Антологическое

Антологическое

Строфы века:

Антология русской поэзии

Составитель Евгений Евтушенко

(М. : Полифакт, 1999)

Вопросы начинаются уже с обложки. Редактор проекта Анатолий Стреляный утверждает, что «едва ли не большинство» лучших стихов в русской поэзии ХХ века написано «либо за решеткой, либо в изгнании».

Вот так вот?

Думаю, это можно расценивать как поэтическую гиперболу.

Общеизвестно, что ряд крупнейших поэтов первой половины века прошли тюрьмы и лагеря – но они, как правило, в заключении ничего не писали.

В пароксизме классовой борьбы были расстреляны три наилюбимейших моих поэта той эпохи – Павел Васильев, Иван Приблудный и Борис Корнилов. Но кроме одного стихотворения Васильева, записанного следователем, нет никаких данных о существовании других стихов, сочиненных поэтами в застенках.

Несколько крупнейших поэтов действительно оказались в изгнании – и многие из них по своей воле. Есть как минимум три очевидные величины – Ходасевич, Георгий Иванов и Борис Поплавский, и лучшие свои стихи написали они действительно в эмиграции.

Что до Мережковского, Гиппиус, Бальмонта и даже Бунина – все-таки поэтических своих вершин достигли они еще до революции.

Конечно же, надо сказать о Цветаевой. И, возможно, о Северянине. Но они в изгнании пребывали не до самого конца – и вернулись на Родину. Причем Северянин – не сходя с места: он жил в Прибалтике и радостно приветствовал ее вхождение в состав СССР.

В общем, ни о каком арифметическом большинстве говорить все-таки не приходится.

Вы скажете: напрасно ты этими подсчетами занимаешься. Но это ж Стреляный начал. Зачем он какую-то ерунду говорит? У нас любят такие широкие жесты: пятьдесят миллионов прошли лагеря, все поэты сидели за решеткой…

Если уж быть вконец упрямым, то вот подсчет: из приведенных в антологии сочинителей, доживших до сталинских времен и родившихся не позже 31-го года (то есть в начале пятидесятых – в новый виток репрессий – они были уже взрослыми людьми) 273 поэта никуда не изгонялись, в тюрьму не садились, издавали книги, а отдельные из них даже получали Сталинские премии.

Разные сроки отсидели около сорока поэтов. Причем даже Евтушенко признает, что многие из них попали под статью за реальную антисоветскую агитацию. Поэт Анатолий Жигулин, к примеру, создал в 1948 году юношескую подпольную организацию, боровшуюся с культом личности Сталина.

Убито было пятнадцать поэтов. Без сомненья, и это ужасные цифры. Хотя давайте цинично признаемся себе – мы ведь наверняка были уверены, что не пятнадцать, а минимум сто пятнадцать?

Отвлечемся к тому же в историю. После декабристского восстания Николаем Первым было отправлено на каторгу, между прочим, около тридцати поэтов. Кто-то из них вышел на Сенатскую, а кто-то, что называется, сочувствовал. Двоих поэтов царь Николай повесил. И, знаете, что в ту пору Александр Пушкин писал? «В надежде славы и добра / Гляжу вперед я без боязни – / Начало славных дней Петра / Мрачили мятежи и казни».

Всякое бывает – вот что говорит друг декабристов Александр Сергеевич по поводу случившегося. Когда творят историю, и не такое случается. (Это не я так решил, это к Пушкину.)

Пушкин, конечно, не Евтушенко, но тоже кое-какой след оставил в литературе.

И уж тем более вызывает удивление сентенция Стреляного, когда заходит речь о поэзии второй половины века. За какой решеткой сочинял свои нетленки составитель антологии? Какое изгнание переживали Окуджава, Кушнер и Ахмадулина?

Что до Бродского, считаю своим долгом всякий раз напоминать, что будущий нобелевский лауреат ненадолго уехал в деревню не только как тунеядец, но и как человек, едва не угнавший из Союза самолет. С ним, надо сказать, советская власть поступила очень бережно.

Стихи каждого поэта, попавшего в антологию, Евтушенко предваряет своим вступительным словом. Вступления его на редкость тенденциозны. Такое ощущение, что перед нами не история поэзии XX века, а история борьбы поэтов с советской властью.

Согласно Евтушенко, поэтов при советской власти не расстреливали только вследствие случайности. Судите сами. Поэт Смирнов: «коммунист, но репрессирован не был». Поэт Иона Брихничев: «писал Сталину гневные письма, но репрессирован не был». Григорий Оболдуев: «К счастью, в сталинские времена не заметили, что он был хорошим поэтом». Георгий Чулков: «удивительно, что пережил 37-й год». Мимо поэта Тарасова проезжал как-то Берия. «Слава богу, – пишет Евтушенко, – что Берию разглядел Тарасов, а не наоборот». Страшно даже подумать, что было бы, если б Берия таки увидел Тарасова.

