Глава 33

Русский царь Николай I, суровый автократ, несгибаемый в своих целях, как восточный деспот, с самого начала своего правления рассчитывал на близкий крах Османской империи и потому поддерживал дипломатическое давление на западные державы для ее будущего расчленения. С Британией он впервые затронул этот вопрос еще во время своего официального визита в Лондон в 1844 году, но столкнулся лишь со сдержанным отказом обсуждать то, что еще не произошло. В начале 1853 года царь вернулся к вопросу в Санкт-Петербурге, во время неформальных, но исторических встреч с британским послом сэром Гамильтоном Сеймуром.

Указав на состояние дезорганизации, в котором находилась Османская империя, и на ее возможное падение, он посчитал важным, чтобы Англия и Россия пришли к пониманию по всем связанным с этим вопросам, действовали сообща и чтобы ни одна из сторон не предпринимала в этой связи никаких шагов, не известив другую. В заключение он заявил: «У нас на руках больной человек — тяжело больной. Будет большим несчастьем, если в один из дней он ускользнет из наших рук, особенно до того, как будут сделаны все нужные приготовления».

Сеймур в ответ сказал, что в этом случае необходим терапевт, а не хирург: к инвалиду следует относиться бережно и помочь его выздоровлению. Советник царя — Нессельроде — согласился, что долгая жизнь пациента представляется сомнительной, однако ее следует продлить как можно дольше. Этого же мнения придерживался британский премьер-министр лорд Абердин.

Несколькими днями позже русский царь коснулся этой темы более определенно и подробно, заверив посла, что он больше не поддерживает «мечты и планы» императрицы Екатерины с ее намерениями в отношении города Константинополя, поскольку его страна так велика и «благополучно расположена», что никакой новой территории не требуется. Нечего теперь опасаться и турок. При этом он озабочен положением нескольких миллионов христиан империи, защита которых, возложенная на него договором, остается его долгом, который он обязан выполнять. Если империя падет, она никогда больше не восстанет, и, определенно, было бы лучше заранее предвидеть возможные неожиданности, чем погружаться в хаос и подвергать себя опасности европейской войны, которая может сопутствовать подобной катастрофе.

Обращаясь к послу «как к другу и джентльмену», царь откровенно говорил о будущем Константинополя, который он не может уступить Англии. Что касалось его лично, он добавил: «Я в равной мере готов обещать не утверждать себя там в качестве собственника. Но я не говорю, что не мог бы стать его временным владельцем». Французская экспедиция в Турцию, например, могла бы привести к переходу через ее границы русских войск. В последующей беседе царь коснулся дунайских княжеств Валахии и Молдавии, как независимых государств под его протекторатом. Аналогичный протекторат мог бы быть установлен для Сербии и Болгарии. Что касается Египта, а также острова Крит, он не стал бы возражать против их оккупации Британией. На это Сеймур заметил, что виды Британии на Египет не идут дальше необходимости иметь «безопасную и готовую транспортную связь между Британской Индией и метрополией».

В ответ на эти «пробные шары» министр иностранных дел лорд Джон Рассел напомнил о прецеденте начала XVIII века, договор об испанском наследстве между Англией и Францией, заранее поделившими империю, правитель которой был «бездетен, слаб умом и телом и прямо на глазах сходил в могилу». Турецкий же «больной» может умирать очень долго: он может оставаться в живых еще двадцать, пятьдесят или даже сто лет. Поэтому турецкие провинции, в отличие от испанских, не могут быть разделены заранее. Если о существовании любого такого секретного соглашения, какое предлагает русский монарх, станет известно, это «встревожит и отвратит султана… и подтолкнет всех его врагов к росту насилия и более упорным конфликтам». Говоря о Константинополе, лорд Джон выразил опасение относительно перспективы любой формы русского владения городом, намекнув, что оно может закончиться аннексией. От имени Англии он заявил, что его страна «отказалась от всех намерений или желаний владеть Константинополем».

Таким, изложенным твердо, но вежливо, было отношение Британии к Турции и России в связи с восточным вопросом, как впоследствии стала называться проблема. Когда вскоре после этого лорд Кларендон сменил лорда Джона на посту министра иностранных дел, он в весьма оптимистичном тоне отразил это мнение в своем последнем сообщении сэру Гамильтону Сеймуру: «Турция требовала только выдержки со стороны союзников и решимости не настаивать на их требованиях в манере, унизительной для достоинства и независимости султана. Короче говоря, ей нужна та дружеская поддержка, какую среди государств, как и среди отдельных людей, слабые имеют право ожидать от сильных, чтобы не только продлить их существование, но и устранить всякие причины для тревоги, касающиеся ее расчленения».

Послу было ясно, что царь, заявляя о наличии общих интересов с Австрией, стремился добиться дружбы Англии, чтобы изолировать Францию. Французы, определенно, были его заклятыми врагами в переговорах с Портой, которые достигли высшей точки, в особенности когда речь зашла о покровительстве святым местам в Палестине и защите христиан в Османской империи в целом.

