автомобиля в семье, но все они куплены в кредит. За счет искусственного избыточного спроса США сделали очередной виток научно-технического прогресса и сумели развалить СССР.

Америка играла уникальную роль в мировой экономике. Производила около 20 процентов, а потребляла около 40 процентов мирового ВВП, потому что покупала дешево, а продавала дорого. В результате, как пылесосом, высосала ресурсы со всего мира. Но кризис в стране мог грянуть еще в 1980-х. Янки чудом удержались в 1987-м. Потом выскочили за счет распада СССР и захвата рынков, которые мы контролировали. Большое счастье им привалило. Но если бы в начале 1990-х США направили ресурсы, захваченные на территории бывших стран социализма, на погашение своих долгов, сделанных в 1980-х, можно было бы растянуть пиршество лет на тридцать. Но они делали новые долги.

Базовый принцип существования рынка – прибыль любой ценой – гнал вперед. За счет безотказного действия стимула получения прибыли они добились многих хороших результатов, но проели ресурсы, которые необходимо было бросить на обеспечение процветания в будущем.

Страна проела свои ресурсы на два поколения вперед. Постоянно стимулируя потребительский спрос, американцы создали государство с невероятно высоким уровнем жизни, в котором целые поколения людей не знают, что значит жить бедно или в чем-то себе отказывать, поскольку имеют дополнительный источник ресурсов – кредиты. Хотя надо сказать и такое: там есть и люди, живущие на пособия уже в третьем поколении.

Но вечно жить взаймы нельзя. Получается пирамида. Росли долги граждан и государства. Объем долга стал слишком велик, долги домохозяйств превысили объем экономики стран – более 14 триллионов долларов. Возникла ситуация, когда текущая доходность капитала оказалась ниже ставки привлеченных инвестиций. Долги отдавать никто не хочет, да и не может. Чтобы произвести выплаты по процентам на вклады инвесторов, реальных денег нет. Если выплаты и производятся, то не из прибыли, а по законам финансовой пирамиды, из средств новых инвесторов.

Закономерным итогом такого положения является банкротство финансовых институтов и инвесторов. Из-за недостатка финансирования катится вниз и реальное производство. Фиктивные финансовые активы, присущие только рынку, – петля на шее Уолл-стрит. Во время кризисов она затягивается с невероятной быстротой. Фиктивные – значит под них нет реального конечного спроса. Ими можно сколько угодно обмениваться между финансовыми институтами, но конкретному человеку или государству их продать нельзя.

И как бы лихорадочно ни пытались эту «фикцию» сбыть, никакая спешка не поможет. Можно крах отодвинуть, но избежать его нельзя. Был выход. Вернее, даже два. Первый – прекратить эмиссию, то есть выключить печатный станок и оздоровить экономику. Но в этом случае все финансовые активы – триллионы и триллионы долларов – мгновенно обесценятся. Рухнет вся финансовая система. Это вариант 1929 года. Великая американская депрессия. Тогда производство в США упало на треть, потребление – на 50 процентов. Сейчас же потребление может сократиться и больше. И кризис будет уже в масштабах планеты. Ибо доллар – главная мировая валюта, после 1971 года – единая мера стоимости.

Вариант второй – устроить гиперинфляцию, чтобы долги сгорели. Вариант кое для кого чудесный. Но не для всех. Суть: вы должны кому-то 100 рублей, а инфляция составляет 100 процентов. Через год ваш долг превращается в 50 рублей в фиксированных ценах, через два – в 25. А еще через несколько лет про этот долг вообще можно забыть. Так можно искусственно стимулировать банки, производство. Вот и делали Штаты все, чтобы не дать исчезнуть той части экономики, продукция которой не имеет спроса. Но все равно кризис масштаба Великой депрессии неизбежен. Самый опасный фактор – паника. Не должны все одновременно бежать в банки и требовать наличные. Наличные можно требовать только при плановой экономике, при коммунизме. При капитализме в тревожные времена (а кризис – именно такое время) надо менять психологию общества, сплачивать его. Лучший способ – найти врага, угрозу.

