13. Нюхнуть телеэфира// О том, каким внутренним законом подчиняется телевидение

13. Нюхнуть телеэфира//

О том, каким внутренним законом подчиняется телевидение

(Опубликовано в «Огоньке» http://kommersant.ru/doc/1772501)

Сказав в феврале в радиоэфире все, что думаю о Валентине Матвиенко, я не ожидал, что меня к сентябрю вычистят со всех государственных и радио-, и телеканалов. Зато я теперь могу говорить про телевидение все, что хочу!

Сразу, чтобы не возникало вопросов: не ждите от меня разоблачений, политических инвектив и прочих боданий теленка с дубом, тем более что в моей ситуации последнее слово присутствует в женском роде. Ибо, как говаривал Сева Новгородцев, с чем борешься, на то и повязан будешь.

Важно другое.

Я, попав на телеэкран еще в прошлом веке, проведя с полтысячи эфиров (а там были такие экзотические вещи, как вечернее шоу «Экстра!» на «Дарьял ТВ». Вел я его с потрясающей красоты мулаткой Агатой, подбивая ее начинать приветствие с фразы «Вот стою я перед вами, простая русская баба…») – так вот, после всей этой бурной жизни, я искренне считаю телевизор уходящей натурой, неперспективной системой.

В то время как тыщи людей, от горящих взорами юношей до закаленных судьбой бойцов с седою головой, рвутся в телеящик, как будто внутри свила гнездо птица счастья завтрашнего дня.

И эти два представления о телевидении – изнутри и снаружи – настолько различны, и внешние представления настолько оторваны от реальности и фантастичны, что я, как честный человек, должен изложить свод телевизионных правил, играющих роль предупреждений.

Правило первое: коллективного труда

Все хотят быть лицами телеэкрана, – но даже программа, где ведущий с гостем один на один, является коллективным продуктом, на который у ведущего нет контрольного пакета. И у Познера нет, и у Опры Уинфри, и Ларри Кинга. Их несомненные труд и талант в реальности не обеспечивают и половины успеха, – и, думаю, Кинг и Познер не будут возражать. У Ларри Кинга, например – просто зритель этого не видел – стоял в студии огромный прозрачный экран, на который выводилась информация, которую по ходу эфира добывала и обрабатывала целая бригада. А уж Ларри обращал это в одну непринужденную реплику, – и все ахали «Ай, молодца!».

И у меня во время съемок «Временно доступен» сидела в ухе (скрытый динамик, подающий команды ведущему, так и называется – «ухо») продюсер Наташа, которая шептала вкрадчиво, но тоном таким, что попробуй не подчинись: «Отпускай ее… она раскрылась уже, готова, но не спугни… давай попробуй про детство мягонько спросить, про куклы… а потом жесткача про первую обманутую любовь», – когда, например, приходила такая непростая, закрытая гостья, как Валерия Гай-Германика. И я покорялся: в конце концов, это Наташа два часа съемок превращала в образцово смонтированные сорок минут. А когда я однажды вспылил, и после съемок режиссера N. закричал, что программа была полным дерьмом, сплошным киселем, Наташа ответила тоном мамы, успокаивающей капризулю: «Какой же ты глуууупый… Это тебе кажется, что он ничего не ответил, но мы же глаза его сверхкрупно давали, и знаешь, как они зыркали?» За Наташиной спиной стояли, как тридцать три богатыря, восемь операторов, звукорежиссер, режиссер, монтажеры, администратор и далее по списку. Это писатель может родить книгу без помощи акушерки, а телевидение – всегда коллектив. Которым вдобавок из неведомой высоты повелевает незримая рука, определяющая темы, утверждающая (и часто запрещающая) гостей. Думать, что ты и есть герой, повелевающий жизнями, лишь на том основании, что тебя показывают на экране, – глупость несусветная.

Правило второе: телевизионной зависимости

Не сомневаюсь, что когда геном человека расшифруют полностью, то выделят ген, определяющий зависимость от телеэкрана – существуют же генетические комбинации, ответственные за склонность к алкоголю или раку груди. Кремни-мужчины, которые поднимутся из окопа в атаку, чьи принципы не сломать ни сумой, ни тюрьмой, – я видел, как ломаются, лебезят, унижаются, лишь бы остаться на телеэкране. Даже если с этого экрана нести придется такое, что завянут уши и у анатомического муляжа.

На ВГТРК памятна история С. – милейшего, обаятельнейшего парня, к тому же, что называется, русского европейца, – который по мановению высшей силы стал чуть не главным журналистом канала. Он очень быстро начал приговаривать «Путин и я» (боюсь, ген телезависимости отвечает и за преклонение перед властью), взгляд его надменно остекленел, подбородок задрался, потом перешел на «мы с Путиным», и, нет сомнений, дошел бы до «я и Путин», искренне веря, что вершит историю, – когда бы в один прекрасный день, отправляясь во Внуково на кремлевский борт, не обнаружил, что его участие в пуле аннулировано, а эфира у него больше нет. Парня, говорят, ломало так, как будто он царь, скинутый с трона (впрочем, большинство Романовых, от первого до последнего, власти не желали и короны пытались бежать: Николай II лишь после отречения вздохнул облегченно, хотя и напрасно).

