Глава 40

Османская империя вступила в последнюю, роковую фазу своей истории, кульминация которой пришлась на Первую мировую войну. В июне 1913 года был убит Махмуд Шевкет-паша, великий визирь, сторонник юнионистов. Это была месть за убийство Назым-паши во время имевшего место ранее революционного переворота в Блистательной Порте. Отныне и впредь младотурки из Комитета единения и прогресса безраздельно правили в империи, установив власть, по сути столь же абсолютную, какой была власть Абдул Хамида. Они правили, не имея оппозиции, с помощью эффективного и безжалостного триумвирата, составленного из наиболее радикальных элементов в Партии единения и прогресса.

Во главе его стоял Энвер, самый молодой из троицы. Популярный герой революции, которому шел всего лишь третий десяток, он по-прежнему оставался живым символом свободы молодой Турции. Он видел себя избранником судьбы в наполеоновских традициях. Теперь он был военным министром, генералом и пашой и собирался вскоре потешить свое честолюбие женитьбой на османской принцессе, получив благодаря этому почетный титул дамада. По мере возрастания его престижа о нем стали говорить, имея в виду его чрезмерное тщеславие: «Энвер-паша убил Энвер-бея». Его происхождение точно неизвестно — возможно, он был сыном железнодорожного носильщика, хотя, может быть, и железнодорожного чиновника. Энвер окончил школу военных наук и вошел в новый средний класс армии. У солдат он вызывал преданное восхищение. Холодный и невозмутимый, весьма привлекательный внешне, Энвер был безрассуден в решениях, импульсивен в действиях и бесстрашен в бою. Исполняя должностные обязанности, он отдал всю свою энергию реформе и, прежде всего, обновлению турецкой армии.

Вторым из триумвиров — на девять лет старше Энвера — был Джемаль-паша, выходец из семьи турецких военных и сам компетентный профессиональный солдат. Чернобородый и коренастый, но подвижный и энергичный, он ничего не упускал, охватывая все вокруг взглядом своих темных проницательных глаз, и всегда действовал быстро и решительно. Став после государственного переворота военным губернатором Стамбула, Джемаль-паша показал умение в организации полицейских сил в их неотступном использовании в интересах своей партии. Позже он последовательно занимал посты морского министра, командующего армией в Сирии, где он управлял в автократическом стиле династического принца. Обладая вежливыми манерами и властной уверенностью, он был человеком холодного ума, нередко беспощадным, вплоть до жестокости, при исполнении своих должностных обязанностей и в преследовании своих интересов.

Самым способным из трех триумвиров был Талаат-паша — сугубо гражданская личность. Этот выходец из народа — он жил в районе Адрианополя — гордился своими крестьянскими корнями. Говорили, что в его жилах текла цыганская кровь. Получив местное образование, он стал почтовым работником, потом телеграфистом, вырос до должности в управлении почт и телеграфов Салоник. Это позволило ему поддержать практической работой избранный политический курс Комитета единения и прогресса. После революции он сыграл ведущую роль в организации и управлении партийным механизмом, быстро продвинулся по карьерной лестнице и стал министром внутренних дел. Он крепко держал в руках провинциальную администрацию. Талаат был человеком энергичным и азартным, властным и острым на язык, чрезвычайно общительным, обладавшим грубоватой откровенной простотой, за которой скрывался быстрый, гибкий ум и реалистичный взгляд на жизнь. Решительный и напористый в действиях, он был патриотом до грани шовинизма, ставящим интересы страны превыше всего, получившим благодаря своим личным качествам прозвище Дантон турецкой революции.

Вне триумвирата довольно влиятельное положение занимал Джавид, ловкий донме, еврей по происхождению, но мусульманин по вероисповеданию, обладавший быстрым умом финансиста. Он был опытным министром финансов. Великим визирем был принц Саид Халим, из династии египетских хедивов, сменивший Махмуда Шевкета. Благовоспитанный представитель прежнего мусульманского режима и ортодоксальный мусульманин, он был вполне готов отдать себя делу юнионистов, служа в комитете удобным контактом одновременно с мусульманскими народами империи и иностранными послами в Порте.

В одном важном назначении — шейх-уль-ислама — юнионисты радикально отступили от существующих прецедентов. Традиционно этот могущественный сановник, главный религиозный авторитет страны, благодаря непревзойденному знанию исламской теологии и права, назначался напрямую султаном и находился вне парламентской иерархии. Он выбирался из рядов самых строгих членов улемы. Будучи консерватором, он постоянно служил препятствием на пути либеральных реформ. Решив освободиться от этого препятствия, юнионисты выбрали на этот пост Мустафу Хейри-бея, который больше не причислял себя к религиозной элите и даже перестал носить ее символ — тюрбан, — намереваясь впредь напрямую участвовать в политике. Он стал членом парламента, участвовал в судебных заседаниях в качестве министра юстиции и религии. Таким образом, юнионисты, используя традиционный религиозный институт для продвижения своих планов социальной и политической модернизации, назначили его шейх-уль-исламом. Назначение было благосклонно принято не только улемой, но и консервативными элементами в целом. Появился новый элемент потенциального светского контроля над религиозной областью.

