Глава 36

Абдул Хамид был несчастный человек и бесчеловечный султан. Потеряв в возрасте семи лет обожавшую его мать-черкешенку, он «никогда никого не любил, и меньше всего самого себя». С ранней юности он был замкнут и нелюдим, чурался любой компании и вырос не в «Клетке», как его предшественники, — ведь он в юности вместе с дядей, султаном Абдул Азизом, бывал в Европе, — а в плену своих мыслей.

Все это стало очевидно, когда, взойдя на трон, он избрал своей резиденцией дворцово-парковый комплекс Йылдыз, окруженный неприступными стенами. Абдул Хамид не любил дворец Долмахче, творение его отца, пышная роскошь которого отражалась в прозрачных морских водах. Зато он увеличил для своих уединенных занятий Звездный павильон, некогда построенный для фаворитки султана. Он разрушил дома вокруг и присвоил себе — для садов — земли, в том числе два христианских кладбища, чтобы создать бессистемный комплекс из павильонов и шале, секретариатов и правительственных зданий, казарм и сторожевых помещений. Все это стало имперским Сералем, новым центром власти, откуда новый султан правил Османской империей, находясь в полной изоляции. Он был абсолютным автократом, равного которому не знала история.

А еще это был центр страха — иррационального страха самого Абдул Хамида за собственную безопасность, порожденного внутренним недоверием к людям и их мотивам и, в свою очередь, вызывающего опасения во всех окружающих. Еще в начале правления повышенная нервозность султана стала хронической — после начала в Стамбуле восстания либералов, вдохновителем которого был Али Суави, лидер новых османов, недавно вернувшийся на родину из изгнания. Его целью было свержение Абдул Хамида и освобождение и повторное возведение на трон его брата и предшественника Мурада V.

С большим отрядом вооруженных сторонников он ворвался во дворец на Босфоре, где был заключен Мурад, и потребовал, чтобы тот пристегнул к поясу меч и последовал за ним. Но насмерть перепуганный принц, явно не оценивший такой перспективы, сбежал и спрятался в гареме. Из-за задержки успела прибыть полиция. Командир полицейских сбил Али Суави с ног и убил его ударом дубинки. Некоторые из его сторонников тоже были убиты или ранены, остальных трибунал приговорил к изгнанию. А Мурад был переведен в более надежное место заключения — изолированный павильон в дворцово-парковом комплексе Йылдыз.

Эта неудавшаяся попытка переворота, предпринятая Али Суави, которую придворные описали султану как масштабный заговор, оказала сильное влияние на состояние его рассудка. И когда британский посол попросил аудиенции для решения дипломатического вопроса, Абдул Хамид вообразил, что его должны похитить, увести на британский военный корабль и там убить, чтобы Мурад мог взойти на трон. Сэр Генри Лэйард вспоминал, что, придя к султану, он нашел его сжавшимся от страха в углу большого зала, где его окружили личные телохранители.

С тех пор подозрения и страхи Абдул Хамида переросли в манию. Йылдыз фактически стал крепостью. Ворота постоянно закрывались изнутри, вокруг была построена вторая стена, а рядом с ней — просторные казармы для албанской императорской гвардии, насчитывавшей несколько тысяч человек. На стенах были устроены наблюдательные посты с мощными телескопами, позволявшими осматривать все окрестности, включая Босфор и бухту Золотой Рог, охраняя дворец от возможной опасности с любой стороны. Абдул Хамид довольно скоро перестал покидать пределы Йылдыза. У ворот была построена мечеть, где он по пятницам молился, и больше не ходил в удаленные городские мечети.

Бледный, молчаливый и меланхоличный, с мрачным выражением лица и пронзительным взглядом, что противоречило его вежливым манерам, Абдул Хамид чувствовал опасность со всех сторон и подозревал всех окружающих. Он окружил себя армией лазутчиков, агентов-провокаторов, сотрудников тайной полиции и неофициальных информаторов, которые ежедневно представляли ему доклады. В конечном счете получалось, что одна половина населения Стамбула следила за другой. Абдул Хамид был правителем, который держал все государственные дела под строгим личным контролем. Он трудился неустанно — с утра до позднего вечера. Умеренный в пище, страдающий от хронической диспепсии, он прерывался только для легкой трапезы или чтобы попить воды. Ему возили воду из одного святого источника, который придворный предсказатель объявил свободным от заразы — чумы и холеры. Султан сам вел свою переписку, вникал в мельчайшие подробности контрактов, концессий, счетов и петиций и лично принимал всех, с кем вел дела.

