О ПРЕПОДАВАНИИ ХИМИИ И ФИЗИКИ (ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ НА СОВЕЩАНИИ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ ХИМИИ И ФИЗИКИ СРЕДНИХ ШКОЛ ВЗРОСЛЫХ)

О ПРЕПОДАВАНИИ ХИМИИ И ФИЗИКИ (ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ НА СОВЕЩАНИИ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ ХИМИИ И ФИЗИКИ СРЕДНИХ ШКОЛ ВЗРОСЛЫХ)

У нас за последнее время происходили совещания учителей по отдельным дисциплинам. Было совещание по русскому языку и литературе, по математике, по естествознанию, географии и т. д.

Послушала я выступления на совещании по русскому языку, и мне показалось, что люди говорят не о том, о чем нужно, — говорят, сколько отличников, как ставить отметки, а вопросов преподавания по существу мало касаются. Перед нами стоит целый ряд вопросов о программах, нужно гораздо заботливее к целому ряду вопросов подходить, чтобы наши программы были такие, какие нужны массам, чтобы они заинтересовали учащихся, давали нужные знания.

Я сама когда-то занималась в школах взрослых. На совещании по математике я рассказала, как я сама училась математике, что получила от уроков, а потом, как я учила[189]. И послушав такой доклад, участники конференции начали выступать несколько менее формально.

На совещании по математике я рассказала, как сначала в младших классах (я училась в гимназии, в которой были очень хорошие преподаватели), где преподавателем математики была Литвинова, окончившая Цюрихский университет, нас заставляли каждую задачу объяснять. Мы сами выводили правила и страшно гордились этим. Нас учили логически мыслить, учили обобщать. Затем нам давались типовые задачи и предлагалось составить подобные задачи. Это нас чрезвычайно воодушевляло, мы сами подбирали примеры из жизни, старались найти что-нибудь поинтереснее.

В старших классах у нас был преподаватель математики Билибин. Он говорил, что нельзя ни одного звена из математики выкинуть; он выяснял, какие у кого пробелы в знаниях математики имелись, и, когда эти пробелы заполнялись, ученицы вместо троек начали получать пятерки. Понимание систематики математики дало очень много. Когда мы проходили тригонометрию, мне было ясно, зачем она нам нужна.

Когда я поступила на Бестужевские Высшие женские курсы и слушала лекции профессора В. Г. Имшенецкого, который говорил, как методы алгебры можно применить к изучению тригонометрии, то у меня даже сердце усиленно билось — настолько мне это казалось интересным. У меня возник вопрос, как связать изучение математики с изучением общественных наук. Я тогда посещала уже марксистский кружок, и мне хотелось знать, что мне даст математика для понимания общественных явлений. Никто мне ответить на этот вопрос не мог. Я стала читать I том «Капитала» Маркса и вдруг увидела, что статистика требует знания математики. А потом стала читать «Анти-Дюринг». Ф. Энгельса — оказалось, что математика нужна и для знания философии.

По математике я могла рассказать, как я училась и учила, могла рассказать по русскому языку, по географии, по естествознанию. Но по химии и физике я ничего не могу рассказать. Химию мы проходили только по какой-то тетрадке, без всяких опытов. Я даже не помню, кто нас учил.

По физике у нас был преподавателем Ковальский, мы к нему относились с величайшим уважением как к мужу известной революционерки Е. Н. Ковальской, но по части преподавания физики он не сумел разжечь в нас той любви к предмету, которая необходима. Правда, один раз нас водили на экскурсию, показали что-то интересное по электричеству. Это все, что осталось в памяти, А обычно выйдет ученица к доске, рисует что-то на ней — и всё. С производством, с жизнью преподавание физики не было связано.

Все это дела давно минувших дней, но должна сказать, что у меня уважение к физике и химии очень большое.

