Страна пассионариев

До того как на Майдане началась стрельба и события перешли эту трагическую плоскость, не могу сказать, что я особо интересовался событиями в Украине. Я в декабре только вышел из тюрьмы, и мне тогда было о чем думать… A в лагере — точно было о чем думать, тем более, когда смотрел новости российского телевидения. Поэтому месяц-два я не особо обращал внимание на окружающее, а когда уже, обнявшись с родными, немножечко поговорив с друзьями, смог оглядеться, вот тогда и произошли трагические события на Майдане, и я стал более внимательным к Украине.

Когда после 20 февраля увидел по российскому ТВ видеоре­портаж о том, что в Украине власть захватили бандиты, бан­деровцы, фашисты, я для себя резюмировал: путинская пропаганда постоянно врет. У меня не было доказательств на тот момент, или точных надежных сведений о том, что происходило в Украине, но мои товарищи рассказывали мне, что были в Киеве и не видели там никаких фашистов. Конечно, у меня была мысль, что всякое возможно, но когда я сам приехал в Киев и пошел на Майдан, то увидел, что пьяных нет, ненависти нет, а на Майдане стоят нормальные люди, с которыми можно вести диалог. Я понял, что здесь безопасно. Возможно, со стороны картинка напоминала бомжатник (а в Москве пойти в бомжатник сам я не рискнул бы), но внутри эдакого полевого бомжатника — я увидел людей с веничками, которые убирали мусор на Майдане, и в очередной раз убедился: нам опять врут. Мы хотели пройти в общагу с Юрием Луценко — нас охрана Майдана не пропустила. Потом мы получили разрешение пройти внутрь — и прошли. Это правильно, что так просто пройти никому нельзя, бойцы хорошо выполняли свою работу — пока начальство не дало команду — никого внутрь сооружений не пускали. Когда мы, наконец, прошли, то все начали приглашать нас к себе: «Зайдите к нам!» А когда я увидел внутри… библиотеку, где были книги Макиавелли, то понял: если здесь читают такие книги — то мы имеем дело с другим качеством людей, что меня очень обрадовало. Я потом так и сказал: фашистов и бандеровцев в Киеве не больше, чем на улицах Москвы. Я сидел в Карелии с настоящими фашистами, которые на улицах убивали людей — армян, таджиков, и эти ребята до 18 лет совершили преступления. Вот это были реальные фашисты — со свастикой на теле, которые говорили мне, что холокоста не было, а Гитлер нормальный мужик и все делал правильно, концлагеря — это вранье… Я этим пацанам 23 — 28-ми лет объяснял: «Ребята, когда я еще учился в школе, то имел возможность общаться с узниками немецких концлагерей, им было за 50 — как мне сегодня — никакого маразма я в них не заметил, они реальные истории рассказывали, через какой ад они прошли. Ребята, о чем вы говорите?! Я живых очевидцев тех событий видел. После этого мне говорить, что холокост — вранье?» Поэтому чуть ли не главной целью организованного мной, Юрием Луценко и нашими единомышленниками из PEN-клуба 24-25 апреля в Киеве конгресса «Украина-Россия: диалог» было то, что 150 уважаемых россиян получили возможность сказать в России: «Я лично в Киеве был, я лично все видел и разговаривал с людьми на Майдане. Ребята, вам врут!»

К глубокому сожалению, Россия, как и в некоторой степени и восточная Украина, оказались в наибольшей степени подвергнуты травмирующему воздействию тоталитаризма, пси­хология людей в большей степени искажена — в сравнении с восточно-европейскими или прибалтийскими странами. И если сравнивать восточную Украину и современную Россию, то увидим, что степень травмированности людей там день за днем все больше увеличивается. Эта травмированность тоталитарным ре­жимом заключается в частности в неготовности людей брать от­вет­ственность на себя за свою собственную судьбу, они все пы­таются переложить эту ответственность на кого-нибудь.