Не доверяя всем министрам и чиновникам, как «лицемерам и паразитам», он сеял и всячески взращивал взаимное недовольство между ними, назначал на высокую должность одного только потому, что ему было известно о претензиях другого, стравливал всех со всеми. Монополизировав власть, он отдавал приказы и инструкции исполнителям лично или при посредстве штата личных секретарей. Они часто противоречили распоряжениям, отданным главному визирю, тем самым понижая его привычный статус. Великий визирь больше не стоял, как в прошлом, между султаном и министрами, будучи главным получателем делегированных полномочий.

Такова была модель управления абсолютного деспота, правящего, согласно его убеждению, по праву, дарованному ему Небесами. Его государство было, по сути, полицейским. Вся бюрократия сконцентрировалась в одном месте — дворце Йылдыз и была усилена новым инструментом автократии, более могущественным, чем все, что имелись в распоряжении ранних султанов. Речь идет о телеграфе. Впервые примененный союзниками в Крымской войне, он распространился по всей империи французской концессией, и Абдул Хамид активно использовал его в рамках недавно созданного министерства почты и телеграфа. В школах теперь готовили телеграфистов. Довольно скоро в империи была создана разветвленная сеть телеграфных линий, соединившая столицу империи со всеми провинциальными столицами, давая Абдул Хамиду возможности контроля, которых не было ни у одного раннего султана. Губернатор больше не мог править по своему усмотрению и на свой страх и риск. С помощью телеграфа султан мог «отдавать ему приказы, узнавать, чем он занят, сделать ему выговор, отозвать, приказать его подчиненным донести на него и вообще лишить его всей реальной власти». Абсолютный автократ, лишенный препятствий в виде политической оппозиции или конституционных ограничений, Абдул Хамид испытывал отвращение к любым формам либерального правления. По его убеждению, именно из-за либерализма правители Запада позволили своим подданным управлять собой.

Тем не менее, если отставить в сторону политику, султан вовсе не был слепым реакционером. Он продолжал опираться на Запад, как это делали его предшественники эпохи Танзимата, в стремлении к модернизации не только в области технологии, что он мог использовать для своих конкретных целей, но также в сфере правосудия и образования. Здесь автократическими методами он распространил и воплотил в жизнь многое из того, что задумали реформаторы прошлого, но почти ничего не добились. В это время империя больше всего нуждалась в расширенной гражданской службе, достаточно компетентной, чтобы вести государственные дела, отправлять законы и управлять финансами, согласно воле султана. Тем самым будет обеспечено упорядоченное и прогрессивное развитие.

С тем, чтобы идти в ногу с Западом — да и со своим собственным христианским населением, — султану были остро необходимы реформы и усовершенствования в системе народного образования. Абдул Хамид хотел видеть вокруг себя надежный, образованный класс чиновников, которые могли заменить тех, чья репутация была запятнана, и тех, кто находился в изгнании. Ему было необходимо увеличить число соратников, на кого он мог бы положиться в будущем в выполнении его распоряжений и служении его государству. С этой целью Абдул Хамид реорганизовал Мюлькийе, первый в империи центр высшего гражданского образования, увеличив число обучающихся там студентов по сравнению со временем правления его отца в двенадцать раз.

В военной области аналогичным образом был расширен военный колледж Харбийе, вместе с военно-морским, инженерным и медицинским училищами, как военными, так и гражданскими. Абдул Хамид увеличил сеть образовательных учреждений восемнадцатью новыми высшими учебными заведениями и профессиональными школами, в которых преподавались такие предметы, как финансы, изящные искусства и другие; в них готовили инженеров-строителей, полицейских, таможенников. Наконец, он основал Стамбульский университет, материализовав таким образом проект, задуманный, но так и не начатый, полвека назад — в эпоху Танзимата. С целью заполнить эти новые учебные заведения студентами и пре подавательским составом, повсеместно расширилась сеть начальных и средних школ и колледжей по подготовке преподавателей. В столице пик развития среднего образования был достигнут с расширением и туркизацией франко-турецкого училища в Галатасарае. Теперь превратившийся в имперский османский лицей, он стал элитарным учебным заведением для выходцев из турецкого правящего класса, с преподавателями, подобранными из числа ведущих турецких ученых и литераторов.