Здесь между царем Николаем I и императором Наполеоном III, покровителями соответственно греческой ортодоксальной и Римско-католической церквей, имел место главный дипломатический конфликт на религиозной почве, причем с явными политическими оттенками, и ни одна из великих держав не готова была легко прийти к компромиссу. Война становилась неминуемым риском. Освященные евангельскими историями святыни Иерусалима и Вифлеема и Святая земля под ними и вокруг них, по которой ступал Спаситель, вдохновляли христианское рыцарство Крестовых походов и с тех пор стали центром паломничества из всех уголков христианского мира. Хозяевами этих мест сейчас были турки, сами, будучи мусульманами, вскормленные на традициях паломничества и имеющие собственные святыни — Мекку и Медину. Поэтому они с уважением относились к христианским святыням и монастырям, которые служили приютами, и, более того, они получали от паломничества солидный ежегодный доход. Турецкие власти несли ответственность за распределение между соперничающими христианскими церквями части этого дохода и контролировали его использование. Это распределение стало причиной постоянных ссор.

В 1740 году Франция с помощью своего договора о капитуляциях получила от султана документ, подтверждающий и расширяющий привилегии латинской католической церкви в Палестине. Но по мере снижения религиозного рвения французов и роста российской имперской мощи эти привилегии были узурпированы греческой ортодоксальной церковью. Ее последователи были в любом случае более склонны, чем латинские католики, к практике паломничества, и ее духовенство имело твердую поддержку русских, постоянно добивавшихся преимуществ за счет французов.

В Вифлееме к концу XVIII столетия католические монахи сетовали, что место рождения Спасителя находилось под властью греков на протяжении последних сорока — пятидесяти лет, благодаря фирману, который исключал латинян. Греческое влияние устойчиво росло в течение XIX века, сопровождаясь существенными приобретениями собственности в святых местах за счет латинян и развитием сети благотворительных учреждений и школ, подчиненных патриарху ортодоксальной церкви. Благодаря давлению русских избрание было перенесено из Константинополя в Иерусалим, таким образом освободившись от вековой зависимости. Непрерывным потоком в Палестину хлынула финансовая помощь русского правительства. То же самое касалось бесконечного потока паломников, совершавших трудные путешествия из самых отдаленных уголков России в Европе и Азии. Их золото стало главным источником богатства храма Гроба Господня. Вместе с другими святыми местами — водами Иордана, яслями Вифлеема, Гефсиманским садом — Святая земля стала для русского народа источником бесценного религиозного опыта. Для их правителей это был удобный канал политического влияния.

Только в середине века французы всерьез решили восстановить свои привилегии в Палестине, полученные, когда русские были еще слабы, и которые французы опрометчиво позволили себе растерять, когда русские стали сильными. Теперь Франция наконец-то начала предпринимать шаги к изменению сложившегося статус-кво. В 1850 году Луи-Наполеон, французский президент, претендовавший на императорский трон и нуждавшийся в политической поддержке католической партии, дал своему послу указание потребовать от Порты пре доставления помощи католической церкви, как было предусмотрено договором 1740 года. Это повлекло бы за собой аннулирование конфликтующих обещаний, данных с тех пор фирманом греческой церкви. Это требование предвещало конфликт и содержало скрытые угрозы вооруженного противостояния между Россией и Францией — здесь, на том самом месте, где, как выразился британский министр иностранных дел, «силы небесные провозгласили мир и добрую волю к людям».

В практическом аспекте спор сводился к вопросу, должны ли латинские монахи, чтобы иметь возможность пройти через церковь Вифлеема в свою пещеру, обладать ключом к ее главной двери, вместе с одним из ключей от каждой из двух дверей, ведущих непосредственно в ясли. Должны ли они иметь право поместить в святилище Рождества Христова серебряную звезду с гербом Франции, которая на самом деле была выломана греками из скалы в яслях и украдена во время последней стычки. И наконец — менее категорически, — должны ли они сохранить в Гефсимане свое право на «чашу и светильник у могилы Богородицы».

Таковы были очевидные тривиальности, которые теперь поставили в тупик европейских дипломатов и от которых зависели война и мир. Был ли ключ просто ключом, в смысле эмблемы, или это был инструмент для открывания и закрывания дверей? Дипломатический ответ представлялся следующим: этот ключ, хотя действительно был обычным ключом, на самом деле был инструментом зла в том, что его намеченная цель была не держать греков за дверью, а дать латинянам войти.

После длительного периода неопределенности в Порте новый антироссийский великий визирь сделал символическую уступку грекам, но существенные уступки французам. Они включали торжественную замену из Франции серебряной звезды Вифлеема, а затем вручение латинскому патриарху желаемых ключей от святыни. Они были отданы в Рождество на публичной церемонии официальной передачи, подразумевая, что верховенство перешло от одной церкви к другой. Таково было финальное поражение греков — и русских.

Оно привело к острой эскалации дипломатического конфликта между двумя великими державами. В конце 1852 года царь Николай, с презрением отказавшийся признать Наполеона III императором, мобилизовал два армейских корпуса на Дунае — в Бессарабии, которые были готовы при необходимости перейти турецкую границу. Одновременно он привел в боевую готовность флот в Севастополе. В феврале 1853 года он отправил в Порту с «миротворческой» миссией чрезвычайного посла — князя Меншикова. Надменный генерал, как известно, презиравший турок и не любивший англичан, был грубым и несдержанным человеком, привнесшим в дипломатию жесткую тактику поля сражения.