Такой контроль применялся и к дворцу. В период контрреволюции он служил сборным пунктом для сил, противоборствующих юнионистам, и главный евнух императорского дворца среди другой дворцовой челяди был предан военно-полевому суду и повешен после мятежа. Его дамады и принцы крови продолжали играть оппозиционную роль. С января 1914 года он лишился такого влияния. Члены семьи султана были полностью отстранены от участия в политических делах и членства в политических партиях, а их свобода общения была ограничена. В то же самое время многие члены свиты султана были заменены сторонниками комитета, который теперь эффективно контролировал и дворец.

В административном аспекте триумвират юнионистов, несмотря на жестокие и репрессивные методы, занимался и конструктивными проектами, остро необходимыми стране. Они создали новую систему провинциальной и местной администрации. Они модернизировали даже администрацию Стамбула посредством новой муниципальной организации с активной программой общественных работ, дав городу такие блага, как пожарные команды и общественный транспорт. Они реорганизовали полицию, в том числе в провинциях, и жандармерии нового типа, появившиеся в Македонии при Абдул Хамиде, были распространены и на другие части империи. Во многом триумвиры полагались на опыт иностранных советников. Они энергично взялись за судебную реформу. Они распространили народное образование на все уровни и впервые открыли школы и университет Стамбула для женщин. Этот шаг к женской эмансипации должен был привести в предстоящие годы к вступлению женщин в профессиональную жизнь и к появлению нового законодательства, учитывающего права женщин.

Наконец, как знак видимого уважения к нормальной конституционной практике, зимой 1913 года по всей империи прошли парламентские выборы, и весной 1914 года собрался третий османский парламент. Британский посол счел его «всецело покорной машиной более или менее разумного деспотизма». На самом деле, хотя в парламенте была представлена только одна организованная политическая партия, он состоял из занимавших сходную позицию различных элементов, как правило выражавших прогрессивное общественное мнение и далеко не всегда беспрекословно подчиняющихся партийному контролю. В нем еще сохранилось представительство, хотя в более ограниченном масштабе, чем раньше, диссидентских христианских общин. Но турки-мусульмане теперь, после утраты европейских имперских владений, стали самым крупным элементом населения империи, и турецкие парламентские депутаты демонстрировали патриотическую заботу о будущем империи в сочетании с общим пониманием необходимости радикальных перемен для ее спасения.

Особенно острая нужда в реформах чувствовалась в армии. Это была область деятельности Энвера. Прошедший подготовку, будучи молодым офицером, при немецкой военной миссии, он после революции отправился как турецкий военный атташе в Берлин, где его военный министр, Иззет-паша, сам проходил военную подготовку. Энвер вскоре попал под прямое германское влияние, восторгаясь силой и эффективностью германской военной системы, и теперь пытался внедрить ее методы у себя на родине, где турецкая армия пребывала в упадке после двух Балканских войн.

Энвер особенно стремился к омоложению турецкой армии. Младшие армейские офицеры находились в конфликте со старшими, по большей части консервативными представителями прежнего режима, которые в двух Балканских войнах продемонстрировали нерешительность и пораженческие настроения. Именно молодые офицеры под командованием Энвера, игнорируя осторожные советы, отвоевали Адрианополь. Военный министр Иззет-паша теперь признал необходимость чистки старого офицерского корпуса, но отказался проводить ее сам, поскольку «все, кого надо вычищать, мои друзья». В результате Энвер, якобы временно, в самом начале января 1914 года сменил его на посту военного министра. Султан сам впервые узнал о его назначении из газеты, заметив по этому поводу: «Это немыслимо, он еще слишком молод».

Тридцатидвухлетний Энвер несколькими часами позже получил аудиенцию, и чистка была немедленно объявлена имперским указом. В списки отставников попали многие сотни офицеров, включая «командиров, ответственных за ужасные поражения в Македонии, а также большинство генералов старше пятидесяти пяти лет». Разъясняя суть чистки, Энвер напомнил, что в прошлом османская армия состояла из офицеров, пригодных для деятельности в мирное время, и офицеров, пригодных для войны. Отныне и впредь только последние будут оставлены на службе.

