ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ[33]

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ[33]

В душе не гаснет день, когда я, жгучим

Огнем любви охвачен в первый раз,

Шептал: «Коль то любовь — что ж так я мучим!»

И, от земли не отрывая глаз,

Ту видел лишь, что первая, невольно,

Нашла в мое ведущий сердце лаз.

Увы, любовь, как жалила ты больно!

Зачем зовется сладкой эта страсть,

Коль в ней желаньям и скорбям раздольно?

Зачем была не чистой эта сласть,

Не цельной, не сиянием, а мукой?

Как удалось тоске в нее попасть?

Душа, сколь тяжкой для тебя наукой

Сознанье это стало, коль одно

Смогло представить все утехи скукой?

И днем являлось льстить тебе оно,

И ночью, коей наше полушарье,

Казалось, было в сон погружено:

Я ж, сердце, спать ложась, готовый к каре

И вместе к дару, скорбен и устал,

При каждом трепетал твоем ударе.

Когда ж, сражен бессильем наповал,

Я закрывал глаза — гонимый бредом

И лихорадкой, сон меня бежал.

Был нежной тени каждый шаг мне ведом,

Средь сумрака встававшей, ибо взор

За ней сквозь веки устремлялся следом.

О, трепета сладчайшего напор,

Змеившегося в жилах! о, наплывы

Мильонов беглых мыслей и раздор

Меж ними! Так зефир, колыша гривы

Античных чащ, к речам склоняет их,

А речи — смутны, долги, торопливы.

Но что, пока я кроток был и тих

Ты, сердце, об отъезде говорило

Виновницы скорбей и грез твоих?

Уже меня не плавило горнило

Любви: огонь питавшая струя

Воздушная поникла вдруг бескрыло.

Раздавленный, прилег под утро я,

Но кони, мне сулившие разлуку,

Затопали близ отчего жилья.

Дрожа, терпя неведомую муку,

Взор тщетный направлял я на балкон

И к каждому прислушивался звуку,

Чтоб голос, если при прощанье он

Из уст ее раздастся, был мне слышен,

Коль остального небом я лишен.

Когда казалось уху, что возвышен

Вдруг средь толпы он, бил меня озноб

И трепет сердца быть не мог утишен.

Но вот тот голос, что душа взахлеб

Впивала, удаляться стал, взгремели

Колеса, прочь умчался конский топ.

Тогда, один оставшись, на пределе

Сил, сердце сжав рукой, глаза закрыв,

Вздыхая, прикорнул я на постели.

Затем бездумно стал бродить, чуть жив,

Меж стен: была нема моя светлица.

«Душе отныне страстный чужд порыв»,

Сказал я, горькой памяти вселиться

Дав в сердце, вместе с ней запрет вселя

Любить другие голоса и лица.

И сердце билось, болью той боля,

Какая гложет в долгий дождь нелетний,

Уныло затопляющий поля.

В тебе, любовь, я, двудевятилетний,

Дитя скорбей, тем меньше находил

Любви, чем казнь твоя была заметней,

Чем больше становился мне не мил

Мир дивный, и лужаек разнотравье,

И тишь зари, и пение светил.

Любовью к красоте от жгучей к славе

Любви я был избавлен: места той

Уж не нашлось в душе, ее державе.

На милые занятья взгляд пустой

Бросал я, их напрасными считая,

Их, делавших все прочее тщетой.

Конца изменам не было и края:

Любовь одна другую быстро столь

Смела! Ах, жизнь и впрямь тщета пустая!

Лишь с сердцем, чей был склеп исхожен вдоль

И поперек, предаться разговорам

Любил я, лишь его лелеял боль.

В себя и в пол я упирался взором,

Чтоб к девам — будь красива, будь дурна

Лицом — не обращаться ни к которым,

Да лика без изъяна, без пятна

Не замутят в душе моей, как глади

Вод — ветерком гонимая волна.

И эта грусть по отнятой усладе,

Грусть, что на нас наваливает груз,

Былую радость растворяя в яде,

Грусть по ушедшим дням мне жестче уз

Сжимала грудь: не думал я о сраме,

Не ранил сердца злой его укус.

Я, небо и святые, чист пред вами:

Мне был неведом темный интерес —

Жгло душу целомудренное пламя.

Та страсть жива, тот пламень не исчез,

И образу меж дум моих привольно

Тому, что дал мне радости небес

Вкусить. Мне одного его довольно.

Перевод А. Наймана

Данный текст является ознакомительным фрагментом.