Дмитрий Дибров любит повторять, что «у верблюда славы два горба», а поскольку с первого горба на телевидении скатываются практически все (и Дибров скатывался. Ему ли не знать!), то на второй лезут с энергией алкоголика, идущего заныканную бутылку, тем более, что телевизионное время скоротечно (см. ниже). В этом, кстати, причина, почему телевизионными людьми так легко манипулировать, склоняя к роли, которой они искренне устыдились бы на трезвую, то есть нетелевизионную, голову.

Правда, есть еще и нетелевизионные люди, но они в меньшинстве. Я сам из нетелевизионных. Не потому что талант, кр-р-расавец и умница (хотя не без этого), – просто отсутствует тот самый, определяющий зависимость, ген.

Правило третье: ускоренного времени

В 1996 году я вел программу, которая со мной в качестве ведущего продержалась ровно час. Она, впрочем, так и называлась: «Час мэра» и шла по питерскому «5 каналу», а мэром был Анатолий Собчак. После моего первого (и последнего) часа меня из эфира убрали, на чем, по слухам, настояла Людмила Нарусова, потому как это была (цитирую Кирилла Набутова, который, особо не афишируя, «Час мэра» продюсировал) «перепалка двух напуганных друг другом людей, хотя смотреть на это было куда интереснее, чем на одного человека, развалившегося барином перед телекамерой». Я тогда действительно наскакивал на Собчака, и до сих пор считаю, что останься я в эфире, исход надвигавшихся выборов градоначальника мог быть другим: Собчак смотрелся выигрышнее в противоборстве, чем в барских монологах без оппонента. Я был дико на семейство Собчаков обижен, но потом, в Париже, когда Собчак был в эмиграции, мы отношения восстановили, он извинился, а когда вернулся в Россию, то приглашал в гости, и я бывал у него и у Людмилы Нарусовой на Мойке, – впрочем, сейчас не об этом, а о специфике телевизионного времени.

Один эфир – это как неделя в любой другой профессии. Год на телевидении – как десять нетелевизионных карьерных лет (забавно наблюдать, как через неделю тебя начинает пропускать без пропуска охрана; через месяц на улице здороваются незнакомые; наконец, через полгода просит автограф кассирша в супермаркете – катарсис!). Ровно один эфир программы «В круге СВЕТА» был у Светланы Сорокиной на «Домашнем», хотя перед тем глава холдинга Роднянский уговаривал ее чуть не год. Лишь пару месяцев прожили на телевидении «Русские сказки» Доренко. «Экстра!» с дивной Агатой тоже быстро сгинула без следа даже в рутьюбе. У большинства телеведущих не постоянные, а срочные – на месяц, два, максимум три – договоры подряда, что позволяет их вышвыривать вон безо всяких проблем с законом.

Если рвешься на телеэкран – знай, что, говоря словами Лукашенко, «жить будешь хорошо, но недолго». А хочешь стабильности, – иди в звукорежиссеры, монтажеры, операторы (вот у них постоянные трудовые договоры). Или в массовку – там за день работы мебелью на скамейках студии (3–4 съемки) стабильно платят по 400–500 рублей.

Да, и забывают телеведущего после вылета из эфира с той же скоростью, с какой начинали узнавать. Полгода – и ты, слава богу, так же, как все, как все, как все по земле ходишь, ходишь, ходишь, и спокойно расслабляешься по пятницам в биргардене. И никто не выкладывает ролик с тобой в пьяном непотребном виде в рутьюб, потому как никому ты не интересен. Исключение из правила – те, кто появились на экранах в 1990-е: их помнят до сих пор. Но тогда счастливо совпали телеэкран и свобода, – в ближайшее время в этом бутерброде будет лишь один ингредиент.

Правило четвертое: скромных доходов

О заработках телевизионных звезд ходят легенды (одна гласит, будто ведущему развлекательных викторин М. прямо в останкинскую студию Первого канала принесли наличными миллион «зеленых», – чтобы он в ту же секунду ушел на канал-конкурент, и М. ушел) – а самая неправдоподобная состоит в том, что все зарабатывают, как Иван Ургант или Тина Канделаки, которые зарабатывают крайне недурно, но вовсе не на телевидении.