Таким, благодаря упорному трудолюбию Абдул Хамида, было долгожданное воплощение в конкретных практических формах идеалов Танзимата. Наконец возникло расширяющееся ядро реального нового образованного слоя общества, элиты гражданских служащих, получившей профессиональную подготовку, чтобы укомплектовать громоздкую бюрократическую машину хамидовского режима — и, по иронии, антихамидовского режима, которому предстояло стать следующим.

В области правовой реформы Абдул Хамид вначале добился небольшого успеха. Под началом министерства юстиции он планировал такие перемены в османском гражданском судопроизводстве, чтобы обеспечить его признание иностранными комиссиями, тем самым ограничив правовые привилегии, которые давали им капитуляции. Но иностранные миссии отказались применять в смешанных судах соответствующие новые законы по гражданскому судопроизводству и исполнению решений. Так что их экстерриториальные привилегии остались прежними. В области коммуникаций дальнейшим вкладом в модернизацию Турции стало распространение печатного слова посредством газет, периодических изданий и книг. Все они подвергались строгой цензуре, часто вплоть до полного выхолащивания — «кастрированных газет» (как назвал их один из иностранных наблюдателей), не дававших никаких политически важных сообщений. Тем не менее они распространялись все шире. По всем неполитическим темам, таким как литература, наука и другие области знаний, новая читающая публика могла расширять свой кругозор.

В области финансов Османская империя теперь была более, чем когда-либо, отдана на милость Европы. На Берлинском конгрессе заинтересованные державы впервые столкнулись с проблемой дефолта по османским долгам. В официальном протоколе они предусмотрели создание в Стамбуле международной финансовой комиссии, призванной найти средства, допустимые при финансовой ситуации Порты, удовлетворить претензии держателей облигаций. Теперь, после потери османских территорий в Еворпе, возникла унизительная перспектива ограничения европейцами османского суверенитета у себя дома. Для Абдул Хамида это был весьма болезненный удар по гордости, с которым он поначалу никак не мог смириться. Но со временем, видя, что казна пуста, он признал необходимость смягчить европейских кредиторов и, сделав это, восстановить хотя бы частично престиж Турции за границей.

В 1881 году он издал Мухарремский декрет, которым, в полном согласии с европейскими держателями облигаций, учреждалось Управление османского государственного долга, во главе которого стоял совет. Управление состояло из османских и иностранных представителей и имело целью возобновление обслуживания долга. Декрет был так ловко составлен султаном, что в какой-то степени возобновлял добрую волю европейских стран по отношению к Турции, практически не ослабляя его суверенных прав. Этот орган, как было изначально предусмотрено в Берлине, не был официальной международной комиссией, в которую входили представители иностранных правительств. Это был более приемлемый для султана продукт двустороннего соглашения между Портой и ее кредиторами, полуофициальный по характеру, но согласованный обеими сторонами без дипломатического вмешательства.

Выработанные условия были благоприятны для османов: кредиторы списали долг наполовину, до немногим более ста миллионов фунтов стерлингов с процентной ставкой не более 4 процентов годовых, а обычно совсем низкой — в 1 процент. В свою очередь, казначейство уступало совету значительную часть ежегодных государственных доходов для выплаты процентов и погашения облигаций. Эти доходы включали поступления от соляной и табачной монополий, дань, выплачиваемую Болгарией и Восточной Румелией, финансовый излишек кипрского правительства и ряд косвенных налогов и десятин. Но любой излишек этих ежегодных доходов, остававшийся после выплаты процентов и погашения, должен был возвращаться турецкому казначейству. Совет по государственному долгу, хотя и возложил на Турцию тяжелое бремя, стал институтом, благодаря которому турки с их традиционным уважением к всевозможным институтам показали свою готовность упорядоченно и рационально рассчитываться с долгами. Только спустя сорок долгих и беспокойных лет османское правительство предприняло попытку освободиться от обязательств Мухарремского декрета Абдул Хамида.