Более важным шагом было прибытие из Германии, по просьбе турецкого правительства, новой и многочисленной военной миссии с расширенными полномочиями. В ее состав входило сорок офицеров. Ее главой был германский генерал-майор Лиман фон Сандерс. Это вызвало немедленный дипломатический кризис. Было поставлено условие, что Лиману фон Сандерсу поручат командование 1-м армейским корпусом турок, который обеспечивал гарнизон для Стамбула и его пригородов. Какими бы ни были намерения германского правительства, фон Сандерс, солдат до мозга костей, не имел никаких политических мотивов. Он руководствовался соображениями чисто военного характера — при подготовке турецкой армии ему было бы легче здесь, в столице, преодолевать сопротивление необходимым реформам. Но для России это означало, что германский генерал будет распоряжаться судьбой проливов, тем самым давая Германии возможность обеспечить политическое господство в Стамбуле.

Сазонов, министр иностранных дел России, выразил решительный протест. Германское правительство ответило, что эффективная защита проливов турками была бы наверняка в интересах России. Но Сазонов, намекая на репрессалии против турок и на возможность войны с Германией, потребовал, чтобы фон Сандерс и его миссия были переведены на менее значимую в стратегическом отношении позицию. Английское и французское правительство, хотя и нашли его возражения не слишком существенными, посчитали себя обязанными поддержать русского министра в совместной ноте протеста. В результате был найден устраивающий всех компромисс: фон Сандерс был повышен до звания полного генерала германской армии, то есть автоматически стал считаться фельдмаршалом турецкой армии. Это сделало его слишком значительной фигурой, чтобы командовать армейским корпусом, и он был выдвинут на должность генерального инспектора турецкой армии.

Тем не менее в обстановке нараставшего антагонизма между германцами и славянами опасения русских имели достаточно реальную основу. Общественное мнение в России отреагировало на инцидент мрачными предчувствиями длительных осложнений в отношениях между Россией и Германией. Преследуемый навязчивой идеей германского господства в Стамбуле, подобно господству Британии в Каире, Сазонов с тех пор упорно трудился над достижением некоего соглашения о проливах, которое одинаково отвечало бы интересам России и Турции.

Британия, однако, придерживалась осторожной политики. На протяжении нескольких предшествующих десятилетий она оставалась главной среди держав, старающихся поддержать жизнь «больного человека Европы», по большей части путем поощрения внутренних реформ и поддержки меньшинств в европейских провинциях. Во время македонского кризиса это привело в 1907 году к «дипломатической революции» в форме того англорусского соглашения, которое было подтверждено между царем и королем Эдуардом VII в Ревеле. Хотя это касалось главным образом англо-русских интересов в Персии, оно объединилось с англо-французским соглашением 1904 года, породив Тройственное согласие, направленное на сохранение баланса сил в Европе. Новые взаимоотношения Британии с Россией были в глазах ее министра иностранных дел сэра Эдуарда Грея настолько зыбкими, что привели к модификации ее традиционной политики поддержки единства Османской империи. Ибо все это было задумано главным образом как гарантия безопасности против русской экспансии в направлении Стамбула и проливов. Грей в 1908 году так прокомментировал записку своего посла в Стамбуле: «Мы не можем возвращаться к старой политике лорда Биконсфилда; мы теперь должны быть за турок, не давая никаких поводов для подозрений, что мы против русских».

Но Грей первоначально активно поддержал конституционную революцию младотурок, несмотря на свои собственные опасения относительно ее возможного примера для британских мусульманских подданных в Египте и Индии. При этом, скорее чтобы не вызывать антагонизма двух своих союзников с их соответствующими турецкими интересами: России — в проливах, Франции — в Сирии и Леванте, Грей старался избегать ненужного вмешательства Британии на основе «наиболее благоприятствуемой нации». В результате его политики новый режим стал отчетливо пробританским, почитая Британию как «мать парламентов» и оперативно реагируя на советы англичан.

Тем не менее британская политика оставалась политикой благожелательного, но холодного нейтралитета. В ноябре 1908 года младотурки послали двух высокопоставленных эмиссаров в Лондон с предложением англо-турецкого союза, к которому, по их мнению, могла присоединиться и Франция. Грей ответил выражением доброй воли британского правительства и предложениями британских советников, которые действительно появились в нескольких министерствах. Но он настоял, что политика Британии должна быть свободной от союзов.

Аналогичная попытка была предпринята в июле 1909 года, после контрреволюции, через турецкую парламентскую делегацию, желающую уравновесить германское влияние. После поражения Турции в Первой Балканской войне «больной человек Европы» был, очевидно, мертв и, как таковой, не подлежал спасению. На Лондонской конференции Грей довел до сведения турецкой делегации малоприятный факт: если младотурки не смогли сохранить Турцию в Европе, никакая другая страна не имеет достаточных мотивов, чтобы сохранять ее для них.