Для США это не впервые. В 1898 году, чтобы начать войну с Испанией, по итогам которой они отобрали у нее Филиппины и Кубу, американцы взорвали свой собственный броненосец «Мэн» на рейде Панамы. В 1941 году был Пёрл-Харбор. В начале 1960-х – знаменитый инцидент в Тонкинском заливе. Чтобы влезть во Вьетнам, американцы взорвали свой собственный крейсер. Оказывается, взрывы небоскребов 11 сентября 2001 года тоже были отвлекающим маневром – биржа была закрыта на несколько дней, так как экономические показатели августа в стране были очень плохими. Благодаря терактам американцы под шумок отказались от либеральных методов управления экономикой и перешли к прямому управлению со стороны государства и Федеральной резервной системы.

Но и эти маневры мало помогали. Гипотетически существует еще один действенный способ – отказ от рынка и переход к преимущественно плановому ведению хозяйства, характерному для коммунизма. Но это не для Соединенных Штатов, так как плановая экономика с ее справедливым подходом к делу не способна обеспечить желаемых высот благосостояния по определению – другие приоритеты, цели, нет поползновений грабить мир. Для Штатов отказ от существующей грабительской системы хозяйствования приведет к тому, что жизненный уровень населения этой страны резко упадет. Еще не было в истории случая, чтобы падение жизненного уровня, какого можно ожидать в США, произошло в таком масштабе. Будущее США – все, что угодно, но только не коммунизм.

Коренное отличие коммунизма от капитализма заключается в том, что при коммунизме ни о каком либерализме, являющемся третьей причиной кризисов (разрешено все, что приносит сиюминутную прибыль), не может быть и речи. Родоначальником современного либерализма – идеологии промышленной и финансовой олигархии – стал кальвинизм – идеология аристократической или купеческой олигархии XVI века. В те времена в Европе возникали все новые центры Реформации. Если профессор богословия Виттенбергского университета Мартин Лютер отвергал все, что, по его мнению, противоречило Священному Писанию, то в Швейцарии Цвингли создал еще более радикальное учение, принимая только то, что прямо подтверждается Писанием. Развил его теорию Жак Кальвин. Он утвердил идею предопределения. Дескать, одни люди заведомо предназначены Богом к спасению, а другие заведомо осуждены. А отличить «избранников» очень просто – одни богатеют, другие нищенствуют. Материальное богатство и было признано критерием любви Господа к тому или иному человеку. А долг «неизбранной» черни – повиноваться «избранным». Утверждалось, что, если человек имел возможность урвать деньги и упустил ее, это тяжкий грех. Он отверг дар от Бога. А тратиться на пустяки и развлекаться – разбазаривание дара Бога. Поэтому из жизни изгонялось все «лишнее»: искусство, музыка, танцы. Кальвин учил, что надо предавать смерти даже ребенка, если в нем «говорит дьявол» – дух непослушания, веселости, легкомыслия. Вместо Церкви был утвержден «национальный синод» – консистория пасторов, имевших право в любое время дня и ночи зайти в каждый дом и проследить за «праведностью» жизни.

Кальвинизм, породив теорию «общественного договора между властью и народом», дал современному либерализму рецепт достижения мира там, где о согласии, по сути, не могло быть и речи. Ссылаясь на библейские тексты об избрании царей Израилевых по воле Бога, кальвинисты приходили к выводу, что раз основатели династии были избраны народом, то и являются они лишь слугами народа. И обязаны править в рамках изначального «договора», охраняя права и вольности «общества», иначе они – тираны, и их свержение или убийство не только допускается, но и становится обязанностью подданных. Но только «народ» подразумевался отнюдь не буквально. Имелись в виду лишь «избранные».