Прибыв на военном корабле с грозным названием «Громовержец», в сопровождении большой военной свиты и командующего Черноморским флотом, Меншиков вскоре дал понять, что являет «вежливую угрозу» и прибыл не убеждать, а принуждать турок. Его миссия вышла далеко за рамки религиозного урегулирования, призванного обеспечить, посредством подтверждения султанского фирмана, права греков в святых местах. Она расширилась до требования политического по характеру и основанного на трактовке Кючук-Кайнарджийского мирного договора, второго фирмана, который бы гарантировал России протекторат над ортодоксальными подданными Османской империи. Он должен был воплотиться в конвенцию, имеющую силу договора, между Россией и Портой, которая могла перерасти в тайный оборонительный союз.

Порта с тревогой и разочарованием отреагировала на эту угрозу иностранной державы ее внутренней независимости, которая была доведена до нее в «смешении объятий и пистолетных выстрелов». Реакцией Франции было направить флот, но не в Босфор, а к Саламину (Кипру) в Эгейское море. Позиция Британии была более сдержанной, но не менее эффективной. Она отвергла требование своего временного поверенного об отправке флота с Мальты. Вместо этого Британия вновь направила лорда Стрэтфорда де Редклиффа послом в Блистательную Порту.

Чудесным ранним утром в апреле 1853 года, когда купола и минареты Стамбула окутывала легкая дымка, можно было видеть, как по Мраморному морю скользит военный корабль. Султан и его министры «знали, кем был тот, кто находился на борту». К полудню (как описывает Александр Уильям Кинглейк) «во внешнем мире не было заметно никаких перемен. И в то же время все изменилось. Лорд Стрэтфорд де Редклифф вновь вошел во дворец британского посольства. Это событие распространило чувство безопасности, но также благоговейный страх». Теперь князю Меншикову противостоял грозный соперник.

Стрэтфорд сразу же показал себя искусным тактиком, разделив два рассматриваемых требования: спор по поводу святых мест и завуалированное предложение о протекторате. Первое было практически урегулировано во время Рождества путем превращения латинских требований в установленные привилегии. Оставалось только разобраться с несколькими спорными мелочами, важными для чувства достоинства проигравших.

Действуя в качестве посредника между двумя спорящими стенами, Великий элчи деликатно обошелся с надменным князем, обезоружив его неожиданной почтительностью и готовностью признать справедливость претензий русских на святые места. В отношении «французского чувства достоинства» лорд Стрэтфорд продемонстрировал аналогичное уважение, убеждая своего французского коллегу придерживаться умеренной политики, ввиду вовлечения международных вопросов.

Наконец, несогласованным остался только вопрос о том, латиняне или греки будут нести бремя и расходы по ремонту храмов, и в частности купола храма Гроба Господня. Латиняне решительно оспаривали у греков это право, и, только когда турки вмешались в спор и заявили от имени султана, что возьмут это дело на себя, греки согласились на приемлемый компромисс, согласно которому это будет делаться под наблюдением греческого патриарха. Таким образом, всего лишь за семнадцать дней с момента приезда Великого элчи был разрешен трудный дипломатический спор, который досаждал державам почти три года.

Но князю Меншикову еще предстояло добиться своей главной дипломатической цели. Не теряя времени, он предъявил Порте категорическое требование дополнительной конвенции. Под видом обеспечения ортодоксальной религии и ее духовенству традиционных прав и льгот это подразумевало, по сути, установление постоянного русского протектората над греческими христианами. Было четко обозначено, что это должно распространяться не только на духовных лиц, но и на светское население, которого было около двенадцати миллионов православных райя. Французы — это приводилось в качестве прецедента — действительно имели право защищать латинское духовенство и своих католиков. Но они никогда не выражали желания защищать всех католических подданных империи в целом, число которых в любом случае выражалось не в миллионах, а в тысячах. Было ясно, что претензии Меншикова имеют в виду политическое, так же как и религиозное покровительство.

Он осторожно открыл голландскому представителю истинный масштаб мирских целей — будущее господство России в Константинополе. Для этого нужны были «гарантии на будущее», навязывание которых, как отмечал Стрэтфорд, могло оказаться роковым для независимости Порты. По его мнению, конвенция, подразумевающая «тайный союз», была несовместима с «желанием поддержать целостность и независимость Османской империи, как гарантию мира в Европе, к которому Россия присоединилась вместе с Англией, Австрией и Пруссией в 1840 году». В 1841 году Россия сама, вместе с Францией, обязалась не нарушать суверенные права султана.

Князь Меншиков, отражая нетерпеливый настрой царя, выбрал грубую диктаторскую тактику, чтобы уговорить Порту принять требования его «августейшего хозяина». Он изложил их враждебным тоном ультиматума, дав короткое время для ответа и угрожая разрывом дипломатических отношений и отъездом русского посольства из Стамбула в случае задержки ответа или отказа. Но рядом с турецкими министрами теперь опять был почитаемый Элчи, мудрый надежный советчик, который успокоил их страхи, укрепил решимость и посоветовал держаться тактики терпеливой умеренности в сочетании с твердостью в защите суверенного достоинства и независимости султана. Он старался вселить в них дух морального, но не военного сопротивления, даже если дело дойдет до оккупации дунайских княжеств.

Тем временем только одному султану на личной аудиенции он изложил свои инструкции, уже выполненные, потребовать от британского командующего на Средиземном море держать его боевую эскадру в готовности, но использовать ее только в случае близкой опасности, к примеру угрозы Константинополю. Тем временем царь Николай бушевал из-за «невероятного диктата Редклиффа», чье имя и политическое влияние в Порте олицетворяло для него весь восточный вопрос.

