Глава 32

Если султан Абдул Меджид и не унаследовал больших способностей своего отца, он, по крайней мере, продемонстрировал добрые намерения. Еще молодым человеком он жаждал следовать примеру Махмуда, жить по его заповедям и довести реформы до конца. Имея очень мягкие манеры и хрупкое телосложение и даже заслужив прозвище Нежнейший из султанов, он тем не менее был вдумчивым и серьезным юношей. По словам британского посла Стрэтфорда Каннинга, который с самого начала видел в нем своего «царственного» ученика, Абдул Меджид имел «добрый нрав, здравый ум, ясное чувство ответственности, достоинство без гордыни и даже гуманизм, который редко — если это вообще когда-либо случалось — проявляли его предки. Склад ума располагал его к реформам, проводимым на основе мягких и либеральных принципов. У него не было достаточно энергии, чтобы дать жизнь подобным мерам, но он был рад санкционировать и продвигать уже существующие». У Стрэтфода Каннинга сложились теплые, дружеские отношения с юным султаном, необычные для посла и суверена, и британский посол с самого начала имел необычное влияние на его политику.

С ранней юности большое влияние на султана, а значит, на дела империи имела его мать, султанша Валиде, черкешенка по происхождению — женщина несгибаемого характера. Не имея достаточного опыта, чтобы править самостоятельно, Абдул Меджид нуждался в поддержке, в надежных, верных советниках. Однажды он признался Стрэтфорду, что был бы уверен в успехе, если бы нашел десяток пашей, которым мог бы доверять. Поэтому он качался то в одну сторону, то в другую, под влиянием сменявших друг друга конфликтующих визирей. Самым выдающимся из них в начале его правления был Мустафа Реджид-паша, дипломат, который заработал себе репутацию, будучи послом Порты в Париже и на других видных постах. Когда скончался Махмуд, он находился со специальной миссией в Лондоне, как министр иностранных дел. Быстро вернувшись, Реджид поставил перед собой задачу доказать европейским державам — в то время, когда на Западе снова возродились идеи революции и реформ, что Османская империя сможет создать современную систему управления.

Он составил проект реформаторского декрета — с оглядкой на европейское мнение, — который был, по сути, завещанием Махмуда II. 3 ноября 1839 года, в павильоне Большого сераля, раньше использовавшегося главным кондитером для приготовления сладостей из розовых лепестков и потому названного «Домом роз», декрет был театрально объявлен перед собранием иностранных дипломатов (никогда раньше не приглашавшихся на подобную церемонию) и турецких официальных лиц в присутствии Абдул Меджида. Он вошел в историю как гюльханейский хатт-и-шериф. Это был первый из подобных инструментов, впоследствии ставших известными как Танзимат (упорядочение, уложение).

Став самым ранним конституционным документом в исламской истории, он был, в сущности, хартией юридических, социальных и политических прав, Magna Carta для подданных империи, и его основные заповеди и последующие решения в совете султан лично поклялся соблюдать. Здесь, выкристаллизовавшись и получив определенную форму, было воплощение тех планов и идей, которые оформлялись в последние годы правления Махмуда. Теперь они должны были служить органичной основой нового османского режима. Все это, со всеми помехами и неурядицами, должно было развиваться в течение двух следующих десятилетий. Танзимат гарантировал свободу и безопасность жизни, чести и собственности; определял официальный метод оценки и сбора налогов и ликвидацию откупа налогов, а также официальный метод установления воинской повинности и призыва в вооруженные силы, справедливое публичное судебное разбирательство и отсутствие наказания без судебного решения.