Французский теоретик кальвинизма Юний Брут без обиняков указывал: «Когда мы говорим о народе, то подразумеваем под этим словом не весь народ, а лишь его представителей – герцогов, принцев, оптиматов, нобилей и вообще всех деятелей на государственном поприще». И как раз эти «представители» должны были оценивать действия властей и диктовать им свою волю.

Бытует мнение, что Запад менее идеологизирован, чем, например, бывший СССР. Но это отнюдь не так. Почти четыре века назад европейская наука (ее еще называют «наукой нового времени») поставила перед собой цель – выработать мировоззрение нарождающейся буржуазии. В результате была выработано то, что мы называем идеологией, – комплекс идей, с помощью которого человек понимает общество, социальный порядок и самого себя в этом обществе и в мире. Идеология быстро стала паразитировать на науке, а наука, став «сестрой» идеологии и заменив Церковь как высший авторитет, легитимирующий и освящающий политический строй и социальный порядок, пошла намного дальше в обмане масс и стала инструментом господства буржуазии в этом бренном мире.

Поражение СССР в «холодной войне» во многом обусловлено тем, что влиятельные круги нашей интеллигенции перешли на позиции буржуазной идеологии, не ставшей менее лживой после того, как стали утверждать, что идеология основывается на науке или даже составляет базу самой науки. Во всех странах Запада, где произошли великие буржуазные революции, ученые, философы и гуманитарии внесли свою лепту в программирование поведения масс посредством идеологии (читай – науки). В Англии – Ньютон и его последователи, которые из новой картины мира выводили идеи о «естественном» (природном) характере конституции, что должна ограничить власть монарха («ведь Солнце подчиняется закону гравитации»).

Ученый и философ Томас Гоббс развил главный и поныне для буржуазного общества миф о человеке как эгоистическом и одиноком атоме, ведущем «войну всех против всех». В Англии революция почти слилась с протестантской Реформацией, так что в идейном багаже английских революционеров преобладали религиозные мотивы. И как Ленин ни предсказывал революцию в Англии, она все никак не совершалась.

В более чистом виде манипуляция сознанием как большая организованная кампания проявилась во Франции. Здесь общество было подготовлено к слому «старого порядка» полувековой миссией Просвещения. Помимо великого дела по освобождению мышления человека и освоению им нового научного мировоззрения, деятели Просвещения осуществили глубокое промывание мозгов в чисто политическом плане, подготовив поколение революционеров, с чистой совестью затопивших Францию реками крови. Поскольку во Франции «властители дум» сплотили общество, в нем быстро возникло «самосознание». Началась теоретическая работа. Слово «идеология» впервые появилось именно здесь. Появилась влиятельная организация – «Институт», которым заправляли идеологи. Тогда же общество стало создавать важнейший для будущего господства класса собственников механизм – школу нового типа. Эта школа с первого класса делила поток учеников на два «коридора» – одни воспитывались и обучались так, чтобы быть способными к манипуляции чужим сознанием, а другие (большинство) – чтобы быть готовыми легко поддаваться манипуляции. Ну совсем как наши «школы для президентов». Просто потрясающе! Учебники по одному и тому же предмету были написаны одними и теми же блестящими французскими учеными, но для разных «коридоров». Школа стала фабрикой, «производящей» классовое общество.

Весь ХIХ век – это история того, как идеологи всех направлений (но все они в рамках одной общей платформы – индустриализма, основанного на вере в прогресс и законы общественного развития) черпают доводы из неиссякаемого источника – науки. И любая идеология стремилась объяснить и обосновать определенный социальный и политический порядок, который она защищает, через апелляцию к естественным законам.

«Так устроен мир» и «такова природа человека» – вот конечные аргументы, которые безотказно действуют на обычную публику. Разумеется, для современного человека убедительнее всего звучат фразы, напоминающие смутно знакомые со школьной скамьи научные формулы и изречения великих ученых. А если под такими фразами стоит подпись академика, а то и Нобелевского лауреата, то тем лучше. Чем больше идеолог и демагог похож на ученого, тем он убедительнее. Недаром Энгельс советовал Марксу писать «Капитал» как можно наукообразнее. Друзья знали, как немцы любят ученых.