Последовал обмен нотами: грубой — со стороны русских и вежливой — от турок. Затем князь Меншиков начал действовать и спровоцировал переворот в Порте, проигнорировав великого визиря и таким образом предопределив его отставку. Он навязал робкому султану новое правительство, которое должно было служить его целям, где Решид-паша, которого он считал сторонником русских, играл роль министра иностранных дел. На аудиенции у султана он в оскорбительной манере настоял на необходимости прямого союза между Турцией и Россией, без участия европейских стран. И отбыл, уверенный в успехе.

Теперь Решид был вынужден ответить на последнюю угрожающую ноту князя. Старый союзник лорд Стрэтфорд помог ему составить уклончивый ответ с требованием небольшой отсрочки. Он был доставлен князю, который до этого рассчитывал на Решида, как на покорного слугу. Меншиков гневно отказался его рассматривать, формально разорвав отношения до полного удовлетворения его требований, не забыв упомянуть о «непредсказуемых последствиях», если Порта не согласится. Он отложил отъезд на три дня. Тем временем новый Высший совет султана собрался, чтобы обсудить чрезвычайную ситуацию, и только три из сорока пяти его членов проголосовали за соглашение с Россией.

На следующий день Решид устно изложил Меншикову предложения, которые он подробно обсудил со Стрэтфордом. Предлагалась формальная конвенция, фактически дававшая России все, что она требовала в отношении святых мест. Но турки твердо отвергали любую форму протектората над греческими ортодоксальными подданными Османской империи, равно как и любое обязательство, «возникающее в силу договора», которое затрагивало бы независимость султана. Князь, введенный таким образом в заблуждение его новым «союзником» Решидом, потерпев унизительное поражение от своего старого противника Стрэтфорда, официально разорвал отношения, пригрозил ужасными последствиями, прекратил работу своей миссии и отбыл, раз и навсегда, со всем дипломатическим штатом на корабль, который тут же развел пары, чтобы возвестить о немедленном отплытии. Однако он еще четыре дня оставался на месте, в расчете на капитуляцию в последний момент. «Нелегко, — язвительно писал Стрэтфорд, — догадаться почему».

Лорд Стрэтфорд срочно созвал совещание представителей трех других европейских держав — Австрии, Франции и Пруссии, тем самым поставив восточный вопрос на надежную основу общего европейского решения. Было достигнуто единодушное согласие о необходимости для Порты противостоять чрезмерным требованиям России, и австрийский поверенный в делах посетил князя Меншикова с совместной нотой, стремящейся предотвратить разрыв между двумя державами. Меншиков подготовил измененную формулировку независимого соглашения с Портой, принятие которого могло бы отсрочить его отъезд. Хотя он отказался от конвенции и договора в пользу дипломатической ноты, она отличалась от них только формой, но не по существу, осталась идентичной предыдущим предложениям князя. Более того, было четко определено применение этих условий к светскому населению, так же как к духовным лицам ортодоксальной церкви.

Султан, достоинство которого и без того изрядно пострадало, лично объявил требования русских «недопустимыми». Князь отказался их изменить и наконец в середине дня 21 мая 1853 года отплыл вверх по Босфору, в Черное море. В то же время царский герб с имперским орлом был снят с дверей здания русской дипломатической миссии. Высадившись в Одессе, князю пришлось депешей доложить «августейшему хозяину» о провале своей миссии. Вину за это крушение планов России он возложил, по словам Кинглейка, «на дьявольское искусство этого антихриста, в представительном английском обличье, которому Небеса позволили попирать царя и его церковь».

Фактически это был конец мира, но война еще не началась. Русские войска, не встречая сопротивления, форсировали Прут, чтобы оккупировать дунайские княжества Молдавии и Валахии, над которыми царь требовал установить протекторат. Британские военные корабли вместе с небольшой французской эскадрой двинулись к входу в Дарданеллы, но не вошли в пролив, закрытый для них по договору 1841 года. Таким образом, сильный британский флот вел наблюдение за сильной русской сухопутной армией. Но их роли пока были предупредительными. С обеих сторон имела место демонстрация силы, целью которой была безопасность, а не военная акция. Русские все еще надеялись запугать турок и склонить их к некоторым уступкам, хотя бы ради сохранения авторитета царя. Англичане надеялись на мирное решение, совместно принятое четырьмя державами.

Главные шаги в ходе этого дипломатического поединка были двоякими. Вначале, после вежливого отклонения угрожающей ноты из Санкт-Петербурга, которая повторяла знакомые русские требования, была нота Порты, которую инициировал лорд Стрэтфорд и передал совету четырех держав в Вене для ее отправки в Санкт-Петербург. Получившая неудачное название Турецкий ультиматум, нота препровождала копии фирманов, только что дарованных султаном своим религиозным меньшинствам, подтверждая бессрочное действие всех привилегий, предоставленных греческой церкви, и гарантируя их обязательством, засвидетельствованным четырьмя державами.

Однако нота не была передана русскому царю. В Вене ее перехватили представители собравшихся на конференцию четырех держав и отвергли в пользу собственной ноты. В составлении новой ноты лорд Стрэтфорд не участвовал.