Николай Глазков: «репутация блаженного спасла от ареста». Мариенгофа не посадили «каким-то чудом». И Шершеневича. И еще двух имажинистов – Ивана Грузинова и Рюрика Ивнева (последний, ко всему, был еще и гомосексуалистом – так что не просто чудо, а чудо чудное). Кстати, в свою антологию Евтушенко вообще не включил целую плеяду младо-имажинистов – Семена Полоцкого, Леонида Чернова, Владимира Ричиотти, Григория Шмерельсона, Ивана Афанасьева. Может, потому, что никого из них не расстреляли и не посадили? Чудом, конечно, но статистику они все равно портят.

Отсутствуют, надо сказать, и несколько шумно заявивших о себе в первые годы советской власти пролетарских поэтов – Герасимова тут нет и Кириллов тоже отсутствует. Впрочем, их ведь тоже не посадили. А у нас такие поэты за поэтов не считаются.

Зато с каким пристрастием Евтушенко собирает всех пострадавших от репрессий. И поэт-то никакой, и вся-то его ценность, что посадили, но нет, надо обязательно попытаться втащить его в святцы, то есть в антологию. Доходит до абсурда: Евтушенко привел в антологии одну строку некоего страдальца (что-то вроде «Только за решеткой думаем мы о свободе») и пояснил, что ничего, кроме этой строки, данный автор не написал, но обязательно надо вспомнить и его. Зачем?

Зато политическим своим оппонентам, особенно мертвым, Евтушенко время от времени, прямо скажем, грубит. Походя бросает о Николае Минском, авторе первых революционных стихов: «Скучающая барыня, мечтающая, чтоб ее изнасиловали».

А у вас есть мечта, Евгений Александрович?

В аннотации к Волошину Евтушенко раздумывает: «Петр Великий – первый большевик, плотник и палач. Большевики тоже палачи, но плотники плохие – все сломалось».

Ах, как мощно. Не в бровь, а в глаз. Все сломалось: и турбина, и табуретка, и мозг.

В аннотации к Якову Шведову, автору «Орленка», Евгений Александрович считает своим долгом заявить, что «…это были не орлята, это была власть стервятников».

Как только самому Евтушенко глаз не выклевали Бог весть.

В запале Евтушенко произносит совсем уж нелепости, например, о поэте Вадиме Стрельченко: «…красный флаг, воспетый им, не спас его от фашистской пули».

Остапа несло. При чем тут сами фашисты, действительно.

Или еще об одном сочинителе, которого посадили уже после смерти Сталина, Евтушенко пишет: «…даже в спокойные времена совдепия следила за тем, чтобы в концлагерях поэты не редели».

Опять остается лишь поразиться, как же ж самого Евтушенко не посадили в концлагерь. По краю ведь ходил, по самой кромочке. И он, и Роберт Рождественский, и Вознесенский Андрей.

Глеба Горбовского, который ностальгирует по советскому времени, Евтушенко вразумляет: «Разве ты забыл, как то время било нас милицейскими сапогами под дых?»

Било и било Евгения Александровича под дых, а в промежутках, устав размахивать сапогами, вручало премии Государственные, Ленинские, а также им. Ленинского комсомола. Заодно было выпущено в свет несколько миллионов экземпляров книг самого Евтушенко. И под дых ему, и под дых.

Само собой, составитель насовал в антологию целую свору бездарей семидесятых и восьмидесятых годов рождения, писавших о «красных бесах» и тому подобном ходовом в те годы товаре. И несчастного, застреленного во время путча, Евтушенко тоже не забыл. Хотя стихи у него, конечно… Ну да ладно.

Естественно, если кто из крупнейших поэтов века принимал и даже воспевал советскую власть – скажем, Дмитрий Кедрин (Евтушенко в каком-то уже, право слово, бреду уверяет, что Кедрина зарезали в электричке подручные Сталина), Слуцкий или Асеев, – это, как позже удалось выяснить автору антологии, происходило в силу неких роковых недоразумений. Они, например, катастрофически недопонимали то, что Евтушенко неожиданно постиг в конце восьмидесятых годов.

Что до советских стихов самого Евтушенко, то он объясняет их появление своей молодостью.

Между прочим, поэму «Казанский университет» Евтушенко написал в двадцать семь лет. Лермонтов уже год как не жил, а Евтушенко все в мальчиках колобродил.

Когда ж вы повзрослеете, Евгений Александрович?

С другой стороны, если человеческую жизнь можно было б, как песочные часы, перевернуть, то все, что понаписано им в этой антологии, Евтушенко при иных обстоятельствах мог бы объяснить своим почтенным возрастом: «Старый был, ничего не соображал уже».

Вы находите, что я без должного уважения говорю о замечательном стихотворце и светлом человеке?

Просто я очень люблю советского поэта Евтушенко. За любовь обидно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.