Вообще взаимодействие науки и идеологии – очень большая тема. О воздействии идеологии на науку сказано достаточно много. Приведу несколько примеров. Для того чтобы проследить воздействие идеологии на поведение ученого, заглянем в далекое прошлое. Почему Джордано Бруно стал страстным проповедником системы Коперника? Еще до ознакомления с этой системой Бруно был радикальным политиком и религиозным реформатором и в своей идеологии отталкивался от древних египетских культов, важнейшим из которых был культ Солнца. Теория Коперника, поставившая Солнце в центре Вселенной, была воспринята им как абсолютная истина, дающая неопровержимое и научное обоснование его идеологической цели.

Как пишет Мирча Элиаде в своей книге «Космос и история», «Коперник видел свое открытие глазами математика, Бруно же воспринимал его как иероглиф божественной мистерии». Страсть Бруно обязана своей силой синергизму научных и идеологических убеждений. Синергизм (или кооперативный эффект) – важное понятие, без которого трудно верно представить себе реальные процессы в природе и обществе. Оно означает такое взаимодействие факторов, при котором эффект намного превышает сумму эффектов от каждого фактора, если бы они действовали порознь. Ученые употребляют наглядный для понимания этого пример: если смешать водку с портвейном, то получится «ерш», усиленное действие которого не вызывает никаких сомнений.

Созданная Дарвином теория происхождения видов, попав в грязные руки идеологов западного капитализма, сыграла свою роковую роль в затуманивании мозгов. Начнем с того, что на Дарвина мощное влияние оказали труды Мальтуса – идеологическое учение, объясняющее порождаемые рыночной экономикой неравенство и страдания. Представив как необходимый закон общества борьбу за существование, в которой уничтожаются «бедные и неспособные» и выживают наиболее приспособленные, Мальтус дал Дарвину вторую центральную метафору его теории эволюции – «борьбу за существование». Это научное понятие, приложенное к дикой природе, пришло из идеологии, оправдывающей поведение людей в обществе. А уже из биологии вернулось в идеологию, но снабженное ярлыком научности.

Отметим, что влияние идеологических факторов дарвинизма в разных культурах не одинаково. В России дарвинизм был исключительно быстро, практически не встретив оппозиции, воспринят как биологами, так и широкой общественностью. Но воззрения культурной среды России в 60—70-х годах ХIХ века были идеологически несовместимы с мальтузианской компонентой дарвинизма. В своих комментариях русские ученые предупреждали, что это чисто английская теория, которая вдохновляется политэкономическими концепциями либеральной буржуазии. Адаптация дарвинизма к русской культурной среде произошла под лозунгом «Дарвин без Мальтуса». Так что концепция межвидовой борьбы за существование у нас была дополнена, а порой и заменена теорией межвидовой взаимопомощи. Вспомните Кропоткина и его книгу «Взаимопомощь как фактор эволюции», изданную в Лондоне в 1902 году. На Западе же было восславлено самоутверждение индивидуума и стало подсознательной частью их культурного наследия. Там Русская идея взаимопомощи была забыта и отвергнута.

Притязания науки как социального института на доминирующую роль в культуре и общественной жизни стали очевидны уже в викторианской Англии. В дальнейшем становление науки шло параллельно с формированием рыночной экономики капитализма. Но еще до того, как возникла политэкономия – специальная наука, исследующая и обосновывающая «естественные законы» рыночной экономики, мощное идеологическое влияние было оказано и на естественные науки. Сама политэкономия формировалась под сильным влиянием механистической модели Ньютона, воспроизводя четыре ключевых принципа этой модели: зависимость от скрытых сил, выражение взаимодействия на математическом языке, унифицированный предмет исследования и установление равновесия как основной тенденции системы. Политэкономия, подобно механике, предполагала наличие «невидимой направляющей руки» (сейчас предпочитают говорить о «магии рынка»). Здесь субъект экономических отношений свободен, но подчиняется естественным законам.