Она была инициирована при посредничестве Австрии, заинтересованной соседки захваченных княжеств. Ее принял царь, но не султан. Турецкий ультиматум был засвидетельствован и гарантирован четырьмя державами исключительно как обязательство, принятое по инициативе Турции, в отношении России. Венская нота предполагала гарантии России и Франции, чье предварительное согласие требовалось на любые изменения Портой своих обязательств. Здесь, как это представляла Порта и отлично понимал Стрэтфорд, подразумевалось неравенство между Турцией и Россией. Условия подчеркивали ее чувство зависимости и оставляли возможность, как и в прошлом, для русского вмешательства в отношения между султаном и его христианскими подданными. Таким образом, Высший совет султана, согласившийся на Турецкий ультиматум, теперь единодушно отверг Венскую ноту, предложив изменения и дополнения, которые были неприемлемы для России.

Британское правительство обвиняло Стрэтфорда в неудаче — даже потребовало его отставки. Тем временем ситуация все ближе склонялась к войне. В сентябре Стамбул охватили восстания и стихийные бунты. Шейх-уль-ислам, воодушевленный министром войны, санкционировал размещение в мечети прокламации с требованием объявления войны России. Сотни членов улемы при поддержке студентов-богословов составили манифест, в котором объявление священной войны было названо религиозным долгом султана. Встревоженные министры попросили помощи у иностранных послов, чтобы навести общественный порядок.

Франция, поскольку император Наполеон стремился ослабить внутренние проблемы внешними авантюрами, с самого начала заняла воинственную позицию в восточном вопросе. Теперь, продолжая эту политическую линию, французский посол в Порте, выразив опасение относительно безопасности иностранных резидентов, настаивал на согласии Стрэтфорда подвести к городу англо-французский флот. Его поддержал австрийский коллега. Стрэтфорд, одолев их всех, отказался нарушить конвенцию о проливах 1841 года, допустив к городу военные корабли. Он отлично знал, что это может привести к войне. Но условия позволяли сделать исключение в виде движения других судов между военно-морским флотом и столицей. Так он согласился на приход четырех пароходов, двух британских и двух французских, чтобы присоединиться к тем, что уже находились в бухте Золотой Рог. Их прибытие произвело желаемый эффект: бойцовский пыл угас, и виновные члены улемы отправились в ссылку.

Но только мирное решение Великого элчи не одержало верх. Еще до того, как информация о нем достигла Лондона, в середине сентября появились сведения об отказе царя принять турецкую версию Венской ноты. Одновременно министр иностранных дел лорд Кларендон узнал о собственной трактовке ноты русским канцлером Нессельроде, новость о которой утекла в германскую прессу. Касательно привилегий греческой церкви Нессельроде заявил, что по условиям ноты турки должны не только оставить привилегии неизменными, но также обязаны учесть активное внимание России к туркам, своим собратьям по религии. Это откровение раз и навсегда сорвало маску с истинных агрессивных намерений России в Османской империи, которые британское правительство стало понимать. Кларендон осудил такую трактовку, как неверную. Только теперь он признал, что Стрэтфорд с самого начала понимал: турки были правы, отвергнув Венскую ноту. Британская пресса выступила против царя и потребовала серьезных мер. Британское и французское правительства отказались от Венской ноты, осудив Россию. Последовало резкое изменение британской политики, которая теперь также сместилась чуть ближе к войне.

Посол Наполеона усилил французское давление в Лондоне полными тревоги сообщениями о мятежах в Стамбуле и объявил, что его правительство считает «настоятельно необходимым» немедленно поднять по тревоге флоты. Не дожидаясь отчета Стрэтфорда о ситуации, британское правительство отдало ему приказ, по его собственным словам, «перейти Рубикон». Премьер-министр Абердин осмотрительно подчеркнул протекционистскую природу своего решения и отверг наличие каких-либо враждебных намерений в отношении России. Но позже Кларендон сообщил, что решение было принято «не по требованию французского императора (которое до этого было дважды отвергнуто), но потому, что из-за действий России дальнейший шаг оказался неизбежным». У него почти не оставалось иллюзий относительно того, что мир еще можно сохранить.

Единственной надеждой на мир, прежде чем в дело вступят флоты, оставалась медиативная конференция между австрийским и русским императорами в Ольмюце. Царь теперь, очевидно озабоченный явной угрозой войны, был готов в последний момент пойти на уступки ради мира. Они заключались в новом предложении, воплощавшем заверения царя, что долг защиты христиан должен оставаться за султаном. Даже французский император одобрил принятие этой инициативы. Однако недоверие Британии к намерениям русских к этому времени зашло так далеко, что его было нелегко развеять. Поэтому Стрэтфорд получил окончательное категорическое распоряжение ввести в действие флот. Это отражало мощную волну антироссийских настроений в Англии.

В Порте противостояние России тоже усиливалось. Партия войны была на подъеме, а султан недостаточно силен, чтобы ей противостоять. Явно двигаясь к войне, он обратился к своим министрам с воинственной речью и, опоясавшись мечом Пророка, созвал заседание Высшего совета. После исполненного фанатизма заседания совет пришел к единодушному решению: «Объявление войны признается неизбежным». Это было подтверждено султаном. Шейх-уль-ислам издал требующуюся по случаю фетву, и 4 октября 1853 года России была официально объявлена война. В тот же день Стрэтфорд получил инструкции вызвать флот. Понимая, что его прибытие подольет масла в огонь воинственных настроений, и все еще пытаясь если не предотвратить вооруженное противостояние, то хотя бы отсрочить его, он нашел средство оттянуть начало акции еще на две недели. Но наступил момент, когда инструкции из Парижа в адрес его французского коллеги не позволили ему больше тянуть время. И 20 октября, в годовщину сражения при Наварино, он отдал соответствующий приказ британскому адмиралу. Англо-французские эскадры под развевающимися флагами направились вверх по Дарданеллам и вошли в бухту Золотой Рог.

