ГИМН ПРАОТЦАМ, ИЛИ О НАЧАЛАХ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО[31]

ГИМН ПРАОТЦАМ, ИЛИ О НАЧАЛАХ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО[31]

Отцы благие племени людского,

Вам снова песнь сынов, сраженных скорбью,

Воздаст хвалу. В вас более, чем в нас,

Нуждался вечный движитель светил,

И ясный день не столь плачевным видеть

Вы были званы. Судьбам жалких смертных

Недуги неисцельные, рожденье

Для слез, влеченье к тьме могильной, к бездне,

Сладчайшее, чем к светлости эфирной,

Не праведный закон небес иль жалость

Определили. Древнее преданье

О древней вашей пусть вине вещает,

Предавшей род людей тиранской власти

Болезней и страданий, — преступленьем

Гнуснейшим ваших чад, их беспокойным

Умом, а в большей мере слабоумьем

Вооружен был против нас сердитый

Олимп и длань кормилицы-природы;

Жизнь отягчилась с той поры для нас,

На плодородье матернего лона

Легло проклятье, бешенство Эреба

Окутало и разорило землю.

Отец и древний вождь людской семьи,

Ты первый созерцал сиянье дня,

И сфер вращавшихся пурпурный пламень,

И новых обитателей полей,

И ветерок, блуждавший лугом юным,

Когда с неслышанным доселе ревом

Потоки с Альп по скалам низвергались

В пустынный дол, когда на побережьях

Смеющихся, где славные народы

И грады обоснуются, царил

Мир, после неизвестный, на холмы же,

Не тронутые плугом, Феба луч

Немой светил и позлащенный месяц.

Отшельница-земля, сколь ты счастливой

Была, не зная зла и дней унылых!

О, сколько мук твоих сынам, злосчастный

Отец, какую пыток вереницу

Готовил рок! Вот брат, охвачен гневом,

Пятнает братской кровью и убийством

Пустую ниву, и эфир небесный

Всколеблен взмахом мерзких крыльев смерти.

Трепещущий беглец-братоубийца,

От мрака одиночества спасаясь

И ярости ветров, сокрытой в чащах,

Впервые кровли городов возводит,

Издерганных забот приют и царство;

Впервые безнадежное, больное

Раскаянье под общий сводит кров

Ослепших смертных; с той поры не тронут

Рукой нечистой гнутый плуг и низким

Стал тяжкий сельский труд; на наш злодейский

Порог вступила праздность, в косном теле

Угасла мощь природная; погрязли

В безволье души; и упало рабство,

Зло крайнее, на слабый род людской.

О ты, кто беззаконных чад от гнева

Разверстой бездны спас и волн, вскипавших

До гор, приюта туч; о ты, кому

Чрез мрак, чрез утонувшие вершины

Несла голубка знак надежды свежей

Впервые; ты, на западе пред кем,

Как после кораблекрушенья, солнце

Из туч взошло, высь радугой окрасив!

Людей порода новая, на землю

Придя, спешит к страстям вернуться лютым,

К занятьям нечестивым, прежних мук

Достойным. Длань кощунственная, далью

Карающих морей играя, учит

Несчастью новый брег под новым небом.

О праведный отец благочестивых,

Тебя и семя славное твое

Ум созерцает. Расскажу, как в полдень,

Под сенью сидя мирного шатра,

Средь пажити, что нежит и питает

Стада, ты исполняешься блаженства,

Узрев, под видом странников, в эфире

Небесных духов; или как, о мудрой

Ревекки сын, близ сельского колодца,

Среди Харранской сладостной долины,

Где пастухам раздолье и досугу,

Под вечер был пронзен любовью ты

К Лавановой красавице: любовью

Непобедимой, побудившей душу

Принять изгнанье долгое, и муки,

И рабства ненавистное ярмо.

Конечно, было (пусть не насыщают

Чернь алчную молва и аонийский

Стих заблужденьем и тенями) время,

Приятное и дорогое нам,

Когда земля была благой и знала

Жизнь трепетная золотой свой век.

Не то чтобы молочные ручьи

Склон орошали круч родимых, или

Сходился тигр с ягнятами в овчарне,

Иль гнал пастух в веселье к роднику

Волков; но, ни судьбы, ни бед своих

Не ведая, свободным жил от горя

Род человечий; тайные законы

Природы и небес за кисеей

Скрывались милых вымыслов, преданий,

Сказаний; и корабль наш безмятежно,

Довольствуясь надеждой, прибыл в порт.

Таким средь чащ калифорнийских племя

Блаженное рождается; заботы

Ему не точат сердце вяло; немочь

Не гложет плоти; пищу дарит лес,

Нависшие утесы — кров, а воду

Ручьи долин, и смертный час приходит

К нему нежданно. О природы мудрой

Владенья, беззащитные пред нашим

Преступным дерзновеньем! В глушь, в берлоги,

На побережье наша проникает

Свирепость; в чей ворвется дом, тех учит

Тоске небывшей и желаньям чуждым

Она и убегающую радость

Нагую гонит прочь, на край земли.

Перевод А. Наймана