«Атомизированный» человек приобрел право на свободное передвижение как в географическом, так и в социальном пространстве, на предпринимательскую деятельность и продажу своей рабочей силы. Важнейшими основаниями естественного права в рыночной экономике является индивидуализм людей-«атомов» и их рационализм. Выполнять рациональные расчеты и быть эгоистами входит в саму сущность человека, и с этим, мол, ничего нельзя поделать.

Первобытные люди в традиционно-архаичных обществах не понимали, что это за птица – «свободный индивид». В традиционном обществе у человека «я» и «мы» не разделены. Он – всегда частица рода или племени. Люди родоплеменного общества кажутся современному человеку неотличимыми друг от друга, типовыми. Архаичный человек не мог отделить себя от коллектива. Оскорбление, нанесенное роду или племени, становилось оскорблением, нанесенным ему лично. И наоборот. Об этом – в книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

Средние века принесли человеку освобождение от родоплеменных уз. Но, отрываясь от них, он становится не суверенно-самовластной личностью, а членом корпорации (цеха или гильдии). Средневековые города были корпорациями корпораций.

Существовали корпорации купцов и юристов, горшечников и башмачников, оружейников и кузнецов, столяров и слесарей, музыкантов. Человек являлся частицей таких корпораций. У корпораций были свои органы самоуправления, выступавшие от лица всех, свои суды, церкви, система взаимопомощи и социального обеспечения. Внутри старинной корпорации не было конкуренции. Там все были один за всех и все – за одного.

Капитализм безжалостно разрушил старые цеха и даже украл имя «корпорация» для своих новых объединений. А личность стала отвечать сама за себя, конкурируя на рынке с себе подобными. Родилось всеобщее избирательное право. И так далее…

Вернемся во времена Аристотеля, который сформулировал основные понятия, на которых базируется сегодня видение хозяйства. Одно из них – экономика, что означает «ведение дома», домострой, материальное обеспечение экоса (дома) или полиса (города). Эта деятельность не обязательно сопряжена с движением денег, ценами рынка и т. д. Другой способ производства и коммерческой деятельности он назвал хрематистика (рыночная экономика). Это изначально два совершенно разных типа деятельности.

Экономика – это производство и коммерция в целях удовлетворения потребностей. А хрематистика – это такой вид производственной и коммерческой деятельности, который нацелен на накопление богатства вне зависимости от его использования, то есть накопление, превращенное в высшую цель деятельности. Это считалось и считается в любом традиционном обществе вещью необъяснимой и ненормальной. В древности доминировала именно экономика. Существовала, правда, и некоторая аномалия. Был тип людей, который действовал ради накопления. Если верить некоторым авторам, такими были, как правило, евреи. А люди с органичным восприятием мира справедливо считали, что на тот свет богатство с собой не возьмешь. Зачем же его копить?

Рыночная экономика – относительно молодая социальная конструкция, возникшая как глубокая мутация в определенной специфической культуре. Чтобы замутить людям мозги, рынок представлен его идеологами просто как механизм информационной обратной связи, стихийно регулирующий производство в соответствии с общественной потребностью через поток товаров. То есть как механизм контроля, альтернативный плану. Казалось бы, наивная уловка, но от этого не менее коварная.

Обман осуществить не так-то легко: были предприняты большие усилия либеральных идеологов, чтобы совершить глубокий переворот в традиционном мышлении людей. Первым камнем в основании этой искусственной конструкции стал индивидуализм собственника, на котором зиждется современное общество. Его заложила Реформация. Второй «корень» политэкономии – почти слившаяся во времени с Реформацией научная революция ХVI – ХVII вв. Из этих корней выросла новая антропологическая модель, включившая в себя несколько мифов, а потом, по мере появления на основе «науки» свежего и убедительного материала, получала все новый и новый материал для мифотворчества.