День спустя после их прибытия турецкие вооруженные силы переправились через Дунай под командованием нетерпеливого генерала Омер-паши, который двумя неделями раньше уже предъявлял русскому командующему — своему противнику ультиматум с требованием вывести войска из дунайских княжеств. Турецкие войска быстро одержали одну за другой четыре победы, прежде чем зима положила конец военным действиям. Царь отдал приказ русскому флоту в Севастополе готовиться к выступлению. Такой — открытым конфликтом между Российской и Османской империями — была подготовительная фаза Крымской войны.

Хотя перспективы мира не просматривались, четыре европейские державы продолжали его искать, и ради него работал лорд Стрэтфорд де Редклифф. Принимая во внимание заявление царя, что Россия будет занимать оборонительную позицию и «ждать нападения турок», он не допустил отправки турецкой военной эскадры в провокационный рейд вдоль побережья Черного моря, где она рассчитывала «встретить вражескую эскадру». При этом ни британский, ни французский адмиралы не помешали отправке турецкой флотилии в турецкий порт Синоп, только настояв, чтобы ее цель была мирной, а не агрессивной. В это время русский флот из Севастополя устроил демонстрацию военно-морской силы. Заметим, что Севастополь находился в сотне миль от Синопа, форты которого были бессильны против превосходящих сил.

По прибытии в гавань турецкий командующий послал в Стамбул сообщение, что в районе курсирует шесть русских линейных кораблей, и потребовал подкрепления. Из-за смятения и нерешительности среди советников, британских и французских, дипломатических и военных, это не было сделано. Турки, хотя у них не было ни одного линейного корабля, а значит, они не могли сопротивляться, отказались сдаться и даже произвели первый выстрел. Во время ожесточенного обстрела русских все их корабли были потоплены и около трех тысяч турок погибло.

Эта Синопская бойня — нападение русских на вражескую территорию — на самом деле была законным военным действием, последовавшим за сухопутной атакой турок за Дунаем. Ее отпраздновали в Санкт-Петербурге музыкальным представлением La Bataille de Sinope, гуляньями и фейерверками. В Лондоне ее расценили как жестокий и предательский возмутительный случай, разжигая воинственный пыл против России. Французский император требовал военного вмешательства. Объявив, что Черное море должно быть очищено от русского флота, он настаивал, чтобы британский и французский флоты захватили господство в его водах. И наступил тот неизбежный момент, когда дипломатия уступила место военным действиям. В начале 1854 года, вслед за предупредительной депешей Кларендона, союзный флот, подчиняясь приказу из Лондона, вошел в Черное море.

Британские дипломаты продолжали заверять русских, что это демонстрация, а не акт войны. Царь некоторое время выжидал, ускорив свои приготовления к войне, и направил делегата в Вену с контрпредложениями по возможному мир ному урегулированию. Все они были единодушно отвергнуты четырьмя державами. В середине февраля, отозвав своих дипломатических представителей из Лондона и Парижа, царь приказал, чтобы сэру Гамильтону Сеймуру и его французскому коллеге были вручены их паспорта. Одновременно он получил от Англии и Франции менее активно поддержанное Австрией и Пруссией требование вывести свои войска из дунайских княжеств. Если войска останутся на месте, это будет расценено как объявление войны. Царь оставил ноты без ответа.

27 февраля император Франции объявил Сенату о войне с Россией. Им двигал не дух завоеваний, как в прошлом, а солидарность с Британией в том, что необходимо «сопротивляться опасным поползновениям». Одновременно в послании королевы Виктории, «чувствующей себя обязанной оказать активную поддержку султану», парламенту было объявлено о прекращении переговоров с Россией, и уже на следующий день последовало объявление войны. Двумя неделями позже войну объявил и царь, заявивший, что сражается «не за блага этого мира», но с «небесной миссией» за православную веру, против которой англичане и французы объединились с врагами христианства.

Русские войска переправились через нижнее течение Дуная, таким образом вторгшись в Турцию, которую Англия и Франция по новому договору обещали защищать. Они подписали также англо-французский договор, имевший целью освобождение владений султана и безопасность Европы. Все это должно было стать, по словам Кингслейка, «могучей машиной» Крымской войны. Так, благодаря неумеренным амбициям царя и надменной грубости его личной дипломатии, Россия оказалась в состоянии войны, без союзников, против объединенных сил Европы и Османской империи.

Весной 1854 года крупная российская армия переправилась через Дунай, вторглась на турецкую территорию и осадила ключевую крепость Силистрия. Тем временем экспедиционные силы из Британии и Франции при поддержке их флотов собрались в Варне, что в Болгарии — ключевом порту Европейской Турции на Черном море, который контролировал путь на Балканы. Турецкое сопротивление русскому вторжению стало доказательством стойкости османской армии. Модернизированные силы «нового порядка» теперь полностью сформировались. Хотя они все еще не дотягивали до стандартов Запада в организации и им не хватало грамотного командования, войска вели себя в бою уверенно, их боевой дух был высок и направлен против России, как у священных воинов прошлого.