Совещательным советам султана, рассматривающим такие вопросы, были даны квазизаконодательные полномочия; они были увеличены, включив министров и имперскую знать. Высшим из них был Совет правосудия, организованный и увеличенный в 1840 году, чтобы играть центральную роль на протяжении всего периода действия Танзимата. Члены совета могли свободно выражать свое мнение, и султан обязывался одобрять решение большинства. В своих декретах он следовал и воздерживался от нарушения законов, установленных согласно хартии. Это подразумевало, теоретически, ограничение абсолютной власти суверена, делая его «топ-менеджером», обязанным исполнять законы, разработанные другими, и, таким образом, ограничение прерогатив, присущих средневековой концепции абсолютной власти. Но хартия не была документом конституционной реформы, закладывающим новую систему отношений между правителем и народом. Ее положения не доходили до народного представительства. Члены совета не избирались, а выбирались и назначались лично султаном, и их действия зависели от его воли при посредстве законной процедуры его ратификации. Так что его абсолютная суверенная власть на практике осталась неприкосновенной.

Самый радикальный и, для жителя Запада, самый важный принцип Танзимата заключался в равном применении прав ко всем османским подданным, независимо от национальности и вероисповедания. Это ликвидировало все различия между мусульманами и христианами или другими немусульманами. Этот принцип даровал безопасность и свободу всем — в части права, налогообложения и собственности; возможность получения образования в гражданской или военной школе, поступления на службу в армию или на гражданскую службу.

Гюльханейский хатт-и-шериф, который русский представитель в Порте посчитал успешным «театральным действом», вызвал удивление и разные домыслы на Западе. Представлялось, что здесь, в эпоху развивающихся реформ в Европе, наметились признаки некоторых либеральных метаморфоз в слабеющей Османской империи, хотя все еще в рамках традиционной системы управления. Исламский суверен широко открыл двери своего государства для христиан. Для лорда Пальмерстона это было крупным политическим шагом, который «имел большое влияние на общественное мнение здесь и во Франции». Но для Меттерниха и прочих, слишком хорошо понимающих тайные аспекты османской сцены и потому скептичных к практическим перспективам реформ, упомянутый документ был всего лишь этюдом на витрине.

Имел место новый приток европейцев, желающих получить выгоду от новых возможностей и — на это возлагались надежды — новые постоянные преимущества. С другой стороны, немусульманские подданные внутри империи, желая повысить свой статус, проявляли сдержанность в оценке новой хартии. Ее восхваляемые привилегии нейтрализовались новыми обязанностями, накладываемыми на полноправных горожан. Они теперь подлежали призыву на военную службу, от которой раньше получали освобождение, выплачивая подушный налог. Это ставило христиан перед неблагоприятной перспективой войны против других христиан, а мусульман — перед возможностью сражаться плечом к плечу с христианами, возможно даже под командованием христианского офицера. При отсутствии общего чувства османского патриотизма христиане опасались утраты особых привилегий, которые помогали их образованию и экономическому развитию, да и церковники опасались за свои интересы. Не доверяя истинности намерений османского правительства, они предпочитали все еще искать иностранной помощи — особенно от России — в стремлении к автономии и, в конце концов, независимости.

Что касается основной массы мусульманского населения, они были в ярости от такого освобождения неверных, которое ударяло по самым глубоким корням их традиционной концепции абсолютного превосходства ислама и неполноценности других религий. Терпимость и защита действительно причитались райя, равно как и некоторая степень свободы в отношении их общинных дел. Но все это полагалось им, как особому виду. Они были низшими людьми и никогда не могли рассматриваться как равные или приниматься таковыми, морально и социально, в светском обществе, где существовали принципы Танзимата. Подобная оппозиция спровоцировала по всей империи всплеск реакционного духа, который, при отсутствии сильного и решительного султана, не так просто было обуздать.

Он поднялся до высокого уровня в 1841 году, когда Решид-паша, стремившийся к развитию внешней торговли, создал новую судебную палату в новом министерстве торговли для слушания коммерческих споров и, более того, подготовил новый торговый кодекс, основанный на аналогичных документах французов, в котором рассматривались такие вопросы, как партнерство, банкротство и векселя. Мусульманские правоведы расценили это как отклонение от шариата. Когда Решид представил его Высшему совету, его спросили, соответствует ли он священному закону. Решид ответил: «Священный закон не имеет никакого отношения к подобным делам». На это члены улемы возопили: «Богохульство!» Принятие кодекса было отложено, к большому разочарованию иностранных торговцев, и султан, подчинившись улеме, уволил Решида, который был отослан в свое бывшее посольство в Париже. Его реформы прервались, и некоторые даже были отменены, когда его место занял реакционер Риза-паша (Рыза), беспринципный любовник султанши Валиде, и к власти пришел великий визирь Иззет Мехмед, известный своей ненавистью к иноземцам и западным идеям.