Я принимал участие во всех событиях, в т. числе и вооружен­ных, на пути создания демократической России. Начиная с первых законов о кооперации и через 1991 год, 1993-й, и через чеченские кампании в той или иной степени — я прошел и внимательно наблюдал за всем, что происходило в моей стране. И мне казалось, что при всех проблемах и сложностях, которые были тогда в России, поворот назад уже невозможен, что чувство собственного достоинства, которое появилось у людей, желание самим определять свою судьбу, которое мы обрели, победило. Именно оно наконец-то стало очень существенной ценностью, равной по значимости материальным благам. Не все важность подобных процессов осознали, но, во всяком случае, значительная часть общества...

Как же я ошибался! Оказалось, что стоило на людей чуть-чуть надавить — и они уже готовы подсесть, как на иглу, на поклонение вождю, а удушенность чувства собственного достоинства начать отыгрывать на своих соседях — внутри страны, или за ее пределами. И это для меня оказалось абсолютно фантастической ситуацией.

До 2001 года я считал, что мое дело — заниматься промыш­лен­ностью, а в политике я ничего не понимаю, есть люди, которые разбираются в этом намного лучше меня. В 1993 году у меня в голове еще «сидела» патерналистическая модель делегирования политического выбора, я не до конца осознавал, что происходит. Я был совсем молодым тогда, когда Путин пришел к власти. И хотя я не был согласен с назначением Путина, я не спорил с Борисом Николаевичем Ельциным — а именно он принял это решение. Не спорил прежде всего по личным причинам, потому что относился к Ельцину с огромным уважением, для меня политически он был недостижимая величина. Я думал: ведь он знает что делает, знает то, чего я не знаю, и разбирается в политике, в отличие от меня. Тогда я совершенно откровенно полагал: раз Борис Николаевич решил, что для страны так лучше, значит, так для страны действительно будет лучше. И когда он сказал о решении, с которым я внутренне был не согласен, я не спорил, и этот важный момент делегирования своей воли другому человеку воспринял совершенно спокойно. Однако с подобным мышлением годы спустя я начал прощаться, а окончательно сменил точку зрения к концу 2002 года, когда понял, что мы идем явно не туда. И даже тогда я не винил в таком политическом сценарии Путина, предполагая, что в стратегических ошибках развития страны виновато путинское окружение. 19 февраля 2003 года я, по поручению Российского союза промышленников и предпринимателей, сделал доклад о коррупции — и убедился в обратном, как и в том, что коруппция стала системообразующим элементом самой страны и режима ее управления. Тогда я ударил в ту точку, которую он считал для себя крайне важной (— речь идет о совещании в Кремле президента РФ с крупными бизнесменами, где произошёл «жёсткий разговор» Путина с Ходорковским, частично попавший в новостные телерепортажи. При обсуждении доклада произошла пикировка между Путиным и Ходорковским, которая, по оценке Алексея Кондаурова, и стала «спусковым крючком» дела ЮКОСа.— Прим. Упор.).

Я уверен, что главные решения Путин принимает единолично. И считаю, что логика в сегодняшних поступках Путина — в долгосрочной перспективе — отсутствует. Персональная логика, тактическая логика, несомненно, есть, а стратегической долгосрочной логики нет — и это не дает возможности точно спрогнозировать развитие геополитической ситуации. Но общая концепция тенденций мне давно понятна: любой авторитарный режим, который вступил в стадию известного бандитского отношения к соседям, бандитского отношения к людям вообще, он сам не останавливается, если его не остановят. И, исходя из этого, я могу сказать, что, с моей точки зрения, если Украина рассчитывает, что она и не сдастся, и не будет воевать, то это неправильное мышление. Можно либо сдаться, либо воевать. Но: я не даю рекомендаций. Это очень серьезный выбор — и этический, и личностный, но он именно таков. И мысли некоторых украинских политиков — что можно не сдаться и не воевать, а договориться — увы, неактуаль­ны. В данном случае эта формула больше не действует.

Возможен ли диалог? Диалог — да, но будет ли результат от переговоров — вот в чем вопрос... Если говорить о перспективах на ближайший год, не на десять лет и больше... пока я не могу ответить, что произойдет. Чтобы избежать военных действий и не лить кровь, нужно создать реальную силу, вооруженную силу, которая заставит отказаться от идеи поиска столкновения и военных действий. Если создать настоящую военную силу, вот тогда — можно не воевать. Но если сила эта будет маленькой — придется воевать.