Гарнизон Силистрии держался твердо, невзирая на потери. Когда его командир был убит, сопротивление возглавили другие турецкие лидеры, которых поддерживали советами и направляли два молодых британских офицера. Добровольцы из Индии, они заслужили безусловное доверие турецких солдат своей самоотверженностью при сооружении новых оборонительных сооружений, направленных против подкопов русских саперов. Турки смело отбивали атаки и вызвали искреннее восхищение только что прибывшего британского офицера своим «холодным безразличием к опасности». Запретив даже думать о возможности капитуляции, молодые офицеры организовали нечто вроде тотализатора, принимая ставки на дату освобождения Силистрии.

Омер-паша, укреплявший османские армии в Шумле, был слишком осторожен, чтобы выступить на выручку Силистрии и тем самым вовлечь русских в бой на открытом пространстве. Союзным войскам не хватало транспорта, и они были еще не готовы к операции по освобождению крепости, хотя и постоянно слышали доносившийся оттуда грохот орудий. Но однажды утром, после канонады, длившейся почти всю ночь, внезапно наступила тишина. Все решили, что Силистрия пала. На самом деле произошло обратное. Русские после пятинедельного обстрела сняли осаду. И путь во владения султана в Европе таким образом остался закрытым для русского царя.

Тем временем выше по течению Дуная, в Рущуке, что на правом берегу Дуная, крупные силы турок противостояли таким же силам русских, находившимся в Журжеве, что на левом берегу. Ни турки, ни русские в тот момент не стремились к открытому конфликту. И снова группа молодых британских офицеров изменила ситуацию. Их было семеро. Они прибыли в лагерь турецкого командира Хасан-паши и предложили свои услуги. В начале июля создалось впечатление, что на противоположном берегу Днепра русский командир снимает лагерь и отводит большую часть своих сил. Хасан-паша приказал провести разведку. Генерал Кэннон, офицер индийской армии, служивший в турецкой армии под именем Бехрам-паша, переправился через реку с батальоном турецкой пехоты. Не встретив сопротивления, они начали закрепляться на противоположном берегу. Неожиданно их атаковала появившаяся из-за земляной насыпи русская пехота, и они были отброшены, понеся немалые потери. Один из британских офицеров с небольшим отрядом сдерживал противника, пока подкрепление не переправилось через реку. После этого высадившийся десант надежно окопался.

Еще выше по течению реки другой, более крупный десант с пятью британскими офицерами переправился через реку отдельными группами и продолжил, несмотря на потери от артобстрела и русских атак, вести сражение вдоль берега реки. Десант наладил связь с первым отрядом, который тем временем получил подкрепление, так что теперь общая численность турецкого отряда, переправившегося через Дунай, достигла примерно пяти тысяч человек. В течение двух дней, не встречая сопротивления, они расширяли и укрепляли плацдарм. Затем на высотах появился русский генерал Горчаков с большим войсковым соединением, высвободившимся после прекращения осады Силистрии, и занял позиции, намереваясь на следующий день сбросить турок в Дунай. Но ближе к ночи совершенно неожиданно снизу подошла флотилия канонерок и встала на якорь в бухте между двумя армиями. Пока Горчаков колебался, возможно переоценивая силу морского отряда, англичане и турки соорудили мост из лодок через Дунай и поставили его перед перспективой столкновения со всеми силами турок, сосредоточенными в Рушуке.

Это побудило русского генерала отступить и отвести всю армию к Бухаресту, и у турок осталось все нижнее течение Дуная. В течение месяца все русские солдаты переправились через Прут. Угроза войны со стороны австрийцев, недавно подписавших конвенцию с Портой, заставила русских эвакуировать свои армии и администрации из княжеств Молдавия и Валахия. Их место заняла австрийская оккупационная армия, преградив путь любому возможному вторжению русских в Европу.

Таким образом, цель первоначального британского ультиматума была достигнута. Одна короткая бесславная кампания принесла поражение царской армии и положила конец его планов относительно турецких владений в Европе. Унижение гордости и удар по престижу было тем труднее вынести, поскольку они были нанесены не европейскими армиями, а благодаря доблести и возрожденным боевым качествам давно презираемых турецких солдат, которым помогли несколько английских офицеров.

* * *

Для Османской империи война достигла своей главной оборонительной цели. Все замыслы турок были исполнены с изгнанием русских войск с османской территории и с успешной ликвидацией любой угрозы вторжения русских на Балканы. Султан и его армия добились в Европе триумфа. Какие еще действия требовалось предпринять против России? Со стороны Турции фактически никаких. Что касается западных держав, цели которых были также достигнуты, определенно наступил момент для подписания почетного мира. Представлялось, что для России, столкнувшейся на суше с объединившейся — как это редко случалось в истории — Европой, а на море — с превосходящими военно-морскими силами Британии и Франции, не было разумной альтернативы.

