37. Мужчина как сэндвич-панель// О том, что современный городской мужчина себе не принадлежит

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

37. Мужчина как сэндвич-панель//

О том, что современный городской мужчина себе не принадлежит

(Текст был отклонен в «Огоньке». Опубликован на «Росбалте» http://www.rosbalt.ru/blogs/2012/08/20/1024622.html)

«Промежуточный человек» – дитя смены эпох: оттуда отчалил, сюда не пристал. Шукшин много писал про таких. Cэндвич-панель – это мужчина между двух стен, эпох, женщин и так далее.

Себя сэндвич-панелью назвал сам Саша.

Давненько не виделись.

Кажется, он величал себя так еще года три назад, но я внимания не обратил. Он тогда работал на государство. В невнятном центре по PR-чего-то, где, однако ж, имелся «первый отдел». И этот отдел доплачивал Саше «за секретность», подписку о неразглашении которой Саша давал, – и Саша завидовал, что я свободно езжу по миру. Если ты обязуешься хранить гостайну, тебе доплачивают восемь, что ли, тысяч рублей в месяц. За что ты лишаешься права выезжать за границу, потому что Отечество свято верит, что вырвавшийся на свободу секреты продаст.

– Саш, да какие такие секреты? С твоим-то геологическим высшим?

– Какие-какие… Балансовые запасы нефти – секрет. Газа – секрет. Тантала, ниобия, никеля, кобальта, лития – закрыто все.

– Хорош меня за нос водить! Я недавно про эти запасы гуглил!

– Да уж год как список закрыли. Постановлением главы правительства. Можешь проверить…

Вот он и сказал тогда – а меня интересовало, что госслужба из себя представляет – да, он сказал про свою службу: «Она как сэндвич-панель».

И пояснил: сердечник – зарплата, а не работа и уже тем более не общественное благо. У него, заведующего отделом – зарплата 7 тысяч в месяц. Саша, 7 тысяч чего?! – 7 тысяч рублей. И не делай круглые глаза. У чиновников крохотные зарплаты. Которые задерживают, к тому же. А далее – премии и надбавки. С ними выходит уже не 7, а 35. Но которые отнять проще пареной репы, а потому общественные связи он выстраивает не так, как требуют общество или совесть, а как считает нужным начальство. А начальство порой считает так, Дим, что лучше закрыть глаза, завыть и убежать, потому что это не те деньги, чтобы терпеть. Пусть даже к ним прилагаются машина с правильным номером, позволяющим объезжать пробки по «встречке», причем безо всякой мигалки, и – только не смейся, Дим! – помимо машины с шофером, еще и единый проездной. У них в управлении такая система.

– Ну хорошо, Саша, зарплата – это сердечник. А по бокам что?

– С одного боку – интересы, только не государства, а государя, а точнее, то, как государевы слуги их понимают. Для меня знаешь, что откровением было? Когда я столкнулся с тем, что называется политикой, – ну, региональные элиты, протестные настроения и все такое, – мне жестко сказали: мы тут политикой не занимаемся, мы занимаемся бизнесом! И я со временем стал понимать, кто какой бизнес делает. А второе откровение – это когда сказали: запомни, мы служим не государству, а государю! И вот если ты эти две вещи, про бизнес и государя, усвоишь, все у тебя будет хорошо… Ну, а вторая боковина – это интересы семьи. Когда жена спрашивает, что ж мы теперь, даже на Сланчев Бряг не съездим в отпуск? Даже на Балатон? А я объясняю ей, что Болгария – это почти Евросоюз, а Венгрия – совсем Евросоюз, и да, у меня пятилетняя подписка о невыезде… Как пятилетняя? Котеночек, но я же с тобой советовался, все объяснял, ты же сама сказала, что сегодня важен каждый рубль…

Но Сашина панель, видимо, все же нагрузки не вынесла, раз мы сидим с ним в «Шоколаднице» и тренькаем фисташковое мороженое, прям два старшеклассника, только старшеклассники вряд ли заказывают по второму бокалу сухого. Саша с прошлой встречи еще больше раздобрел, а если честно – растолстел. Он теперь в частной конторе. Отвечает за связи с государством в региональных проектах. Зарплата 70 тысяч, плюс премии и бонусы, – но это если проект удается. А там такие проекты и такие государевы интересы, что хоть волком вой…

И он рассказывает, как ушел с государевой службы. Он терпел, что для начальства он подчиненный, а для подчиненных – начальник. Терпел, что начальники считают людей за совершенную пыль, а себя – за тех, кому не писан закон. (Один раз на совещании самый главный сказал в открытую, что «принято решение после выборов социалку сливать» – Сашу передернуло, но больше никого). В общем, он быстро понял, что государевым слугам людишки только мешают – для счастья им хватило бы газовой трубы да десяти миллионов выдрессированных китайцев в обслугу. Но однажды Саша поймал себя на таких же превращениях. Это когда шофер, объезжая утреннюю пробку, жал на клаксон и орал: «Козел, блин! Куда, мудило! Дай проехать!» – а он сидел и думал, что, блин, дай же проехать! Должен же я, слуга государев, со своим ничтожным окладом хоть на это право иметь! Посторонись, офисный мудак, на номера мои посмотри!