Для иллюстрации сказанного необходимо очень кратко остановиться на некоторых этапах истории науки. Так и хочется сказать, «истории лженауки», но и это будет неправильно: авторитет науки никак не умаляется от того, правильно или неправильно видит мир или его проявления ученый в данный момент. Печально только то, что результаты его трудов недобросовестный идеолог использует для своей выгоды.

Вначале, в эпоху триумфа ньютоновской картины мира, антропологическая модель базировалась на метафоре механического (даже не химического) атома, подчиняющегося его, Ньютона, законам. Концепция индивида, развитая целым поколением философов и философствующих ученых, получила как бы естественно-научное обоснование.

Современное общество так и осталось с той концепцией человека-«атома» (индивид – от лат. individuum – неделимое, латинский перевод гр. слова «атом»). Каждый человек является неделимой целостной частицей человечества. При таком подходе разрываются все человеческие связи, в которые раньше он был включен. Происходит атоматизация общества, его разделение на свободных индивидуумов. Заметим, что в традиционном обществе смысл понятия «индивид» широкой публике даже неизвестен. Здесь человек в принципе не может быть атомом – он «делим». В России человек представляет собой соборную личность, средоточие множества человеческих связей. Он «разделен» в других и вбирает их в себя. Здесь отсутствует сам дуализм: индивид – общество. Здесь человек всегда включен в солидарные структуры (патриархальной семьи, деревенской и церковной общины, трудового коллектива, пусть даже шайки воров).

А у «них» из понятия человека-«атома» вытекало новое представление о частной собственности как естественном праве. Именно исходное ощущение неделимости индивида, его превращения в обособленный, автономный мир породило глубинное чувство собственности, приложенное прежде всего к собственному телу. Произошло отчуждение тела от личности и его превращение в собственность. До этого понятие «я» в себя включало и дух, и тело как неразрывное целое. Теперь стали говорить «мое тело». Это словосочетание появилось в языке не так давно, с возникновением рыночной экономики.

Заметим, что в мироощущении русских, которые не пережили такого переворота, этой проблемы, как видим, не существовало, зато на Западе это один из постоянно будируемых вопросов. Причем, будучи вопросом фундаментальным, он встает во всех плоскостях общественной жизни, вплоть до политики. Если мое тело – это моя священная собственность, то никого не касается, как я им распоряжаюсь (показательны дискуссии о проституции, гомосексуализме, эвтаназии). Запомни, читатель, что всякое проявление «свободы» на Западе – это цена завуалированного рабства, заключающегося в том, что бедный там никогда не станет богатым. Превращение тела в собственность обосновало возможность свободного контракта и обмена на рынке труда путем превращения рабочей силы в особый товар.

Далее. Превращение человека в атом, обладающий правами и свободами, меняло и идею государства, которое раньше было построено иерархически и обосновывалось, приобретало авторитет через божественное откровение. Государство представлялось патерналистским, и не классовым, а сословным. Лютер легитимировал возникновение классового государства, в котором представителем Бога становится не монарх, а класс богатых. Богатые становятся носителями власти, направленной против бедных.

Адам Смит так и определил главную роль государства в гражданском обществе – охрана частной собственности. Смит перевел ньютоновскую модель мира как машины в сферу производственной и распределительной деятельности. Это было органично воспринято культурой Запада, основанием которой был механицизм. Метафора мира как равновесной машины, приложенная к экономике, не была ни научным, ни логическим выводом. Иллюзия, будто все в мире предопределено, как в часах, что мир детерминирован, до сих пор лежит в основании механистического мироощущения Запада.

Не могу удержаться от следующего суждения: мне представляется, что перенос действия любых законов механики, природы на жизнь людей (как бы ни был Человек един с Природой) является ошибкой, объясняющейся желанием дать обоснование необоснуемого, побыстрее найти энциклопедическое описание и обоснование революционной идеи в жизни людей, приучить людей к убеждению в прогрессивности человеческой мысли вообще.