Риза, однако, как сераскер — главнокомандующий, провел остро необходимую реорганизацию армии, что сослужило империи хорошую службу. Он разделил вооруженные силы на две части: войска на действительной службе — низам, — которые служили пять лет, и войска в резерве — редиф, — которые служили в своих регионах еще семь лет по возвращении домой. Набор на военную службу осуществлялся в форме призыва: тренировка, вооружение, оснащение и организация — все было по западному образцу. Таким образом, возникла новая сила численностью четверть миллиона человек, в которой солдаты показывали прежнюю турецкую отвагу и дисциплину, а офицеры стали лучше справляться со своими обязанностями с развитием военных школ. Это была мусульманская турецкая армия, в ряды которой, несмотря на недавний декрет, христиане в действительности не принимались. Любое такое слияние можно было сравнить со смешиванием масла и воды, или, как выразился лорд Пальмерстон, это было похоже «на кошку и собаку, запертых в одном ящике».

Со временем мусульмане освободились от привилегии военной службы с помощью уплаты соответствующего налога, заменившего прежний подушный налог. Но христиане рекрутировались, как и ранее, в военно-морские силы. Последние были реорганизованы другом Ризы, британским морским офицером по имени Адольф Слейд, который собрал десять тысяч моряков, но не смог увеличить количество боевых кораблей. Создание новой армии было единственной полезной службой Ризы своей стране за четырехлетний период повсеместной несправедливости, незащищенности и реакции, когда гордое имя Гюльхане, «Дом роз», цинично, но метко переделали в Гульхан, «Пыльная нора».

Стрэтфорд Каннинг тем временем узнал, что в этой коррумпированной атмосфере Риза, с молчаливого согласия министра финансов и с помощью двух капиталистов-христиан, совершил масштабную растрату османской казны. Посчитав политически правильным воздержаться от информирования об этом юного султана, он тем не менее наблюдал за Ризой, притворяясь, что уступает его реакционной политике. А сам пока старательно устанавливал личные отношения с Абдул Меджидом, признаваясь, что находит в нем «больше доброты, чем силы». Тем не менее он выражал надежду, что «многое может быть достигнуто европейским примером и давлением, достаточно сильным и направленным в нужную сторону».

Отныне и впредь Стрэтфорд Каннинг, человек принципиальный и стойкий в своей протестантской вере, выступал как ярый поборник и защитник христиан, на самом деле часто не принимая во внимание установленные рамки политики своего правительства. Он настойчиво протестовал, когда за отступничество по кораническим законам казнили сначала молодого армянина, а потом грека, которые приняли ислам, но вернулись к христианской вере. Он даже вынудил султана дать слово, что больше в его владениях не будет оскорбляться христианство и ни один христианин не будет преследоваться из-за своей религии. Это заверение было подтверждено и распространено по провинциям империи в публичном объявлении. Султан за это получил восторженное письмо своего коллеги-суверена — королевы Виктории. Стрэтфорд Каннинг лично, которого и так уважали турки за гордое достоинство и искренность убеждений, еще больше упрочил свою репутацию этой позитивной демонстрацией своего влияния. Теперь турки его почитали. Для христиан он был падишахом падишахов. Со временем он добился падения Ризы, который был уволен султаном в 1845 году.

