Е. Зноско-Боровский Рец.: Марина Цветаева Ремесло: Книга стихов. М.-Берлин: Геликон, 1923{69}
Е. Зноско-Боровский
Рец.: Марина Цветаева
Ремесло: Книга стихов. М.-Берлин: Геликон, 1923{69}
Книга стихов Марины Цветаевой оставляет на первых порах впечатление довольно смутное и, пожалуй, не много найдется читателей, которые терпеливо прочтут все полтораста составляющих ее станиц.
Нет здесь живых картин и ярких образов, зримый и ощутимый мир словно исчезает, и мы погружаемся в нечто нематериальное и почти бесформенное. Это не сообщает стихам, однако, характера философского, идейных пьес в сборнике немного. «Солнце вечера добрее — солнца в полдень»; «низвергаемый не долу — смотрит, в небо»; «Завтрашних спящих войн — Вождь и вчерашних, — Молча стоят двойной — Черною башней» — таковы захваченные наугад общие размышления поэта.
И тем не менее, есть привлекательность и большие достоинства во многих вещах, составивших этот томик. Заглавие его может даже дать повод думать, что и сам автор относится к ним преимущественно как к упражнениям на определенные задания, которые он сам себе ставил. Каковы они именно, эти задания, преодоление каких именно трудностей стихосложения было его целью — об этом рассказать может только он сам. Но вот какие особенности «Ремесла» отмечаешь и запоминаешь при прочтении этой книжки. Лучшие пьесы Марины Цветаевой в этом сборнике ничего не рассказывают, ничего не описывают, но их стихи текут и поют непрерывно. Если прочесть только такую строфу: «А — и — рай. А — и — вей. — Обирай. — Не побей», что можно вынести, кроме непонятного набора слов? Между тем, если сказать их нараспев, с соответствующими ударениями и остановками, сразу возникает яркий напев какого-то заклятья, которое так отлично продолжается следующими строками: «Яблок — яхонт, — Яблок — злато. — Кто зачахнет, Про то знато»[272] и т. д.
Поэтому так охотно автор прибегает к темам песенным или музыкальным.
Вот, например, прелестная новогодняя, с припевом «Грянь, — кружка о кружку»; это один из лучших образцов на русском языке застольной песни:
Братья! В последний час
Года — за русский
Край наш, живущий в нас!
Ровно двенадцать раз —
Кружкой о кружку!
Или вот еще отличный образец марша похоронного:
И марш вперед уже,
Трубят в поход.
О как встает она,
О как встает… —
где эта строфа, служащая припевом, отмечает постепенное умирание, все сокращаясь, уменьшаясь, пока не остаются только два слова:
И марш…[273]
Часто все дело заключается в том, чтобы найти тот лад, в котором должно быть пропето стихотворение, — и тогда оно вдруг окрашивается, загорается огнями, расцветается красками.
Как сразу подымается красота, например, стихотворения к Анне Ахматовой, и без того прекрасного и жуткого:
Кем полосынька твоя
Нынче выжнется?
Чернокосынька моя!
Чернокнижница!
Что Анна Ахматова — «колдунья из логова змиева»,[274] это мы знаем давно; но когда читаешь эти, обращенные к ней стихи, она кажется простой, наивной и нелукавой рядом с Мариной Цветаевой, которой знакомы все заклятья, покорны все зелья.
В песенной стихии, объемлющей ее, Марине Цветаевой не нужны, часто вредны связные предложения с подлежащими, сказуемыми и остальными частями речи. Она ломает, комкает язык как ей хочется, выкидывает одно, другое слово, сжимает фразу до одного слова, одного звука.
Конь — хром, — Меч — ржав, —
Кто — сей? — Вождь толп.
Или еще:
Враг. — Друг. — Терн. — Лавр. —
Всё — сон… — Он. — Конь.[275]
Отсюда и некоторая приподнятость тона, никогда не покидающая ее.
Вот портрет Маяковского:
Превыше крестов и труб, —
Крещенный в огне и дыме, —
Архангел-тяжелоступ, —
Здорово, в веках Владимир.[276]
А вот описание глаз в стихотворении М.А.Кузмину:
Два зарева! — Нет зеркала! —
Нет, два недуга! —
Два серафических жерла!
Два черных круга!
Или еще, несколько строк из прелестного портрета кн. С.М.Волконского:
Какое-то скольженье вдоль, —
Ввысь — без малейшего нажима… —
О, дух неуловимый — столь —
Язвящий, сколь неуязвимый!
И вот, смутное настроение проясняется. Теперь видишь перед собой творца, которого словно непрерывно бьет поэтическая лихорадка. Эта изумительная плодовитость — чуть ли не каждый день по стихотворению; — эти спешащие, друг друга перегоняющие строчки, отсутствие устойчивых фраз, в напеве ломающийся язык, — беспрестанно электрический ток пронизывает поэта, излучается из него. В этом роде писал и пишет иногда Андрей Белый; и есть что-то декадентское в растрепанности таких стихов.
В этом, быть может, их осуждение. Но редко русский язык обнаруживает свою гибкость, покорность, певучесть, как в стихах Марины Цветаевой. И в этом их несомненная ценность.