Я лет семь назад вел переговоры с тем же Первым каналом о том, чтобы вести утреннее шоу, – канал предложил, дай бог памяти, тысячи полторы долларов. В месяц. За ежедневный трехчасовой эфир. Это примерно цена съемной «однушки» в центре Москвы – если, конечно, она в «брежневском» доме и без ремонта. А когда я выпучил глаза, он, глядя сквозь мои выпученные своими стеклянными, процедил: «Да не переживай, пара месяцев эфира – и начнешь получать свою котлету на корпоративах, свадьбах и похоронах!»

В его словах была сермяжная правда, но не вся. Как-то музыкальный продюсер N., способный сколотить популярный бойз-бэнд даже из банки просроченных шпрот, сказал: «Ты что думаешь, корпоративы – это Ургант с Галкиным?! Да Ургант с Галкиным – это сотая доля процента корпоративов! А 99 процентов – это люди, которых вообще никто не знает и нигде, кроме корпоратива, не видел, но именно они на каждом корпоративе пляшут и поют, потому что они корпоративные люди!»

Я это вспомнил, когда мы записывали «Временно доступен» с Александром Гордоном. Я спросил Гордона (ну, голос Наташи у меня в ухе заставил задать этот вопрос, если быть честным) про его московское жилье, и Гордон ответил, что снимает квартиру. «Как – снимаете?» – искренне изумился я (уже без Наташи). «Да так и снимаю, что мои телевизионные доходы не позволяют мне в Москве квартиру купить».

(Чтобы вы представляли: основная масса телеведущих сегодня работает не на немногих федеральных, а на сотнях региональных, кабельных и спутниковых телеканалов. Их доходы отличается в разы, но в среднем примерно равны ставкам московских жриц продажной любви: от 2 до 15 тысяч рублей за пару часов работы. Сходство усиливает то, что как профессиональные жрицы продажной любви обслуживают за сутки несколько клиентов, так и жрецы и жрицы любви к телевидению записывают программы пачками, по 3–4 штуки в день – впрочем, нередко это их месячная норма).

Кстати, я пересказал слова Гордона телевизионной звезде Д. (познавшей своей, что называется задницей, что такое горбы телевизионного верблюда, и ныне угнездившемся аккурат на втором – в уверенности, что зафиксировал положение навсегда), – Д. хмыкнул: «Да этот Гордон – он вообще не телевизионный человек!»

И умчался, будучи телевизионным человеком, на своем «Мерседесе» достраивать загородный дом.

Даже не предложив подбросить меня до метро.

Правило пятое: соблюдения стандартов

Когда я рассказываю, что в 2000-м в программе «Вести» интервьюировал гостей-политиков в прямом эфире, причем вопросы задавал любые (за что очередным вылетом из эфира однажды и поплатился), молодая телепоросль мне не верит.

Сегодня телевидение – телевидение даже не цензуры, а форматов. Вел я в этом году на «России» вдвоем с Дмитрием Харатьяном программу «Большая семья» – эдакое «От всей души», радовавшее (надеюсь) домохозяек в обеденное время по выходным. И уже со второй записи знал, что вот сейчас в ухе голос продюсера Вики скажет: «Давай, дави на жалость! Теперь все женщины у телевизора должны разрыдаться!» – и что ровно через полчаса тот же голос потребует: «Все, хватит плакать, пора посмеяться!».

Смех-слезы, смех-слезы, по одной канве: что с Андроном Кончаловским, что с Михаилом Ефремовым, что с Наумовым и Белохвостиковой. И это я не в осуждение, а в объяснение. И не забывайте про невидимую руку, утверждающую/запрещающую программы (меня эта рука велела за диссидентство вырезать из уже смонтированных «Больших семей», оставив при этом Харатьяна, – так они и вышли в эфир, продолжая традицию вырезания изображений Бухарина-Каменева-Троцкого: спасибо, не расстреляли!).

Стандарт лучше всякой цензуры убирает с телевидения все лохматящееся в эпоху прилизанности – точно так же, как он вырезал все прилизанное в эпоху лохматости. И даже если вы гений, открывший тайну Вселенной, и желаете сделать по этому поводу на телевидении заявление – потрудитесь уложить свое открытие в 30 секунд, потому что ровно столько оставят вам на монтаже.

Да-да, телевидение сегодня – это невидимая рука, устанавливающая форматы, запрещающая людей и темы, плюс генетически модернизированные люди, готовые жертвовать годами жизни ради часа на экране, совокупно образующие тот самый внутренний формат, который чем дальше, тем меньше способен реагировать на перемены, происходящие в жизни, включая ту для ТВ смертельную тенденцию, что русский телевизор окончательно превратился в поляну для выгула бессмертных электоральных старушек, а прочие смертные рядами и колоннами сбегают в интернет.

Собственно, я и сам после телевидения пребываю большей частью в интернете.

Хотя если позовут назад – куда ж я денусь?

Помнусь-помнусь – да и полезу на второй горб.

2011