Теперь глаза западных держав были устремлены на саму Европу, на тот новый балканский блок, который сменил Европейскую Турцию и сам по себе должен поддерживаться, в турецких интересах или нет, чтобы сдержать любую угрозу со стороны центральных держав. Таким образом, младотурки убедились, что не могут ожидать западного вмешательства для их спасения, если не могут спасти себя сами. Вместе с тем, хотя они были ослабленными и неплатежеспособными, изолированными и оставленными на милость агрессивных соседей, они видели, что их выживание, как никогда ранее, зависело от защиты и поддержки великой державы.

В июне 1913 года великий визирь Тевфик-паша снова поставил перед Греем вопрос англо-турецкого союза. И снова он был отвергнут на том основании, что, по словам британского посла сэра Люиса Маллета, «союз с Турцией в теперешних обстоятельствах объединит Европу против нас и станет источником слабости и опасности для нас самих и для Турции». Если бы это подразумевало, как предлагал Тевфик, какую-то степень понимания с Тройственным согласием в целом, это было бы воспринято Германией, Австрией и Италией как вызов со стороны Тройственного согласия Тройственному союзу. «Мы одни, — писал Грей, — определенно не сможем поставить Турцию на ноги: когда ее страхи уменьшатся, она станет сопротивляться попыткам реформ и натравливать одну державу на другую, если мы все не будем едины».

Турция, по его мнению, теперь была «больным человеком Азии», и европейские державы должны объединять свои усилия в его азиатских владениях, как раньше в Европе, в своих взаимных интересах. В течение 1913 года Британия, Германия, Австрия, Франция и Италия, без России, вели переговоры с турками и друг с другом, результатом которых могло стать появление в Азиатской Турции зон экономического влияния — это могло привести, если бы планы воплотились в жизнь, к политическому разделу Азиатской Турции, как уже произошло с Европейской. Самым главным результатом, с приближением августа 1914 года, стало подписание удовлетворительного англо-германского соглашения относительно Багдадской железной дороги. Германия сохраняла право ее эксплуатировать, со всеми сопутствующими экономическими последствиями, в Анатолии и Киликии. Но было решено, что она не продвинется дальше запланированного конечного пункта в Басре. Так были сохранены британские имперские интересы в речных долинах Месопотамии и в Персидском заливе.

Но пока подобного соглашения не обсуждалось относительно более важного канала между Азией и Европой. Россия, со своей стороны, была озабочена угрозой проливам в случае войны, которая стала более значимой для Британии и России, теперь союзников, чем это было в прошлом, когда они оставались противоборствующими сторонами. Здесь, по мнению России, главная опасность исходила от Германии. Но эту опасность Британия, надеявшаяся на турецкий нейтралитет, даже не пыталась предотвратить — ну, или почти не пыталась.

В Стамбуле Германия укрепляла свою власть и престиж через посла, барона фон Вангенхайма, который теперь занимал ведущее положение в дипломатии, как фон Сандерс главенствовал на военной сцене. Его новый ранг фельдмаршала и генерального инспектора действительно давал ему более широкие полномочия, чем раньше, и побуждал его претендовать, как и самого посла, на положение «личного представителя» кайзера. Становилось все более очевидно, что Германия со временем планирует захватить контроль над проливами, которые были, как и раньше, ключом к восточному вопросу. Создалась ситуация, требовавшая более смелой дипломатической конфронтации с Германией в интересах Турции, чем Британия, сверхосторожная в своей дипломатии и излишне уверенная в нейтралитете Турции, была готова поддержать.

Но если действия Британии склонялись к негативным, действия России были активно позитивными. Весной 1914 года российский посол в Стамбуле, которого твердо поддерживал Сазонов в Санкт-Петербурге, обсудил с турецкими министрами предложения по заключению соглашения между Россией и Турцией, которое решило бы проблему проливов в интересах обеих стран. Россия обеспечит Турции защиту, которая ей необходима. В случае войны Турция, как союзница России, закроет проливы для всех враждебных стран. В случае победы (как это было уточнено впоследствии) Турция получала германские концессии в Азии и гарантию своих границ.

Предложения русских были с восторгом встречены Талаатом, который в мае 1914 года отправился в Санкт-Петербург, чтобы предложить официальный русско-турецкий союз. В следующем месяце Джемаль поехал в Париж, где предложил, как более эффективный, союз со всеми тремя державами Тройственного согласия. Он получил весьма осторожный ответ, который, по сути, был завуалированным отказом, что все должно зависеть от согласия между ними и Франция не может проявить такую инициативу. На самом деле никакого соглашения так и не появилось. Французы отвергли немедленные территориальные гарантии, которых требовали турки, за счет Балканских государств. Англичане согласились с ними, продолжая настаивать на политике турецкого нейтралитета и оптимистично надеясь, что она будет принята, как отвечающая интересам Турции.