Не избежал ошибки этого перекоса и Карл Маркс. Менялась научная картина мира. В ХIХ веке был сделан важнейший шаг от ньютоновского механицизма, который представлял мир как движение масс и оперировал двумя главными категориями: массой и силой. Когда в рассмотрение мира была включена энергия, возникла термодинамика, движение тепла и энергии. Двумя универсальными категориями стали энергия и работа – вместо массы и силы. Это было важное изменение. В картине мира появляется необратимость, нелинейные отношения.

Сади Карно создал теорию идеальной тепловой машины, что опять повлекло за собой огромные культурные изменения. Новую трансформацию научного образа мира и перенес в политэкономию Маркс. Он ввел в основную модель политэкономии цикл воспроизводства – аналог разработанного Карно идеального цикла тепловой машины. Вместо элементарных актов обмена «товар – деньги» Марксом вводился полный цикл (как у Карно) возвращения в исходное состояние – воспроизводство. И, чтобы получить полезную работу, в одном случае надо было изымать энергию из топлива, а в случае Маркса для получения прибавочной стоимости надо вовлекать в этот цикл совершенно особый товар – рабочую силу, платя за нее цену, эквивалентную стоимости ее воспроизводства.

Мысль Маркса правильная, но натяжка имела место: рабочая сила была таким товаром, созданным «природой», который позволял производить «полезную работу». Но, по сути, в переходе от цикла Карно к циклу воспроизводства был осуществлен неосознанный скачок к неравновесной термодинамике, скачок через целую научную эпоху.

А далее Маркс сделал еще один важный шаг, соединив модель политэкономии с идеей эволюции во время завершающей стадии работы над «Капиталом», когда появилась теория происхождения видов Дарвина. Маркс тут же оценил ее как необходимое естественно-научное обоснование всей своей теории. Он немедленно включил концепцию эволюции в модель политэкономии в виде цикла интенсивного воспроизводства, на каждом витке которого происходит эволюция технологической системы. И так далее и тому подобное. Там было и непринятие концепции энтропии и неадекватная реакция в отношении второго начала термодинамики, и многое другое, что автор сейчас не готов рассматривать. Ограничимся выделением у Маркса главного, что дает основание говорить о нем как о человеке, значительно опередившем свое время, прежде всего – о законе прибавочной стоимости.

В конце ХIХ века Эмиль Дюркгейм предсказал, что старые корпорации вот-вот вернутся в другом обличье, на более высоком техническом уровне, – в виде профессиональных объединений людей с общей этикой и общим делом. Он фактически предсказал рождение корпораций: партии большевиков (партии нового типа) в 1903 году, равно как и корпоративистских режимов Муссолини и Гитлера.

Если подытожить все, что было сказано нами выше о дуализме западной политэкономии (экономика и хроматистика), и добавить, что рыночную экономику совершенно не интересует экологическое разрушение мира (я не оговорился – не только планеты, а и околоземного пространства), то рынок можно представить как совершенно аморальную, искусственно созданную комбинацию всевозможных средств организации жизненного процесса паразитирующей частью общества, прежде всего в экономике, и всевозможных способов управления им, при которой фундаментальная функция экономики – снабжать общество средствами существования – отошла на задний план или перешла в значительной мере к явлениям неэкономическим. На первое место вышло получение прибыли, чаще – сверхприбыли, инвестиции с целью извлечения доходов из экономик низших уровней, глобализация экономики. Например, вынос предприятий в страны, где сырье и рабочая сила в десятки раз дешевле, чем дома.

В современном западном мире денежный механизм из подручного средства экономики превратился в ее доминирующий фактор. Благодаря этому в сферу экономики стали включать сферы культуры, образования, развлечения, спорта и все другие, ранее таковыми не являвшиеся. Денежный механизм приобрел власть над экономикой, но не смог выработать противоядия от кризисов. Мешали пресловутый либерализм и человеческая жадность.