А на сиденье рядом лежала недочитанная Улицкая. Потому что Саша – дитя перестройки, и серо-синие корешки «Нового мира» у него до сих пор братской могилой занимают стеллаж в коридоре.

– Саша, но сейчас-то ты доволен? Деньги, свободное время, ну, я не знаю, прости за пафос, гармония с собой?

Сашка печально отпивает вино.

– Знаешь, как я замечаю, что пришла зима? Что нужно доставать с антресолей чемодан с вещами. А знаешь, как узнаю, что конец недели? Что мы с ребятами бухаем, и бухаем всерьез. А в субботу я отхожу от попойки. А в воскресенье занимаюсь делами жены, мамы, тещи и дочери. Ты представляешь, Кристинке уже 25! Кстати, старик – у тебя в журнале нет для нее работы? Она все ищет, пробует…

Я отрицательно качаю головой – ты же знаешь, я давно не работодатель, – и вот тут Саша и произносит обреченно: «А я давно уже – сэндвич-панель».

Потому что мама и теща стали старенькими, а медицина наша сам знаешь какая, а частные врачи обходятся ого-го. Вон, у шефа мама шейку бедра сломала, и «Скорая» сразу сказала, что она не жилец, – так оперировали в Европейском медицинском центре, все отлично, только цена 450 тысяч рублей. А мамы не знают, что для государства они пыль, и требуют заботы и ухода, санаториев и лечебной физкультуры, как они привыкли, а еще врачей и лекарств, – они думают, что заботятся о них не 50-летние сыновья, а собес.

А жена у Сашки без работы, потому что прежний начальник был гнида, так что правильно ушла, но без работы она второй год, потому что кому она, 50-летняя, нужна, – и Саша для нее биржа труда с выплатой пособия по безработице.

А дочка три года как окончила университет, а диплом у нее реклама и журналистика, то есть, считай, диплома нет, и она все ищет себя – сначала пробовала йогу, потом видеодизайн, сейчас фотографию, а профессиональная камера стоит как операция в хорошей клинике, а еще нужны свет и студия, – ну понятно, что это не столько содержание дочери, сколько инвестиции в ее будущее, то есть и в свое… Но все же, старик, это достает. Но он ведь не хочет, чтобы дочка лезла в сэндвич-ярмо. Хотя и понимает, что ни в какое свое будущее не инвестирует, потому что либо помрет до пенсии, либо дочери на шею постыдится сесть…

– Знаешь, Дим, – Сашку тянет не столько на откровения, сколько на обобщения, – в чем-то на госслужбе, когда денег было мало, было проще. Потому что про отсутствие денег знали все, а потому ничего и не требовали.

Да, он помнит, там тоже был сэндвич, бутерброд, только другой – но сейчас он зажат между дочкой, которая еще не может работать, и мамой, которая уже не может работать. Между тещей и женой. Между деньгами и обязательствами. Между интересом и бизнесом. Между чем-то и чем-то, но только не сам по себе. Он живет затем, что с боков давит, а не потому, что так следует жить.

– И я не знаю, что делать… – он, слава богу, не спрашивает, а констатирует и, несмотря на возражения, заказывает третий бокал.

Вся пошлость мира рвется с моего языка, но я удерживаюсь. Не говорю, что я за то люблю, скажем, Питер, что там тьма мелкого бизнеса, где каждый сам себе режиссер, и никто не считает малый бизнес зазорным, – вон, муж Ольги Петровой, дочери композитора Андрея Петрова, на своем катере катает желающих по Неве, и это ж счастье такую работу иметь. Но прикусываю язык, потому что – в какой Питер Сашка уедет?

И Саша, чувствуя эту неловкость, меняет тему. Мы начинаем говорить о том, о чем могут говорить двое успешных мужчин, ведущих жизнь под уздцы. О последнем романе Терехова. О русской матрице. О том, как Троцкий 7 ноября 1927 года поднял в Москве восстание, но предупрежденные Менжинским наркомы попрятались. О том, что об этом нигде в учебниках не написано. И что систему образования нужно менять.

Словом, все у нас в шоколаде, и на прощание мы обнимаемся, и Сашка просит, чтобы про мужчину как сэндвич-панель я все-таки написал.

Я киваю.

2012

Данный текст является ознакомительным фрагментом.