В шестой и последний раз турецкая просьба о союзе с западными державами осталась без ответа. Талаат и Джемаль вернулись в Стамбул с пустыми руками и безутешные из-за неудачи. Вскоре им предстояло прибегнуть к последнему средству — предложению воинственного военного министра триумвирата Энвер-паши. Это была опасная игра вокруг союза с Германией. Сложилась ситуация, не сулившая ничего хорошего ни Российской империи, ни Османской. Европейская война неотвратимо приближалась.

28 июня 1914 года наследник австрийского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, вместе с супругой, был убит в Сараеве, что в Боснии. Его убийцей стал студент, входивший в тайную террористическую организацию в Сербии, которая выступала против аннексии Австрией Боснии и Герцеговины и за создание, за ее счет, пансербского южнославянского национального государства. Первоначально центральные державы надеялись локализовать возникший из-за этого конфликт. Австрия, получившая карт-бланш от Германии, выдвинула ультиматум Сербии, требуя роспуска южнославянских обществ, и даже предложила для этого свои услуги на сербской территории. Возмущенный ультиматумом сэр Эдвард Грей выразил решительный протест, назвав ультиматум «самым угрожающим документом, который он когда-либо видел, направленный одним независимым государством другому». Он рассмотрел в нем угрозу европейскому миру, предвидя, что «большая европейская война при современных условиях станет катастрофой, для которой предшествующие войны не являлись прецедентом». Однако Австрия отвергла примирительный ответ Белграда и 28 июля объявила войну Сербии.

Вначале Германия не предвидела вмешательства России, которая, по мнению кайзера, на этом этапе не была готова к войне. Вильгельм II не мог понять, до тех пор пока не стало поздно сдер живать Австрию, что любое подчинение Сербии центральным державам вызовет неизбежную реакцию России, поскольку будет роковым для ее влияния на славян Балканского полуострова. Германии было бесполезно настаивать, в ответ на непрекращающиеся предложения Грея о посредничестве, что «ссора Австрии с Сербией являлась чисто австрийской проблемой, к которой Россия не имеет никакого отношения». 31 июля Россия, после предварительного предупреждения Германии, объявила всеобщую мобилизацию. 1 августа Германия объявила войну России. Франция отвергла германское требование нейтралитета и 3 августа вступила в войну. Германские армии вторглись в Бельгию, и Британия, обещавшая защищать нейтралитет Бельгии, 4 августа объявила войну Германии. Так началась, по словам Грея, «одна из величайших катастроф, когда-либо обрушившихся на человечество».

Двумя днями раньше, в основном по инициативе Энвера, был тайно согласован союз между Турцией и Германией. По его условиям турецкое правительство брало на себя обязательство вступить в войну на стороне центральных держав в случае, если Россия вмешается в австро-сербский конфликт. 4 августа, еще не зная об этом соглашении, но уже имея сведения, что в Турции началась мобилизация, Грей дал указание своему поверенному в делах в Стамбуле оказать на Турцию давление с требованием соблюдения нейтралитета. «Вы должны, однако, — предостерег он, — соблюдать осторожность и придать вашему требованию характер доброго совета от старейшего друга Турции и избежать впечатления, что мы угрожаем».

Тем не менее Грей, с запозданием осознавший степень германского влияния в Стамбуле, пришел к пониманию, «что Энвер-паша хочет поставить Турцию на сторону Германии и ничто, кроме убийства Энвера, не удержит Турцию от присоединения к Германии». Два других члена триумвирата теперь выступили в поддержку Энвера. После того как Германия предложила союз, Талаат спросил у Джемаля: «Ты сам видишь, что нам нечего ждать от Франции. Отклонишь ли ты предложение Германии, как его отвергла Франция?» На это Джемаль ответил: «Я без колебаний приму любой союз, который вызволит Турцию из ее нынешнего состояния изоляции». При этом он предпочел бы как можно дольше откладывать ее вступление в войну, чтобы выиграть время для завершения длительного процесса мобилизации. Немцы согласились с этим, и турецкое правительство, союзнические обязательства которого по-прежнему оставались в тайне, объявило о нейтралитете, который подкрепит всеобщая мобилизация.

Тем временем турецкое общественное мнение было откровенно возмущено Британией, когда в начале европейской войны ее правительство реквизировало два военных корабля, «Султан Осман» и «Решадие», которые строились или перестраивались для Турции на британских судоверфях. Британия, уже вступившая в войну, могла предъявить все права на эти корабли, которые в руках турок становились угрозой балансу военно-морских сил на Черном море и за которые была обещана солидная компенсация размером семь с половиной миллионов фунтов стерлингов. Но их покупке во многом помогли народные пожертвования в ходе общенациональной кампании стимулирования поддержки турецкого флота. Чиновники для этой патриотической цели отдавали часть жалованья, и последний платеж был сделан совсем недавно. Порта обвинила Британию в нарушении международного права, общественность обвинила ее в элементарном воровстве, а прогерманская газета обрушила на нее «тысячу проклятий».

