74. История, кошелек и жизнь// О том, что читать любителю отечественной истории
74. История, кошелек и жизнь//
О том, что читать любителю отечественной истории
(Текст был отклонен в «Огоньке». Опубликован на «Росбалте» http://www.rosbalt.ru/piter/2014/05/24/1272172.html)
Единый шаблон школьной истории был прекрасной идеей в конце XIX века, когда разгон индустриализации потребовал стандартов: грубо говоря, единого учебника Иловайского. А теперь индустриальная эпоха сама предмет разнообразных изучений.
Не бог весть какой сложности мысль, будучи высказанной публично – что исторический инструментарий не может сводиться к выстраиванию цепочки дат, цифр, имен; что помимо причинно-следственного анализа, есть еще и структурный; что существует также метод аналогий, расширяющий историческое гештальт-восприятие, – почему-то вызывает у многих активное неприятие.
Я знаю, поскольку нечто подобное в ЖЖ написал – и тут же сполна в комментариях получил.
Я вот сижу в Питере у своего друга, историка Льва Лурье, в его квартире на углу Невского (завалы книг под потолок, окурки воткнуты в горшок с фиксом, такса лижет в ухо), и жалуюсь.
– Лёвочка, – говорю я, – ну почему мы спокойно принимаем, что природу света может объяснять и волновая теория, и квантовая, а с историей это не проходит? В России даже образованный человек слыхом не слыхивал про британскую школу социальной истории, основанную Хобсбаумом! У нас не знают ни об идее тотальной истории, ни о школе «Анналов», – а основатели «Анналов», первыми заявили, что история быта, семьи или культурных институтов так же важна, как история династий! У нас на всю страну один последователей «Анналов» – Леонид Парфенов, и того вышвырнули из эфира, и того воспринимают как развлекателя! У нас набросились на беднягу Акунина с его «Историей российского государства», не обратив внимание, что он занимается историей именно государства, а не, допустим, общества! И никто не заметил, что Акунин первым ввел в историю Древней Руси климатическую составляющую, а без этого там тьма непонятного! У нас нет ни одной популярной книги по социальной истории даже СССР! Я вот не слышал об успехе ни одной книги об истории советской интеллигенции либо диссидентуры, у нас за это отдувается беллетристика – то Рыбаков с «Детьми Арбата», то Улицкая с «Зеленым шатром»… Лёва, ну почему в медицине – и эндокринология, и невропатология, и урология, и, в конечном итоге, патологоанатомия, – а в истории только история?!
Лурье невозмутимо стряхивает пепел на брюки – возможно даже, что на мои. Он только что вернулся из Грузии. В Грузии, в отличие от России, открыты архивы, а Лев Яковлевич пишет книгу о Берии.
– Самое интересное в Берии, – говорит Лурье, – что Берия в Политбюро был в наименьшей степени коммунист. Для него социализм, коммунизм – это было бла-бла-бла, а сам он верил в силу страха, в роль «шарашек» в подъеме экономики… Он жесткий прагматик был. И, в общем, все реформы, которые он затеял в свои сто дней от смерти Сталина до собственной, были так или иначе проведены. С точки зрения Берии, управлять страной должен был такой человек, как Косыгин, а комиссар Брежнев должен был читать лекции в обществе «Знание»… А что касается историй, то для меня история – она как раз логическая цепочка выверенных дат и цифр. Мы не знаем точно причин Второй мировой, но мы должны точно знать все про Версальский мир, приход Гитлера к власти, пожар Рейхстага и Данцигский коридор. Я еще когда репетиторством занимался, всегда спрашивал детей: кто командовал Ленинградским фронтом в момент прорыва блокады? Как отчество Александра II? В каком году была Куликовская битва? Падение знаний по истории уже в 1970-х было заметно…
Я Льва Лурье бесконечно люблю. С моей точки зрения, он занял в сегодняшнем Петербурге место Дмитрия Лихачева, то есть главного петербуржца: той палочки из слоновой кости, на которой, в конечном итоге, держится свод дворца, – только с поправкой на то, что Лихачев предстательствовал за город в его индустриальную эру, с ее стандартизаций, синхронизацией, массовизацией (если следовать терминологии Тоффлера из «Третьей волны»), а Лурье – в эпоху постиндустриальную, информационную, с ее демассовизацией, когда у каждого свой источник информации, а точнее, когда каждый выбирает (или даже создает, на манер френдленты в ЖЖ) свой источник в индивидуальном порядке.