Урегулирование долга Османской империи, по существу, означало, что впредь экономическое развитие страны будет финансироваться преимущественно европейскими инвесторами через Управление государственного долга. Турция стала быстро двигаться к процветанию, в основном к выгоде для иностранцев, но и для турок-мусульман тоже, в смысле увеличения занятости и расширения сферы услуг. Заброшенные сельскохозяйственные и природные ресурсы разрабатывались иностранными концессионерами. Государственный долг оживил производство шелка в Бурсе. Французский капитал разрабатывал угольные шахты Зонгулдака, что на берегу Черного моря. Выращивание табака стало монополией франко-австрийской компании, обеспечившей занятость десятков тысяч турок-мусульман от Ма кедонии до Леванта и Северной Анатолии. Но больше всего, благодаря импульсу, данному Управлением, империя стала открытой в результате масштабного строительства железных дорог, впервые начатого Абдул-Азизом. При Абдул Хамиде главные города империи были связаны между собой железными дорогами протяженностью в несколько тысяч миль, часто в местах, где почти не было других дорог, к выгоде расположенных там промышленных предприятий и прилегающих сельских районов. В 1888 году Турция впервые была соединена железной дорогой с Западной Европой. Прибытие первого поезда из Вены в Стамбул сопровождалось оркестром и всеобщим ликованием. Это был предшественник «Восточного экспресса».

Это эффектное разрушение барьеров между Востоком и Западом не слишком приветствовал султан Абдул Хамид. Внешняя политика его империи становилась все больше изоляционистской, как и личная жизнь — уединенной. Он постепенно отворачивался от западных держав, которые оставили его сражаться в одиночестве в последней войне с Россией, а их мотивы вызывали у него недоверие. Он был особенно обижен на Британию, которая, по его мнению, предала его, отказавшись поддержать в войне. Она довела его страну до банкротства, свела к нулю его собственный экономический суверенитет, а ее консулы постоянно вмешивались во внутренние дела империи, настаивая на нежелательных реформах в провинциях. Он испытывал «почти что ужас перед мистером Гладстоном», который в 1880 году вернулся к власти и который, в свою очередь, считал правительство султана «бездонной пропастью мошенничества и лжи».

В 1885 году, когда к власти в Британии снова пришли тори, британский посол, сэр Уильям Уайт, сообщил лорду Солс бери о полной потере влияния в Порте правительств Лондона, Парижа и Вены. «Их слишком много консультировали раньше, и теперь советы оставляются без внимания и даже воспринимаются в штыки, если не с презрением. Ноты и обращения получают уклончивые ответы или вообще игнорируются». Абдул Хамид повернулся от своих традиционных союзников к России, своему традиционному врагу. Ее искусная располагающая тактика находила все больший отклик в Порте. Еще более важным представлялось то, что султан обратился к новому источнику поддержки в лице усиливающейся Германии, где все еще главенствовал Бисмарк. Теперь Германия стала активной союзницей России и Австрии в Тройственном союзе трех императоров. Довольно скоро германское влияние проявилось в Порте прибытием германских офицеров для тренировки и развития османской армии.

После Берлина Абдул Хамид прибег к тактике проволочек в выполнении условий договора. Его первой неудачей в 1880 году стала Черногория (Монтенегро), которую договор признал независимым государством с выходом к Адриатическому морю — портом Антивари (Бар). Для того чтобы не стал военной базой русских, он был уступлен при условии, что не будет использоваться военными кораблями. Теперь Абдул Хамид решительно отказался сдать порт. Его отказ спровоцировал демонстрацию перед ним военно-морских кораблей европейских держав, которую он тоже проигнорировал. В конце концов Британия через посла Гладстона — виконта Гошена — пригрозила, что, если султан не починится, британские корабли займут другой важный турецкий порт. Как позже выяснилось, речь шла о Смирне. Абдул Хамид продолжал упорствовать, но в тот вечер дал волю гневу. Охваченный яростью, он заявил, что желал бы видеть Лондон уничтоженным. Но когда британский флот уже готовился выйти в море, в последний момент была замечена лодка, отошедшая от берега с чиновником на борту. Султан сдался.

Аналогичные задержки, инициированные Йылдызом, сопровождали установление границ Греции, которые были передвинуты конгрессом, поскольку греки воздержались от войны. Здесь тактика Абдул Хамида, основанная на разобщенности между державами, оказалась более эффективной. Он отверг предложение уступить Греции всю Фессалию и Эпир. После длительных переговоров, во время которых была мобилизована греческая армия, он договорился, что уступит грекам Фессалию, но только треть Эпира — за исключением регионов, заселенных мусульманами. Но Греция так и не получила Крит, на что рассчитывала.