Инцидент облегчил задачу триумвирата в переключении симпатий общественности с Британии на Германию и в примирении турецкого народа с мобилизацией. Их задача стала еще легче, когда 10 августа два германских военных корабля, «Гебен» и «Бреслау», крейсировавшие в Средиземном море накануне войны, оторвались от преследовавшей их британской эскадры, появились у входа в Дарданеллы и запросили разрешение на вход. Под давлением германской военной миссии это разрешение было дано Энвером, и два корабля нашли убежище в проливах. Он также согласился, чтобы форты открыли огонь, если британские военные корабли попытаются продолжить преследование. Объявляя об этой новости своим коллегам, Энвер воскликнул: «Нам рожден сын!»

Послы стран-союзниц заявили протест по поводу этого нарушения Турцией международных договоров. Но уже на следующий день было объявлено, что корабли «проданы» Турции. Джемаль информировал прессу, что они займут место двух кораблей, которые вероломная Британия украла у Турции. Условием «продажи» было то, что командовавший кораблями германский адмирал Сушон сменит британского адмирала Лимпуса в качестве командующего турецким флотом. Так два германских корабля, переименованные в «Явуз» и «Мидилли», с экипажами, надевшими турецкие фески, отправились в Мраморное море с турецкими вымпелами на мачтах и бросили якоря напротив Стамбула. Там несколькими днями позже корабли были церемонно осмотрены султаном вместе с остальным турецким флотом, после чего была проведена регата у Принцевых островов, вызвавшая восторженный энтузиазм жителей Стамбула.

Не имея сил противостоять подобному политическому давлению со стороны морского министерства, британский адмирал Лимпус покинул флагманский корабль, и вскоре ни одного британского офицера не осталось на турецких кораблях. Адмирал Сушон был официально объявлен командующим военно-морским флотом. Германия добилась впечатляющих достижений как открытый друг турецкого народа. В последовавшие недели иностранные послы не добились успеха в требовании интернирования и репатриации экипажей германских кораблей, которые теперь фактически вошли в состав турецкого флота, а британская военно-морская миссия несколькими неделями позже прекратила свою деятельность. Когда Джавид-бей сообщил своему высокопоставленному другу из Бельгии плохую новость о том, что немцы вошли в Брюссель, бельгиец, указав на два стоявших на рейде корабля, ответил такой же плохой вестью: «Немцы захватили Турцию».

Предвидя, что турки теперь недолго будут оставаться нейтральными, Уинстон Черчилль, первый лорд адмиралтейства, хотел, чтобы британская эскадра огнем проложила свой путь через проливы и потопила два германских корабля в Мраморном море. Но коллеги отклонили его предложение. Тогда, после консультаций с лордом Китченером (новым военным министром), он предложил план захвата Галлиполийского полуострова с помощью войск, обещанных греками, и требовал, чтобы Грей получил такую же помощь от русских. Но у тех не было свободных войск. Король Константин (супруга которого была сестрой кайзера) теперь объявил, что греки начнут наступление, только если первыми атакуют турки, и Черчилль был убежден советниками, что морская атака без сухопутных войск обречена на неудачу. В результате на какое-то время проект был отложен.

Последовала некая неопределенная фаза, которая не была ни войной, ни миром. Турки находились теперь в выгодном положении и имели возможность вести дипломатический флирт с обеими сторонами, умело натравливая друг на друга страны Тройственного союза и Тройственного согласия. 16 августа Россия, опасаясь закрытия проливов в случае враждебной позиции Турции, присоединилась к Британии и Франции в предложении гарантий турецкого нейтралитета и территориальной целостности. Но это ничего не дало. Осмелевшие турки потребовали в обмен на нейтралитет таких гарантий и уступок, какие союзники не могли принять, — полной отмены капитуляций, возвращение Британией реквизированных турецких военных кораблей, возвращения островов в Эгейском море и территорий в Западной Фракии. Когда две недели спустя было внесено пересмотренное предложение, сообщения о решающей германской победе во Франции исключили любое подобное урегулирование.

