Критика

Критика

Ну да, все патентованные «новые реалисты» с какого-то времени успешно работают в качестве колумнистов глянцевых журналов. Обуржуазились. Мы же должны распространять свои тексты в ксерокопиях или выкрикивать на митингах у памятника Маяковскому.

Но вообще это примерно та же история, что с Иваном Охлобыстиным, заявившим как-то, что он влез на шею чудовищу шоу-бизнеса и будет паразитировать на нем, пока чудовище не издохнет.

Ну да, Елизарову дали «Букер», а он ходит в берцах, как сами знаете кто, а Прилепину – сто тысяч долларов за книгу десятилетия, и он не отказался.

Но вообще либеральная общественность предыдущие лет пятнадцать делила кэш исключительно между своими – и если у них не подросло новое поколение, то кто ж в том виноват?

Еще у «новых реалистов» морда кирпичом.

Это выяснилось, когда вышла антология «Десятка» с произведениями десяти «новых реалистов», и на нее стали выходить рецензии.

Рецензенты почему-то сошлись в одном: фотографии, размещенные на задней обложке книги, явно демонстрируют, что перед нами быдло и научившаяся складывать байки гопота.

Еще глубже копнул Виктор Ерофеев в своем недавнем эссе «Отсебятина», написанном все о той же «Десятке».

Речь он завел издалека, рассказав, что настоящий писатель похож на радиоприемник на старых лампах, и если покрутить ручку на его панели, услышишь всякие хрипы и странное сплетение голосов.

«Откуда берутся эти голоса и каков их смысл, непонятно, да в это лучше и не вдумываться, но если тебе дано их услышать, сядь и записывай», – пишет Ерофеев.

Но есть и другой тип писателей, которые никаких голосов не слышат, а несут отсебятину. Это как раз, по мнению Ерофеева, всякие там «новые реалисты», которых он наконец удосужился прочесть в сборнике «Десятка».

Я как-то был в Италии вместе с Ерофеевым – так вот, когда он выступал перед итальянской публикой, он свою речь как раз начал с того, что он – старый радиоприемник, который гудит, шипит и передает какие-то голоса.

Вот и в статье, думаю я, Ерофееву надо было взять и сказать прямо: ретранслятор тут я, а вы нет. Тем более, что Ерофеев, действительно великолепный эссеист и несколько раз был отличным писателем.

Но дальше в его эссе попадаются куда более остроумные вещи.

«Начиная с середины XVIII века у нас никогда не было столь долгой паузы в литературной традиции, – пишет Ерофеев. – Вот она наступила».

Даже в советские времена, признает, наконец, Ерофеев «некоторые писатели слышали свои репродукторы – настоящие писатели».

А тут – р-р-раз, и оборвалось. Мы вдруг оказались на другом, неприветливом берегу без моста, баржи, лодки – а с той стороны, где традиция, бегают у большой воды Пушкин, Толстые и Платонов и кричат: «Куда вы? Куда?» Но с нашей один Ерофеев сидит и горюет, и сетует: «Из-за этих гребаных “новых реалистов” все, гори они огнем!»

Но, помилуйте, кто, как не Ерофеев, устраивал в свое время поминки по советской литературе, то есть жаждал эту традицию разорвать, – и разрывал, и получалось? Неужели я что-то путаю?

А теперь он ругается на «новых реалистов», что они-де не отличают советское от антисоветского. «Потому что это слепые люди!» – восклицает Ерофеев.

Ерунда, Виктор Владимирович. В своем предисловии к антологии «Десятка» я говорил, что мы при всем своем «левачестве» не пожелали встраиваться в эту скучную и тупую парадигму – советский-антисоветский, – раз она уже ничего не объясняет в новом мире. А про то, что советское и антисоветское – это одно и то же, говорил вовсе не я, а Сергей Довлатов. Мне чужих мыслей не надо, обратите ваш гнев к этому, как вы говорите, слепцу.

Наша с Ерофеевым внутрилитературная перепалка, впрочем, не имеет особого смысла.

Объяснение всему происходящему куда более простое. Ерофеев, прямо скажем, не молод. Ощущение теряемых возможностей пришло к нему не так давно, маститый писатель к нему еще не очень привык. Лампочки в ретрансляторе гаснут, слышишь все хуже, видишь все уже, – а как хотелось бы, чтоб литература закончилась на тебе и больше ничего не случилось потом.

Так бывает.

Помните такую историю: умирающий муж попросил жену нагнуться, а сам укусил ее за нос, чтоб изуродовать. После чего умер спокойно: теперь эта тварь ни за кого замуж не выйдет.