В отношении Болгарии, своего ближайшего европейского соседа, султан оказался менее напористым. Здесь после Берлинского договора создалась ситуация, при которой у него появилось несколько шансов вмешаться — одновременно по условиям договора и в интересах своей империи. Но всякий раз он предпочитал — проявляя невиданную пассивность — не делать ничего. В автономном княжестве Северной Болгарии, за Балканским хребтом, первоначально казалось, что влияние «России-освободительницы» окажется преобладающим. Ее правителем был Александр Баттенбергский, надлежащим образом выбранный Болгарской ассамблеей, которую он впоследствии распустил. Вначале он пользовался поддержкой русских, который были силой, стоявшей за его троном, и проводил тактику натравливания одного князя на другого от имени царя. Но Александр обладал германским презрением к русским и противился их господству, жалуясь, что весь «сброд из России собрался здесь и осквернил страну». Да и болгары не стали долго терпеть чужеземных надсмотрщиков с их бестактностью, деспотизмом и диктаторским вмешательством в дела вроде бы либерального правительства. Не сменили ли они одну форму рабства на другую, освободившись от подчинения туркам, как райя, только для того, чтобы русские относились к ним как к презренным азиатам? Довольно скоро болгары прониклись самыми лучшими чувствами к Баттенбергу, назвав его Александром Освободителем. Его портреты вешали в домах, и по всей стране стал распространяться националистический призыв «Болгария для болгар».

Так зародилось движение за объединение двух болгарских государств, северного и южного, созданных согласно берлинскому решению. К югу от Балканского хребта располагалась более богатая территория Восточной Румелии, автономное Болгарское государство, оставшееся под протекторатом султана. Русские войска оставались там до тех пор, пока не была введена конституция. Затем Абдул Хамид назначил христианского губернатора — некоего Гавриил-пашу. По прибытии в Филиппополь он обменял официальную турецкую феску на болгарский колпак. Националисты терпели его только из страха, что султан может ввести войска в Румелию, как следовало из договора, и нанести поражение болгарской армии, от которой они зависели.

Тем не менее они неустанно стремились к единству, и турки поспешили опередить это требование, узаконив свое право вето в румелийском законодательстве. Тем временем султан издал провокационный указ, запрещающий вывешивание болгарского флага. Народ упрямо продолжал поднимать его в Филиппополе, своей столице, и болгарские войска, не встречая сопротивления, осуществили «бескровную революцию», сопровождающуюся призывами «Да здравствует союз!». Через несколько дней Александр, по настоянию лидера повстанцев Стамболова, вошел в Филиппополь, где был провозглашен правителем Восточной Румелии, и ассамблея восторженно одобрила союз. Тем временем турецкого губернатора Гавриил-пашу провели по улицам в шутовской торжественной процессии и переправили через границу к туркам, где он мог вернуться к более привычной для него феске.

Это было оскорбление Османской империи, которое к тому же явилось открытым нарушением Берлинского договора. Болгары приготовились защищаться, уверенные, что султан, выступавший против объединения, пожелает восстановить свои права и вышлет турецкие войска. Но войска так и не пришли. Абдул Хамид дал понять, что опасается повторения болгарской резни, которую может начать недисциплинированная солдатня, и не хочет снова вызывать гнев великих держав. Он принял fait accompli, назначил князя Александра правителем Восточной Румелии сроком на пять лет, и отныне ассамблеям обоих государств предстояло собираться вместе в Софии.

Превращение Болгарии в такое большое государство разожгло завистливое возмущение ее соседки Сербии, правитель которой, князь Милан, потребовал территориальной компенсации и затем предпринял наступление с запада через болгарскую границу. Болгары оказались в невыгодном положении, поскольку русские, возмущенные успехом Александра, отозвали всех своих офицеров-инструкторов из болгарской армии. Тем не менее, подогреваемые националистическим рвением, ведомые князем Александром, который командовал ими и воодушевлял, болгары упорно сопротивлялись более опытным сербским войскам. За три дня боев на перевале Сливница, что по дороге на Софию, они оттеснили сербов за пограничную линию и теперь могли начать наступление на Белград. В этой ситуации Австрия, как покровитель Сербии, вмешалась, чтобы восстановить мир, и статус-кво возобновилось. Таким, спасшим ее от поражения сербами, которое могло привести к навязыванию ей австро-венгерского протектората, было победоносное крещение огнем болгарской нации.