Несомненно, большинство турецкого кабинета и наверняка палата депутатов все еще были благосклонны и не вполне доверяли или недооценивали воинственное меньшинство с его прогерманской политикой. Но в последующие два месяца смещение в направлении войны стало безошибочным. Оно было достаточно очевидным для сэра Эдварда Грея, дипломатия которого теперь свелась к двойной ограниченной цели. Во-первых, вступление Турции в войну, независимо от того, можно или нельзя его в конце концов предотвратить, должно быть любой ценой максимально отсрочено. Лорд Китченер настаивал, что Турцию следует удерживать в состоянии нейтралитета или, в крайнем случае, в состоянии мира с Британией, пока имперские войска из Индии не будут безопасно доставлены по Суэцкому каналу. Во-вторых, Грей стремился сделать так, чтобы, если худшее все-таки произойдет, оно явилось неспровоцированной агрессией Турции и не было виной Британии. Обе его цели были достигнуты. Войска из Индии достигли Египта и Средиземного моря, по пути во Францию, в безопасности.

27 сентября британская морская эскадра, стоявшая у входа в Дарданеллы, приказала турецкому торпедному катеру повернуть назад. Это действие дало немцам желанный предлог, чтобы настаивать на закрытии проливов для иностранного судоходства. Энвер отдал распоряжение о постановке мин. К этому времени в столице находилось уже несколько тысяч немцев. Послы Германии и Австрии стали решительно настаивать на выступлении Турции против стран Антанты. 11 октября Энвер и Талаат дали обещание вооруженного вмешательства в обмен на значительный заем из Германии. Бывшие «Гебен» и «Бреслау» под командованием адмирала Сушона под видом «маневров» вышли в Черное море, как бы стремясь спровоцировать русских, дав им casus belli.

Наконец 28 октября германский адмирал вывел мощную турецкую эскадру в Черное море, подчиняясь секретному приказу Энвера, который тот скрыл от своих коллег-министров: «Турецкий флот должен силой обеспечить свое господство в Черном море. Найдите русский флот и атакуйте его на месте, без объявления войны». Без предупреждения турецкий флот обстрелял русские порты Одессу, Севастополь и Новороссийск и потопил несколько русских судов. «Никогда, — таков был вердикт Грея, — не имело места более безответственное, необоснованное и неспровоцированное нападение одной страны на другую». К 5 ноября Британия, Россия и Франция объявили войну Османской империи.

Катастрофический исход теперь стал неизбежным. На начальной стадии Британия еще могла убедить Турцию, используй она более решительную дипломатию, проводить политику нейтралитета. По логике вещей такая политика, безусловно, была в интересах Турции и всех ее союзников. После катастрофических поражений в недавних Балканских войнах Турция больше всего нуждалась в мирной передышке, чтобы восстановить и увеличить военную мощь, поддержать равновесие между союзниками и центральными державами и понаблюдать за развитием событий, прежде чем решить, вмешиваться ли в конфликт и на чьей стороне. Этот довод тщетно пытался втолковать Энверу в середине июля Мустафа Кемаль, которого тот направил в Болгарию в качестве военного атташе. Он решительно возражал против любого союза с Германией на том основании, что, если Германия выиграет войну, она сделает из Турции сателлита. Если же она войну проиграет — а он был уверен, что так и будет, — Турция потеряет все. Подобных разумных взглядов придерживались и другие юнионисты. Но настроение турок в целом, которое умело использовал Энвер и недооценивал британский посол, все еще веривший в умеренность, больше не было склонно внимать гласу рассудка.

Униженная последними поражениями, понимая свою слабость перед врагами, новыми и старыми, Турция испытывала психологический страх перед изоляцией. Более того, она верила, что политика нейтралитета может привести только к конечному разделу ее территорий между великими державами. Покинутый — это теперь представлялось очевидным — прежними западными союзниками турецкий народ был готов с покорностью, если не со всеобщим воодушевлением, обратиться к новому союзу с Германией.

Таков был климат общественных настроений, в котором Энвер-паша приступил к своей безрассудной игре. Узнав новость об этом, Джавид-бей, всегда отличавшийся умеренностью, вышел из правительства младотурок, произнеся на прощание судьбоносную фразу: «Даже если мы победим, это будет нашей погибелью».

Итак, после шести веков существования наступила последняя роковая стадия упадка и гибели Османской империи. Война для османов началась плохо. Во-первых, в 1914 году импульсивный Энвер-паша потерял почти всю турецкую армию во время недальновидной зимней кампании против русских на Кавказе. Затем Джемаль-паша, губернатор Сирии, желавший завоевать Египет, направил экспедиционный корпус через безводную Синайскую пустыню к Суэцкому каналу. Остановленный на берегах канала заранее предупрежденными войсками англичан, корпус был вынужден повернуть в обратный путь через пустыню, к своей штаб-квартире в Беэр-Шеве.

