Сергей Шестаков Схолии (М. : Atelier Ventura, 2011)

Сергей Шестаков

Схолии

(М. : Atelier Ventura, 2011)

Прекрасные стихи; я только все время думаю, почему, читая хорошую нынешнюю поэзию, я чаще всего не могу запомнить ни строчки.

Мне, к примеру, очень нравятся стихи Саши Кабанова, Игоря Белова или Андрея Коровина – это, быть может, лучшие современные поэты, – но я не помню там ничего. Читаю – восхищаюсь, сердце тает; закрою книгу – и как корова языком слизнула.

Что-то с памятью моей стало?

Но стихи Бродского или Юрия Кузнецова помню, и очень многие. Даже то, что недавно у них прочел впервые – часто запоминаю, и потом эти строки стоят поперек сознания неделями.

В современной поэзии есть какая-то необязательность прекрасных слов. Как будто там все неправда. А там все правда – вот какой парадокс.

(Можно, кстати, с тем же успехом говорить и про необязательность слов непрекрасных – это в принципе одно и то же. У Андрея Родионова, например, слова непрекрасные, корявые. Он дико убедителен, но я его совсем не люблю как поэта – от него ощущение, как будто спишь на старой простыне, полной засохших хлебных крошек, и при этом снится какая-то херня. Но самое главное – я тоже никак не запомню, о чем он пишет. Хотя это настоящее, настоящее.)

Мало того, я очень хочу выучить если не целые стихи, то хотя бы четверостишия у того же Шестакова. Шестаков, кажется, выпустил лучшую поэтическую книжку года. Я уже несколько месяцев прочитываю несколько стихотворений с утра и несколько на ночь. И мне хорошо, задумчиво, тепло, как будто положил под язык важную, терпкую таблетку.

Лев Толстой говорил о Пушкине: «Идеальная иерархия слов». Гениально, учитывая то, что под словами Толстой имел в виду и смыслы тоже. Идеальная иерархия слов Пушкина – это и идеальная иерархия смысла.

Современная поэзия сплошь и рядом – это идеальная иерархия слов, где смысл, наверное, не лишний, но и не обязательный точно.

Смысла в жизни вообще очень мало, зато бесконечны сочетания слов. Слов ведь куда больше, чем нот. У поэзии простор еще больший, чем у музыки. Хорошая поэзия стала донельзя музыкальной.

Сама музыка, вот эти бурлящие, воркующие леденцы слов во рту – и есть ее смысл.

Это, конечно, началось не вчера. Оставим в покое классиков Серебряного века, но я, к примеру, не встречал ни одного читателя, помнящего хоть один (не положенный на музыку) стих Беллы Ахмадулиной наизусть. Так или иначе в том же направлении движутся Бахыт Кенжеев или совсем молодая волшебница и потешница Анна Матасова.

…чудесное скольжение по глади смысла или зачарованное брожение в недрах словаря…

Мне кажется, что отчасти об этом же говорит и Владимир Гандельсман в предисловии к сборнику Шестакова: «…все молекулы уже испробовали все возможные сочетания, распадаясь и соединяясь вновь, словно бы в попытке образовать вещество жизни из расползающихся элементов».

Поэт словно наперсточник, который удивительным образом сам не знает, в каком из наперстков спрятан шарик смысла. И он, тасуя свои ловкие руки, пробует так, затем вот так, затем снова так – и вдруг, удивляясь сам больше всех, угадывает, где шарик.

Нет, сказать, что у Шестакова вовсе бессмысленные стихи, было бы глупостью. Напротив, большинство его текстов умны, глубоки. Но ощущенье, что смыслы тут будто бы плывут, что автор размечает их пунктирно – и тут же пунктир норовит осыпаться и спутаться, – не покидает.

У него и у самого в одном месте сказано примерно о том же, о чем стараюсь сейчас сказать я.

музыки хлеб надмирный и шепотки в курзале

движутся жернова тугие, снуют ножи

каждое слово хочет, чтобы его сказали,

каждое сердце – чтобы его нашли

названное не стоит снов и обетованья,

слово в словаре господнем ровно одно, а здесь

каждое чудо ищет бирку для бытованья,

каждая пуля – сердца живую взвесь…

Поэт, пересыпая слова, наспех, не суровой ниткой шьет бирки вещам, событиям и чувствам. Потом сам же эти бирки отрывает, перешивая заново. В поэтической вселенной царит прекрасный, вдохновенный бардак. Может, иначе и невозможно в наши дни?

по сугробам бегать аки по облакам,

пировать с морозцем на шарамыжку,

добежать вприпрыжку до альп, а не то балкан,

и морошку выменять на мормышку.

Представляете, как бы Бунин бесновался, прочтя эти стихи? Морошка, мормышка, мартышка! – кричал бы. Но что нам Бунин, что он понимает вообще.

время смотрит зелеными, синими,

ловит серыми, черными льнет,

и вороны садятся разинями

на мерлушковый мартовский лед,

время любит весенними, карими,

ничего, что тебе невдомек,

окарина свистит на окраине,

и парит над пекарней дымок…

И ничего, что мне невдомек, правда.

Это, наверное, нам пора как-то для себя определиться: пророки говорят понятно или непонятно? Пророки чеканят или заговариваются?

Или пророкам можно и так, и так?

Ведь если поэзия становится природой – какой с нее спрос. Не ищешь же человеческого смысла в шуме леса и голосе ручья?

У Шестакова есть одно короткое (впрочем, у него все короткие) стихотворение о весне, но на самом деле это стихи о самой поэзии.

скажешь: весна, – и станет весна, смотри:

это листва над нами звенит легка,

это в зрачках воздушные янтари,

синие реки, белые облака,

это высокий ясень, высокий дуб,

дальние кущи рая, его углы,

это с твоих горячих слетают губ

сирины, алконосты, скворцы, щеглы…

С горячих слетают губ слова и птицы – и только успевай лови все это карусельное разноцветье. Или не лови – то есть не расшифровывай, не запоминай, не хватай смысл за перья на хвосте, а то смысл останется без оперенья – голый и неприглядный.

Здесь поэзия – это как раз тот случай, когда лучше журавль в небе, чем синица в кулаке.