Во второй раз Абдул Хамид допустил, чтобы его суверенное право на вторжение осталось неиспользованным. Он ограничился протестами и оборонительными мерами внутри страны. Его бездействие, хотя и было бесславным, теперь устраивало западные державы, включая Британию. Лорд Солсбери выступил в пользу единой, националистической Болгарии, как более эффективного барьера против России на Балканах, чем граница, которую турки оставили незащищенной, с неохотой прибегая к оружию, поскольку их военная сила, как это представлялось послу Британии, «тихо усыхала».

Царь был разгневан дерзким государственным переворотом князя Александра. В качестве меры возмездия, при помощи военного атташе в Софии, русские офицеры устроили заговор против Александра. Они похитили князя, заставили его подписать документ об отречении и переправили через русскую границу[2]. Но в результате возникшего политического замешательства мятежный Стамболов настолько возбудил народное возмущение, что добился возвращения Александра и ареста участников заговора. Александр, однако, проявил слабость. Устав от опасностей своего двусмысленного положения, опасаясь убийства по политическим мотивам или военной оккупации страны Россией, если он останется у власти, князь подтвердил свое отречение, приведя болгарское общественное мнение в смятение своим посланием царю: «Поскольку Россия вручила мне корону, я готов передать ее в руки ее суверена». Затем он назвал имена трех регентов, которым предстояло заменить его, и покинул Болгарию, чтобы никогда больше не возвращаться.

Последовал сумбурный период «междуцарствия» при трех регентах, возглавляемых Стамболовым, которые ожидали избрания ассамблеей — Национальным собранием — нового князя-правителя. Русские направили флот в Варну и усердно плели интриги, чтобы восстановить свое влияние и предотвратить выборы. Несмотря на активность русских, Абдул Хамид продолжал проводить политику невмешательства. Тем временем в Софию был направлен надменный русский генерал по фамилии Каульбарс советником болгар. Все его советы сводились к тому, чтобы освободить заключенных в тюрьму заговорщиков и отложить выборы. Но, ездя по стране и агитируя против выборов, он довольно скоро утратил симпатии и настроил против себя даже упрямое болгарское крестьянство, лишь укрепив враждебный националистический дух болгар. Когда выборы были подготовлены и проведены, Каульбарс объявил, что русское правительство отказывается признавать их законными. Царь разорвал с Болгарией дипломатические отношения, отозвав генерала и всех русских консулов. Так Россия потерпела на Балканах решительное поражение от рук болгарских националистов.

Тем временем регентство продемонстрировало свою способность управлять Болгарией без иностранной помощи — достижение, которое западные державы не замедлили отметить. За это следовало отдать должное Стамболову, который, по сути, стал диктатором страны. Защитник единства и свободы Болгарии и болгар, он был проницательным человеком, понимавшим свой народ и посвятивший его делу свою жизнь. Находясь на пороге государственности, но не имея опыта в политических делах, болгары в этот исторический момент нуждались в народном лидере, которому доверяли и за которым были готовы идти. Стамболов, спутавший карты русских, разбудил в болгарах новую национальную гордость и неистовый дух болгарского патриотизма.

Теперь оставалось избрать для новой нации нового правящего князя. В 1887 году единодушный выбор пал на принца Фердинанда Кобургского. Россия отказалась признать его избрание законным, но он взошел на трон с молчаливого согласия других европейских стран, подписавших Берлинский договор. Новые выборы в 1887 году подтвердили статус Фердинанда. Во время поездки по стране население приветствовало нового князя с вежливым достоинством, а героического Стамболова с нескрываемым восторгом. Его восхождение на трон, не признанное Россией и Турцией, было поддержано лордом Солсбери, поскольку принц Кобургский был родственником королевы Виктории. Еще семь лет его премьер-министр Стамболов, демонстрируя открытое неповиновение России, вызывал восхищение Британии, где его называли «болгарским Бисмарком».

Абдул Хамид не смог удержаться от ловкого скрытого удара по Болгарии, введя импортный сбор на ввоз на турецкую территорию любой болгарской продукции. Он проявил себя отнюдь не султаном-воином, готовым, если необходимо, сражаться за остатки своей империи. Опасаясь, после подписания мирного договора, новой войны с ее очевидными рисками и непредсказуемыми последствиями, султан предпочел отказаться от суверенных прав на свои последние владения в Болгарии. Его османские предки-завоеватели считали Восточную Румелию первым шагом на пути к созданию великой империи в Европе. Абдул Хамид воздержался даже от того, чтобы использовать ее в качестве последнего окопа в обороне империи. «Больной человек», одержимый духом фатализма, теперь отворачивался от Европы.