Я росла в революционной среде. Когда я училась в IV классе гимназии, у нас был один знакомый народоволец, который летом ездил в имение Энгельгардта, а Энгельгардт был крупным помещиком, который говорил о том, что главное несчастье общества заключается в разрыве между физическим и умственным трудом: рабочий в смысле развития, знаний очень низко стоит, а инженеры, агрономы работать не умеют. И вот этот народоволец, побывавший у Энгельгардта, очень интересно описывал быт помещичьего хозяйства, работу сельскохозяйственных рабочих, крестьян, трезвыми глазами смотрел на жизнь. Энгельгардт был химиком и в одном из писем писал: земля наша богата, если химически удобрять ее, то можно сделать такой, что все рынки окажутся заваленными хлебом. В нем била ключом радость химика, который хотел бы, чтобы химия стала средством благосостояния народа. Меня тогда захватило очень, что химия в земледелии может сделать такое громадное дело.

Конечно, при капитализме химия в земледелии не могла найти полного применения, но при социализме, при плановом хозяйстве она делает громадное дело.

И поэтому мне хотелось бы, чтобы у нас в школах взрослых наши преподаватели химии заражали учащихся любовью к химии, пониманием всего значения этого предмета.

Громадно, конечно, и значение физики. Вся социалистическая промышленность, все сельское хозяйство преобразуются на основах современной химии и физики. И когда об этом думаешь, то невольно вспоминаешь выступление Владимира Ильича на III съезде Советов. Он говорил тогда:

«Перед победившим пролетариатом открылась земля, ныне ставшая общенародным достоянием, и он сумеет организовать новое производство и потребление на социалистических принципах. Раньше весь человеческий ум, весь его гений творил только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишить самого необходимого — просвещения и развития. Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, в средства эксплуатации. Мы это знаем, — и разве во имя этой величайшей исторической задачи не стоит работать, не стоит отдать всех сил? И трудящиеся совершат эту титаническую историческую работу, ибо в них заложены дремлющие великие силы революции, возрождения и обновления»[190].

Немного позже, когда Владимир Ильич переписывался с Г. М. Кржижановским, своим товарищем по партийной работе, по поводу электрификации страны, он все время повторял: нужно сделать так, чтобы массы втянуть, заинтересовать электрификацией, сделать их активными строителями жизни, чтобы они поняли важность электрификации. Помню я, как мы с Владимиром Ильичем ездили в Кашино, где сами крестьяне построили электрическую станцию, помню, как волновался Владимир Ильич по этому поводу, когда слушал выступления крестьян, потом цитировал их слова, говоря о значении электрификации.

Почему я все это говорю? Потому, что когда мы обсуждали начерно программу по физике, то некоторые говорили, что в неполной средней школе взрослых нельзя проходить электричество. Я взбунтовалась: как же тогда мы будем втягивать массы в строительство социализма? Я стала спрашивать специалистов, можно ли дать раздел об электричестве в курсе семилетней школы, и оказалось, что можно.

Мне кажется, что одной из задач школы для взрослых является зажечь любовь к тому или другому предмету, научить передавать свои знания другим, чтобы каждый учащийся школы не только думал о том, как он сдаст на «отлично», а и о том, что он будет делать с этими знаниями, как будет пользоваться ими для строительства социализма.

Я немножко боюсь учителей школ взрослых среднего образования. Спросила я одного математика: как вы увязываете теорию с практикой? Как ученики составляют задачи на основе данных своего производства?

Он на меня посмотрел и говорит: «А не выйдет ли это — работать по методу проектов?»

У нас этот метод очень нелепо применялся. Между тем метод проектов ставит целью связать теорию с практикой, и я боюсь, не слишком ли некоторые преподаватели находятся в плену у старых методов преподавания.

Ленин говорил, что самым худшим в старой школе был разрыв между теорией и практикой. У нас этот разрыв еще очень большой. Все предметы, в том числе физика и химия, должны преподаваться в связи с окружающей жизнью, с производством, с социалистическим строительством. Этот вопрос очень большой.

Любое совещание тогда ценно, когда на нем имеет место обмен опытом, обсуждение того, как лучше поставить работу. Нужно на такие совещания приглашать работников из Академии наук, чтобы они нам посоветовали, что делать.

1937 г.