В начале 1915 года русские, испытывавшие нехватку боеприпасов и к этому времени уже отрезанные от путей снабжения по Средиземноморью турецким контролем над Босфором, через великого князя Николая обратились к Британии за помощью — им надо было освободиться от давления турок. Это привело к возрождению ранее выдвигавшегося Уинстоном Черчиллем плана организации экспедиции к Дарданеллам. Чтобы обеспечить боеспособность русских, было предложено силой проложить путь по проливам в Мраморное море и к Стамбулу. Черчилль планировал это как чисто морскую операцию, с сухопутными войсками, находящимися в резерве. Эта перспектива вызвала у турок, традиционно испытывавших уважение к морскому могуществу англичан, состояние ужаса. Они боялись третьего и окончательного поражения, которое могло быстро последовать за поражениями на Кавказе и Суэце.

Но из-за штабных разногласий и благодаря главным образом лорду Китченеру основной аспект кампании сместился с морского на сухопутный вариант. Теперь это была не атака военно-морскими силами на проливы, а наземное вторжение на Галлиполийский полуостров. К концу 1915 года вторжение вылилось в два дорогостоящих наступления, которые привели к британскому отступлению и обеспечили туркам решительную и совершенно непредвиденную победу. Заслуга в этом принадлежала в основном умелому руководству Мустафы Кемаля, который показал себя командиром, способным встать на один уровень с полководцами османского имперского прошлого.

Неудача Британии в Галлиполи дала триумвирату младотурок время на передышку, предоставив возможность свободно и без иностранного вмешательства проводить продуманную внутреннюю политику полного уничтожения армянского народа. Близость их поселений к русскому фронту на Кавказе давала удобный предлог для преследований армян в масштабах, намного превосходящих зверства Абдул Хамида. Из миллиона армян, подвергшихся депортации и убийствам, более половины погибли.

В 1916 году русские вернулись к наступлению на Кавказском фронте, захватив крепость Эрзурум и использовав ее в качестве базы для вторжения в Анатолию и в порт Трабзон, господствовавший над морскими путями Черного моря. Их наступление прервано в марте 1917 года началом русской революции. Это спасло турок от поражения в Азии и даровало им дополнительную передышку. Но турецкие армии стремительно редели из-за дезертиров, которые исчислялись уже сотнями тысяч. А пути подвоза были близки к полному развалу.

Багдад пал перед союзниками, и британские войска продвигались вверх по долине Тигра во внутренние районы Ирака. Тем временем в османских рядах появился враг в лице арабов, которые подняли бунт в Хиджазе — во имя арабской независимости против турецкого господства. Беспорядки распространились на все арабские земли и оказали глубокое влияние на исход войны и ее последствия.

Теперь, осенью 1918 года, наступил последний час, когда войска союзников, захватившие Иерусалим, приготовились к заключительному молниеносному наступлению на Палестинском фронте под командованием генерала Алленби. Этот поход, по выражению арабского историка, должен был вымести турок из Сирии, «подобно чертополоху под напором ветра». И вновь турецким героем кампании стал Мустафа Кемаль, который после безукоризненного стратегического отступления к высотам над Алеппо был назначен командиром остатков турецких войск, теперь оборонявших землю самой Турции, естественным рубежом которой был этот район. Турки оставались непобежденными, когда пришло сообщение о подписании 30 октября 1918 года перемирия между Британией и Турцией. И Мустафа Кемаль в конце кампании остался единственным турецким командиром, не потерпевшим поражения. За его спиной лежали земли Анатолии, колыбели турецкого народа, где самого Мустафу Кемаля и его народ ждала его будущая судьба.

Лидеры младотурецкого триумвирата отправились в изгнание, где все они умерли насильственной смертью. Союзники, вскоре занявшие Стамбул, разработали на Парижской мирной конференции планы не только расчленения Османской империи, но и раздела ее анатолийского сердца между Францией, Италией и Грецией. Турецкому государству осталось лишь несколько внутренних провинций.

Истинный борец за права своей страны, Мустафа Кемаль сумел получить в Анатолии официальный пост. Здесь при поддержке командиров двух турецких армий он организовал движение национального сопротивления союзникам и условиям мира, которые те стремились навязать. Одерживавший победы в течение трех лет, сначала в гражданской войне против войск султана, а затем в войне за независимость с целью изгнания греков, Мустафа Кемаль сумел-таки освободить отчизну турок от иностранной оккупации. Он созвал свой собственный националистический парламент в Ангоре. И наконец на новой мирной конференции в Лозанне он добился от союзников установления новых границ, каких требовал для Турции, тем самым сохранив в неприкосновенности Анатолийскую колыбель и полосу турецкой земли в Европе, которая включала Адрианополь (теперь Эдирне).

Упразднив султанат и отправив последнего султана Мехмеда VI в изгнание, Мустафа Кемаль провозгласил 29 октября 1923 года Турецкую республику. В таком виде Турция после ее гибели в качестве мировой империи должна была выжить и процветать — как национальное государство.

Так наступила новая фаза в истории турецкого народа, сменившая старую.