Лихачев под сводами ленинградского дворца был дирижерской палочкой, камертоном, ритмом и рифмой вполне определенной городской идеи. Идея включала дореволюционную культуру, историческую память, знание летописей, свежевыглаженную сорочку, а также к звонко цокающий вопреки выучке московского Малого театра звук «ч» в слове «что». Ну, и еще опыт лагерей, вполне шаламово-солженицынский – «не верь, не бойся, не проси; убивает не малая пайка, а большая».
А Лурье – он объединитель, вязальщик сетей из массы разрозненных идей. Включая ту несомненно питерскую, что окурки в горшке с фикусом вторичны перед знанием как таковым, сколь непрактичным оно бы случайному человеку ни казалось. Это в Москве знаток коптского языка или процесса по делу Промпартии не вызывает ничего, кроме желания не тратить время попусту на дурачка-нищеброда. А в Питере таким, как Лурье, владельцы стоячих рюмочных-«щелей» наливают за счет заведения: высший респект!
Сын историка и внук историка, Лурье подсадил когда-то на историю и меня. Я тогда болел главной болезнью отечественного интеллигента – искренней яростью вкупе с такой же оглушительной необразованностью. То есть, громя привычки к некритическому приятию мифов нашего прошлого (порою далекого – я, например, уже понимал, что образ князя Александра Невского был сфабрикован в идеологических целях еще Иваном Грозным, да так с точки зрения централизованной власти удачно, что, пройдя фейслифтинг с рестайлингом при Петре и Сталине, он нам достался с той же дозой откровенного вранья, искренних фантазий и принципиальных замалчиваний) – так вот, громя их, я был в плену у других. И главной моей ошибкой был поиск какой-то одной, «окончательной» правды, чаши Грааля. Я еще не был знаком ни с принципом смены парадигм, ни с идеей множественности парадигм, ни с самим понятием парадигмы, отвергающим понятие абсолютной истины.
Лурье подсадил меня на важные книги по русской истории. От «Витязя на распутье» давнего оппонента Лихачева Зимина до «Русской революции» Пайпса и «Сталина» Монтефиоре. А дальше я уже начал сам.
– Вы, кстати, Монтефиоре-то прочли? – спрашивает Лурье.
– «Сашеньку», – отвечаю я. А «Двор красного царя» у меня медленно идет, я по-английски небыстро читаю, это кирпич в тыщу страниц, а по-русски его ни на торрентах, ни в магазинах нет. Но зато «Молодого Сталина» на русском только что переиздали.
– Что еще за «Сашенька»? – с подозрением спрашивает Лурье, и я ловко уворачиваюсь от очередного пепельного столбика.
– Да роман того же Монтефиоре, Саймона Себага. Про молодую девицу, дочь свежеиспеченного барона-выкреста, смолянку, целиком ушедшую в революцию. С которой революция обошлась примерно как немцы с генералом Карбышевым: пьяные энкавэдэшники в 38-м заморозили во дворе тюрьме голой… В общем, беллетристика с крепкой документальной основой – по ней можно, в соответствии с идеями «Анналов», предреволюционный и постреволюционный быт изучать…
Помимо бескорыстной любви, у моих встреч с Лурье есть и корыстная составляющая. Лев Лурье для меня – зарядное устройство, средство информационной подпитки. Не знаю, обратили вы внимание или нет, но в наше время вообще перестал цениться объем информации (это в СССР домашняя библиотека в 1000 томов вызывала уважение, а сейчас в мой ноутбук закачано около 160000 книг так называемой библиотеки Траума релиза 2.30 – и что?!). Зато цениться стали те, кто позволяют отделить хлам от важного: люди-маршрутизаторы. Лурье, с точки зрения любителя истории, маршрутизатор высшего класса. Вот и сейчас он мне надиктовывает очередную порцию книг, предваряя дежурным вопрос, прочел ли я все-таки «Большой террор» Роберта Конквеста (не прочел!), потому как принципиально.