Возможен ли Майдан в России? Я уже задавал себе этот вопрос. И прежде всего потому, что общаюсь сейчас с гражданами других стран. И они мне говорили: «У нас ведь если правительство делает что-то не так, народ начинает возмущаться, выходить на митинги, а если российское правительство делает что-то неправильно, народ — молчит-молчит-молчит, а потом — раз! — и правительство висит на фонарях». Это правда. Есть такая ситуация, а между моментом, когда все тихо в стране, и тем моментом, когда правительство — на фонарях, не так уж и много времени проходит. В чем причина — я попробую объяснить. Россия — это огромные территории, где люди чувствуют себя незащищенны­ми, изолированными. Например, если в Европе у человека в доме вырубился свет, проблемы с отоплением, то человек знает, что он может дойти до соседнего городка. В России ты понимаешь, что до соседнего городка ты не дойдешь, слишком далеко…

Русский человек готов очень долго терпеть несправедливое правительство. А в тот момент, когда этот человек поймет, что его правительство его больше не защищает, он к такому правительству будет крайне жесток. Поэтому если бы у нас, в России, был Майдан, сотней жертв бы не обошлось. Поэтому я не отрицаю, что Майдан и в Москве возможен, — 1917 год не в Украине начался.

Какие настроения у россиян сейчас? До тех пор, пока населению обеспечивают 5%-й рост доходов год, настроения жесткими не будут. Сегодня темпы роста доходов населения в России составляет порядка 4% — это критичная цифра, потому что в некоторых местах — 2%, как следствие неэффективного госуправления, и возникают диспропорции, появляются локальные точки напряжения. Пока Путину удается компенсировать что-то за счет резервов, но резерв когда-нибудь заканчивается… И вот это его желание начать войну в Украине в значительной степени предопределено тем, что он почувствовал: снижение темпов доходов населения — неминуемо. Либо хлеба, либо зрелищ. Вот он и добавляет зрелищ. Проблема с зрелищами такова, что это — как игла для наркомана: их надо все больше и больше, ты взял Крым, теперь — Донбасс. Хочется, как наркоману наркотиков, ведь доза заканчивается… Поэтому если темпы промышленного роста будут падать и дальше, то Майдан реален и у нас.

Украинцы и россияне, на мой взгляд, похожи. Нас объединя­ет огромная часть составляющих культуры. Когда я приезжаю в Украину, ощущаю себя в — даже не скажу — близкой, — в родной культурной среде. Русский язык я слышу или украинский — большой разницы нет на самом деле. Ну не знаю я украинского языка, но если его слышу час-два-три, то начинаю понимать, о чем идет речь. Главное — это культурные источники. Да, я не знаю творчества Леси Украинки, но Шевченко, Гоголя читал. Так же и здесь творчество Пушкина и других русских классиков знают и современных писателей читают, ведь у нас же общее культурное наследие.

Но есть и разница между украинцами и русскими. Украинцы меньше травмированы тоталитарным режимом, и я даже не могу сейчас объяснить почему. Я вижу гораздо большее количество людей, готовых взять на себя ответственность за будущее своей страны. Историк Лев Гумилев это качество и эффект человеческой энергии называл пассионарностью. Пассионарность — внутреннее стремление к действию, которое сильнее самого человека и с которым он не может ничего поделать. Если пассионарных людей в этносе много, система становится нестабильной, неуправляемой, дефицит приводит к нежизнеспособности, нежизнестойкости страны. В Украине пассионарность — высокая.

Я живу сейчас не в России, общаюсь с людьми из разных стран. Есть, и не только на Западе, очень серьезное опасение, что Украина может стать failed state, несостоявшейся страной. Вот эта бурлящая пассионарность, неготовность к структурированию власти, неготовность делегировать кому-то даже какую-то часть полномочий, которую все же необходимо делегировать, на государственном уровне уже привела к печальным последствиям. Ведь все же помнят, как разрушила саму себя могучая Речь Посполитая. Люди, знающие восточно-европейскую историю, угадывая исторические параллели в сегодняшней Украине, опасаются, что произойдет наихудший из возможных сценариев...

Разговор вел Антин Мухарский. 24. 04. 2014 г.