К большому удовлетворению Каннинга, преемником Ризы стал Решид, который снова стал великим визирем, и политика реформ возобновилась. Инициировав ее новую фазу, султан объявил, что, не считая военной реформы, предложения, направленные на благо его подданных, были неправильно поняты и неверно применялись министрами. Приписав это общему невежеству, он издал декрет о создании новых школ, чтобы распространять знания и облегчить другим правительственным департаментам введение новшеств, уже принятых в военном министерстве. Созданной для этого комиссией было предложено создать не только широкую сеть начальных и средних школ, но и Османский государственный университет. Такой амбициозный и масштабный проект мог быть реализован, с учетом многочисленных препятствий, только за очень длительный период. Фундамент университета был действительно заложен, и даже была отчеканена медаль с изображением готового здания. Но из-за отсутствия средств он так и не был построен — работы прекратились, когда стены достигли высоты всего лишь в несколько футов.

В области начального образования прогресса почти не было из-за ограничительных мер улемы. Но число средних школ медленно росло, поскольку комиссия на словах всячески акцентировала важность религии в образовательном процессе, но на деле старалась вывести светское образование за рамки юрисдикции улемы. Со временем выпускники школ должны были сформировать новую элиту среднего класса для поставки кадров в разные структуры.

После этого султан начал смелый эксперимент с провинциальным управлением, направленный против власти пашей и основанный на принципе консультаций с народом. От каждой провинции он призвал двух представителей, выбранных из числа выдающихся горожан за ум, знания и способности. Они должны были совещаться с Высшим советом, как Ассамблея провинциальных представителей, излагая свою точку зрения на текущее положение и необходимость в реформах.

Этот призыв не нашел отклика, и тогда он отправил в провинции выездных комиссаров, чтобы те докладывали Высшему совету о состоянии реформ. Для каждого губернатора или паши он создал совет, меджлис, члены которого должны были избираться из разных местных общин. Это новшество было хорошо задумано, имея целью создание более ответственного и представительного правительства, но на практике оно забуксовало из-за присущей туркам тенденции одновременно придерживаться буквы закона и нарушать дух реформ. Немусульмане действительно были представлены. Но турки-мусульмане, по большей части реакционеры по духу, оставались в большинстве. Они могли легко запугать и подавить меньшинство, которое должны были защищать, мешая хорошему губернатору и содействуя плохому, который всегда мог возложить вину на свой совет и потому редко привлекался к ответственности. В общем, это была система, которая не только не сдерживала угнетение, но могла быть настолько извращена, что производила внешнюю видимость законности.

В двух случаях Стрэтфорд Каннинг, бдительно следивший за прогрессом реформ, официально осудил идею меджлисов в присутствии султана. Фактически иностранные консулы, статус которых, благодаря Танзимату, стал выше, теперь оказались в положении, позволявшем более эффективно действовать против коррумпированных пашей и от имени христианских меньшинств, и даже иногда им удавалось добиться улучшения условий. Сам Каннинг, благодаря своему влиянию на султана, мог записать на свой счет два достижения: ликвидацию работорговли с использованием турецких судов и гарантию, что земельный налог будет взиматься не с отдельных лиц, как при явных злоупотреблениях делалось в последнее время, а с глав общин, как прежде.

Что касается правосудия, в 1847 году были созданы смешанные суды по гражданским и уголовным делам, с одинаковым числом османских и европейских судей. Причем процедура была взята скорее из европейской практики, чем из исламской. В 1851 году был обнародован пересмотренный уголовный кодекс. Годом раньше Решид обнародовал свой торговый кодекс, попытка введения которого десять лет назад привела к его первой отставке. Торговый кодекс определял, защищал и облегчал торговые трансакции иностранцев — не только райя, но также франков, которые уже давно вели торговые дела в империи, но еще никогда не имели возможности отстаивать свои коммерческие интересы в турецком суде. Хотя капитуляции — с правом рассматривать дела в своих консульских судах — защищали иностранцев в гражданском и уголовном аспектах, в торговых вопросах подобной защиты до сих пор не было.