– Записывайте, Димочка, ага: Роберт Такер. «Сталин у власти». Потом еще, у Моше Левин, пишется «Lewin» – Lenin’s Last Struggle. Потом еще книга Никиты Петрова из «Мемориала» про Николая Ежова…
– Никиты Петрова и Марка Янсена, – уточняю я. – Называется «Сталинский питомец» – Николай Ежов». Нынешний обыватель отличает этого наркома НКВД от Лаврентия Берии, полагаю, главным образом по тому, что Лаврентий Павлович предпочитал старшеклассниц со слегка пухлыми икрами, а Николай Иванович – менаж-а-труа с подчиненными и их женами, пользуя и тех, и других…
Мой коммуникатор с безлимитным доступом в интернет. Пока Лурье диктует список, я успеваю и проверить названия, и скачать тексты.
– Далее, – говорит Лурье, – Вадим Волков. «Силовое предпринимательство». Это уже про 1990-е. Волков – это человек из Европейского университета.
– А если к Сталину вернуться? – жалобно скулю я.
– Тогда надо всегда под рукой иметь справочник того же Никиты Петрова «Кто был кто в НКВД»… Петров – это «Мемориал». Больше, чем у него, информации ни у кого нет! Потому что за что я ненавижу нашу либерастню, это за то, что они такие же, как и патриоты, невежественные и дремучие! Ну вот подсчитано, подтверждено, – число жертв сталинских репрессий составляет около миллиона семисот тысяч человек. И так уж немало! Но одни орут: «Нет, расстреляно десять миллионов было!» А другие: «Да вообще почти никого не репрессировали!»
– Справочник Петрова и Скоркина. «Кто руководил НКВД. 1934–1941», – уточняю я.
– Ну да, – соглашается Лурье, этот импрессионист от истории, которому важна не прорисовка прожилок на древесном листве и жил на крупе вздыбленного коня (это ученики и редакторы поправят), но общее впечатление, главная идея.
Он резко поднимается:
– Простите, Димочка, мне пора садиться писать статью. И сигареты кончились. Пойду куплю.
Мы идем к двери.
– Да, и еще, – добавляет Лурье. – Про послесталинское время обязательно надо читать книгу Владимира Козлова «Беспорядки в СССР при Хрущеве в 1950-х – 1960-х годах». Про расстрел демонстрации в Новочеркасске при Хрущеве помните? А про демонстрации и бунты при Брежневе вы много слышали? А все потому, что при Брежневе стали качать нефть, и потекли нефтедоллары вместе с чешским кафелем, югославскими туфлями, финскими плащами и немецкими гарнитурами. Проблема заключается в следующем: никто еще не написал марксистскую историю СССР, то есть истории с точки зрения графика доходов населения! Тогда бы и выяснилось, что исторический цикл, на котором так настаивает Дмитрий Быков, «революция – оттепель – заморозок – застой», на самом деле представляет собой цикл изменения доходов, от обнищания до накапливания жирка. И тогда станет понятно, что никаких перемен нам сейчас ждать не стоит…
Когда Лурье исчезает за углом, я провожу пальцем по экрану смартфона. Быков, на самом деле, говорил ровно о том, о чем и Лурье – «когда массы заняты самими собой, они не хотят участвовать в историческом творчестве, и любые попытки привлечь их к этому оказываются трагикомическими. Когда у народа есть более важные дела, ему смешно голосовать или заниматься местным самоуправлением. Все это только отвлекает от главного – от дома, от размышлений, от алкоголя, который помогает сдвинуть реальность на какой-то градус и, таким образом, ввести ее в поле своего понимания. Русскому народу смешно смотреть на то, как народ американский вкладывает всю душу, скажем, в праймериз, потому что для него это мелочное и глупое занятие».
А книга Владимира Козлова называется «Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе. 1953 – начало 1980-х гг.»
То есть и в эпоху брежневских нефтедолларов, финского сервелата, московской олимпиады и лицензионных кроссовок Adidas, красящих ногу после дождя в радикальный синий цвет, социальная буза в нашей стране до нуля все же не снижалась.
Надо будет почитать…
2013
Данный текст является ознакомительным фрагментом.