Но император Наполеон нуждался в войне как средстве возвеличивания своей новой династии, тогда как британцы жаждали ее продолжения из патриотических побуждений. Их взгляды были направлены на Севастополь, который царь Николай I за последние двадцать пять лет превратил в могучую крепость с бесчисленными арсеналами и неприступными фортификационными сооружениями. Предназначенный для окончательной и сокрушительной атаки расположенного в бухте российского флота на Османскую империю, Севастополь в то же время являл собой вызов британским имперским целям. И британский кабинет, уступив давлению народных масс и отбросив профессиональную осторожность, отдал главнокомандующему лорду Раглану распоряжение «принять согласованные меры по осаде Севастополя». Лорд Раглан его выполнил, правда без особого желания. Его поддержал, тоже не слишком охотно, французский главнокомандующий маршал Сент-Арно. Союзные армии отплыли из Варны на восток, чтобы занять, не встретив сопротивления, русский порт Евпатория, что к северу от крепости. Дунайская война была выиграна. Теперь начиналась Крымская война.

Это была война, которую Британия и Франция вели против России, а Турция, которая дала повод и могла в конечном счете получить выгоду от ее результатов, играла лишь незначительную военную роль. С армией из шестидесяти пяти тысяч британских и французских солдат и офицеров высадилась только одна турецкая дивизия. Для британского командира лорда Лукана турки были всего лишь башибузуками, не имевшими даже положенной военной формы. Их превосходные боевые качества и доказанную покорность командованию союзников он не спешил оценивать по достоинству. В традиционной британской высокомерной манере, он считал турок обыкновенными бандитами.

Эта война отчасти велась ради войны, но в долгосрочной перспективе это был новый акт в традиционной борьбе за власть над Россией и Западом. Крымская кампания была первой в истории, которую полностью освещали корреспонденты газет. Поэтому в следующем году взоры всех англичан были прикованы к драматической саге осады Севастополя с предшествовавшими ей сражениями под Альмой, Балаклавой и Инкерманом и завершающими штурмами Редана и Малахова кургана. Все происходило с истинно гомеровским размахом, с играющими оркестрами и развевающимися знаменами, в пределах маленького компактного полуострова, с окруженной сушей военно-морской гаванью, охраняющей ворота в Российскую империю. Патриотизм нарастал: население славило героизм происходящего, склоняло головы перед его трагедиями, приходило в ярость из-за всеобщей неразберихи и грубых ошибок несогласованного англо-французского командо вания. Сердца наполнялись гордостью, когда грохотали орудия и кавалерия бросалась в атаку в Долину смерти; трепетали от ужаса, читая об агонии людей и животных на протяжении долгой суровой зимы. Люди вздыхали спокойнее; начинали биться спокойнее при появлении сестры милосердия, которая старалась унять взмахи крыльев ангела смерти в госпитальных палатах Скутари.

В обороне Балаклавы принял участие турецкий отряд, под командованием некомпетентных офицеров он стремительно бежал от противника. В самом начале следующего года другое подразделение было направлено в Евпаторию, где турки под командованием Омер-паши мужественно сражались в естественной для себя стихии, защищая земляные укрепления. Они отбили превосходящие силы русских и тем самым нанесли последнее унижение царю Николаю I. Он скончался двумя неделями позже, и ему наследовал его сын Александр II, который вскоре проявил готовность к мирным переговорам. Тем временем на восточных границах Малой Азии турецкие войска под командованием британских офицеров стойко обороняли крепость Карс, которая пала перед русскими только из-за голода, ставшего результатом небрежного отношения турецких властей к обеспечению снабжения.

Только на поздней стадии войны союзники решили привлечь в Крыму турецкие силы численностью примерно двадцать тысяч человек под командованием британских офицеров. Но им не пришлось воевать. В сентябре 1855 года французы окончательно овладели Малаховым курганом, что привело к падению Севастополя и окончанию Крымской кампании — к неудовольствию англичан, которые желали продолжить борьбу, но по настоянию французов, цели которых были достигнуты, и император Наполеон III выразил свое полное удовлетворение.

Крымская война окончилась подписанием весной 1856 года Парижского договора. Договор и сопровождавшая его конвенция разрешали взаимное восстановление прав на завоевания России в Азии и союзниками — в Европе. Договор не предусматривал территориальных изменений, помимо уступки царем Молдавии Южной Бессарабии и дельты Дуная, аннексированных в 1812 году. Тем временем оба дунайских княжества были изъяты из-под исключительного протектората России и переданы под совместное покровительство великих держав с признанием суверенитета султана. Жители княжеств получили право на независимую национальную администрацию, свободу вероисповедания и коммерции и право на создание своих собственных вооруженных сил.

Положения договора открыли путь свободе судоходства по Дунаю, соблюдение которой было поручено международной комиссии. Также было «нейтрализовано» Черное море, его воды и порты открылись для всех торговых судов, но закрылись для военных кораблей, и военно-морские арсеналы больше не должны были размещаться на его берегах. Проливы Босфор и Дарданеллы вновь были закрыты для военных кораблей путем подтверждения договора 1841 года.

Все христианские державы соглашались по договору уважать независимость и территориальную целостность Османской империи, через механизм посредничества и, если необходимо, вооруженной интервенции. На деле, была или нет победа союзников в Крымской войне оправданной, учитывая ее огромную стоимость в виде человеческих жизней и финансовых затрат, Парижский договор, подписанный западными державами и Россией, по крайней мере успокоил на два следующих десятилетия знакомые конфликты, присущие восточному вопросу. Этот вопрос стал теперь приобретать другой акцент. В то же время внутри Османской империи султан сделал новый шаг к дальнейшей защите своих подданных-христиан, спорный статус которых в первую очередь и вызвал войну.