Она была дана им, благодаря созданию коммерческого суда, в форме смешанных трибуналов, состоявших из одинакового числа турецких и европейских членов, в функции которых входило рассмотрение коммерческих претензий между турками и франками. Обнародованный в 1850 году торговый кодекс был первым официальным признанием в Турции — что уже было сделано в некоторых других исламских государствах — правовой системы, независимой от улемы, которая занималась делами, выходящими за рамки священного закона. Это был существенный прогресс распространившегося за последнее десятилетие нового экономического либерализма. Тем самым были шире открыты ворота турецкой экономики для Запада, заложены основы более свободных и близких торговых связей.

Все это возникло незадолго до Танзимата в новой англотурецкой торговой конвенции. Основанная на принципах свободы торговли, фиксировании на стандартном уровне импортных и экспортных тарифов и ликвидации ограничительных практик, она была рассчитана на то, чтобы принести пользу и британским, и османским торговцам. Она знаменовала приход Британии, вместо Франции, на роль ведущей торговой нации в ближневосточных водах. Но ее условия, явившиеся полным пересмотром и модернизацией существующей торговой системы, стали доступными другим европейским странам и немедленно привели к пересмотру торговых соглашений с французами и голландцами.

Таким образом, иностранные купцы освободились от прежних оков. Торговля существенно увеличилась, дав начало новой эре экономического роста и коммерческого процветания. Территории империи приобрели большую важность как рынок для европейской промышленной продукции и источник экспорта сельскохозяйственного и другого сырья. В Турции стали появляться торговые компании, банки, страховые агентства и другие институты современной экономики. Городское население выросло благодаря общей миграции в новые и расширяющиеся города, подальше от старых средневековых городков и деревень, традиционные ремесла и промышленность которых пришли в упадок. Положение местных ремесленников и крестьянства ухудшилось. В течение жизни всего лишь одного поколения главные города увеличились в размерах в три, а то и в четыре раза. Их европейское и левантинское население целенаправленно вытесняло турецких предпринимателей, тем самым расширяя пропасть между немусульманами и мусульманами. Таковы были плоды свободного европейского экономического проникновения.

Турки-мусульмане по своей сути не были купцами, бизнесменами, финансистами. Скорее они были администраторами, солдатами, крестьянами. Наполненная казна и надежная валюта были статьями, незнакомыми длинной череде султанов, правительственная машина которых становилась бесполезной, а их служащие — коррумпированными. Они по привычке справлялись с дефицитом, девальвируя валюту. Во время правления Махмуда II форма османских монет часто менялась, а их ценность настолько упала, что возникла хроническая инфляция, негативно отражающаяся на уровне жизни, а значит, и на честности служащих, получающих фиксированную заработную плату. В 1840 году султан Абдул Меджид объявил о создании Османского банка, по европейским принципам, с гарантированным правительственным участием. За этим последовало появление бумажных денег в форме облигаций казначейства с плавающими процентными ставками. В 1844 году правительство вместе с новым банком провело ряд мер, направленных на укрепление валюты. Старые монеты были изъяты из обращения и заменены новыми — европейского образца — с обеспечением в виде золотого фунта. Это на некоторое время стабилизировало положение.

Но обращение с финансами в капиталистическом окружении XIX века оказалось не по силам османскому правительству. После 1858 года все правительства зависели от иностранных займов, и эта зависимость неизбежно должна была привести страну к финансовому краху. В империи вовсе не турки-мусульмане получали доходы от банковского дела и инвестиций. Теперь это были и не немусульманские меньшинства, греки, армяне и евреи, которые долгое время накапливали богатства, являясь посредниками. В турецкой экономике в те времена господствовали капиталистические предприятия Европы. Это укрепило в финансовом отношении растущее политическое влияние на империю европейских послов.

Начиная с середины века дух реформ в империи стал постепенно ослабевать. Влияния Стрэтфорда Каннинга, несмотря на все его успехи, не хватило на то, чтобы реформировать тюрьмы, улучшить дорожное сообщение, подавить коррупцию, улучшить имперские финансы. Хотя он и вплотную занимался религиозными проблемами, но так и не сумел добиться хотя бы подобия равенства между христианами и мусульманами. Его благородные попытки приводили к уступкам на словах, а не на деле. Решид, некогда ярый реформатор, теперь устал, лишился былой убежденности, да и его боевой дух изрядно ослаб. Слишком велико было влияние реакционеров. Он много задолжал и стал предрасположен к коррупции. Даже сам султан, утомившись от реформ, все чаще проявлял нерешительность в делах, испытывая терпение Великого элчи (то есть великого посла, в данном случае Каннинга) вежливой уклончивостью и пассивной тактикой промедлений.

Султан активно участвовал в жизни гарема, и результаты его сексуальной деятельности поразили английского путешественника и исследователя Чарльза Макферлейна. «Еще до достижения двадцатилетнего возраста он стал отцом восьми детей, рожденных ему разными женщинами гарема всего за три года». Позже Макферлейн добавил в своем дневнике: «Рано утром мы были разбужены громом салюта. У султана родился еще один сын. Только неделей раньше он праздновал рождение еще одной дочери».

Позабыв о пустой казне и настойчивых предупреждениях Стрэтфорда Каннинга о грядущем банкротстве, султан, которому надоел старый Сераль, увенчал череду своих эскапад постройкой нового современного мраморного дворца Долмабахче на европейском берегу Босфора. Он обошелся султану в целое состояние. Построенный в европейском стиле неоренессанса, дворец был изысканно украшен орнаментами рококо, его мраморные залы искрились золотыми листьями, хрусталем, переливались белоснежным алебастром и пурпурным порфиром. В тронном зале находились самые большие в мире зеркала, а в спальне султана стояла кровать, сделанная из чистого серебра.

С тех пор дворец Долмабахче, воплотивший в себе все европеизированные тенденции османского двора, стал вместо старого Сераля постоянной резиденцией султана, отделенной от места заседаний правительства. Здесь же жили и все будущие султаны. Абдул Меджид жил в роскоши и предавался развлечениям на европейский манер. Он знал и тонко чувствовал музыку, и потому у него был свой турецкий оркестр, обученный лучшими немецкими и итальянскими музыкантами, для исполнения современных композиций. Музыка заменила Абдул Меджиду военные игры прошлого. Он также пригласил ко двору европейских актеров, танцовщиков и других исполнителей, для которых построил театр, примыкающий к дворцу, где они устраивали представления. Тем временем финансовое положение империи продолжало стремительно ухудшаться. Страна двигалась к хаосу.

Настало время, когда Великий элчи наконец лишился иллюзий относительно молодого падишаха. Он понял, что отсутствие целеустремленности — роковая слабость и султана, и его великого визиря. Пальмерстон тоже опасался, что империя обречена на гибель из-за слабости и нерешительности как самого суверена, так и его министров. Он посоветовал послу больше не настаивать на проведении реформ. И Каннинг как-то заметил: «…великая игра усовершенствования почти завершена… и я не могу скрывать, что дальнейшее мое пребывание здесь не имеет цели».

Решид потерпел неудачу в реформах не только из-за своей слабости. Турецкое общественное мнение не успевало за реформами, и в стране не было достаточно крупного светски образованного общественного класса, чтобы их поддержать. Даже те радикальные силы, которые противостояли реакции, опасались влияния слишком решительного внедрения западных идей в цивилизацию, до сих пор исламскую по мировоззрению. Они считали, что слишком поспешная попытка, как та, что предпринял Стрэтфорд Каннинг, устранить религиозные и национальные различия окажет негативное влияние на турок и не даст выгоды христианам.

Таким образом, Стрэтфорд Каннинг летом 1852 года ушел со своего поста посла и уехал в Англию. Он считал, что почти ничего не достиг, но изменил свое мнение, увидев количество даров, принесенных в благодарность за его труды армянскими протестантами, греками, американскими миссионерами и торговыми сообществами Стамбула и Смирны. Он был уверен, что, скорее всего, никогда не вернется. Но новый поворот событий вернул его обратно уже через год — теперь Стрэтфорд Каннинг звался лорд Стрэтфорд де Редклифф. Десятилетие мира подошло к концу. Османская империя снова двигалась к серьезному столкновению с Россией.