Глава 31

Махмуд Реформатор счел политически разумным терпеливо выждать семнадцать лет, прежде чем начать применять на практике свою грандиозную программу перемен. Он замахнулся на такую грандиозную задачу, как преобразование Турции из средневековой империи, основанной на принципах ислама, в современное конституционное государство, основанное на светских принципах Запада. То, что он запланировал, было разрывом с прошлым в форме создания новых институтов и более гибких концепций управления, как те, что развивались в это время в Европе.

Но подобно реформам прошлого — тех, которые проводили Мехмед Завоеватель и Сулейман Законодатель, — задуманное могло быть реализовано только с помощью жестких мер. В глазах Махмуда обязательным условием реформирования было возвращение султану той высшей власти, благодаря которой воля падишаха, будь то в его столице или провинциях империи, переставала оспариваться, как единственная и абсолютная вышестоящая инстанция. С годами султану Махмуду II удалось добиться этого права. Лишенный из-за ссылок или казней таких советников, какие помогали, к примеру, Селиму III, Махмуд достиг всего сам, посредством присущих ему выдающихся личных качеств — решительности, настойчивости и проницательности; благодаря масштабному мышлению и сосредоточенной работе ума, рационального и реалистичного в восприятии сути сложных проблем и способности систематизировать подходы к их решению. Но главное — Махмуд отличался сильным характером и непоколебимой энергией при подавлении противников внутри государства, однако это тормозило реформы его предшественника.

Во-первых, чтобы гарантировать полноту власти своего центрального правительства, султан должен был ликвидировать такую провинциальную автономию, которая могла бы эту власть ограничить. В империи, в любом случае уменьшавшейся в размерах из-за притязаний иностранных государств, Махмуд должен был по меньшей мере сдерживать силы внутреннего разрушения, восстанавливая сплоченность того уменьшавшегося целого, которое еще сохранилось. Медленно и терпеливо султан избавился от мятежных пашей. Затем он поставил себе целью преодолеть претензии, вызывающие распри, и урезать ведущие к злоупотреблениям привилегии «хозяев долин» и другой нелояльной местной знати.

Во-вторых, в своем стремлении к централизации, а значит, и к искоренению всех промежуточных источников власти между правительством и народом он начал работы по подавлению любой местной власти, опирающейся на наследование, традиции, привилегии или общественное согласие. В результате он вернул под контроль своей центральной суверенной власти значительные районы Анатолии и Румелии. Кульминацией этих действий стала безжалостная расправа с Али-пашой в Янине.

Таким образом был расчищен путь к ликвидации самого могущественного врага внутри Османской империи — корпуса янычар. Некогда ее непоколебимые защитники, янычары теперь разлагали само сердце империи. Реформирование было невозможно, пока не ликвидированы янычары — раз и навсегда. Султан Махмуд достаточно удачно выбрал момент для решающего удара летом 1826 года, сразу же после захвата Ибрагим-пашой греческой крепости Месолонгион. При этом современная армия его вассала Мехмеда Али явилась наглядным уроком, напоминая султану, если уж он не усвоил этого давным-давно, что империи необходима собственная современная армия, которой эти войска действительно могли бы стать прототипом. Его вассал после ликвидации мамлюков в Египте опережал любого султана в доказательстве того, что европейские стандарты военной дисциплины и обучения могли быть достигнуты мусульманскими войсками столь же успешно, как и христианскими войсками, и в целом успешно проводил политику реформирования армии, принесшую ему уважение и поддержку Запада.

Для того чтобы нанести удар янычарам, султан заранее подготовил собственные войска, предвидя жестокие уличные столкновения. Он сконцентрировал внимание на увеличении и усовершенствовании артиллерийских частей, поскольку только они могли обеспечить разгром янычар. Султан доверил командование офицерам, отобранным по принципу личной преданности, под началом генерала настолько беспощадного, что в последовавших кровопролитиях он получил прозвище Черный Дьявол. Готовые в нужный момент прийти на помощь, за Босфором ожидали азиатские войска. Теперь султан Махмуд, постепенно передавший высшие посты людям с государственным мышлением, готовым отстаивать его интересы, объявил в фетве, официально подписанной всеми заинтересованными лицами, о создании новых воинских подразделений, которые должны готовиться и оснащаться по европейским стандартам.

Хотя все эти решения основывались на «новом порядке» Селима III, султан благоразумно представил их не как продукт политики реформ, а как возрождение военного порядка Сулеймана, призванное вернуть Османскую империю к ее лучшим дням. Махмуд подчеркнул, что новые войска должны обучаться не христианами и иностранцами, а имеющими современную подготовку офицерами-мусульманами. Тем самым он обеспечил поддержку своих идей главного муфтия и улемы в совете, крайне необходимого элемента для священной войны против «неверных». Корпус янычар должен был сохраниться, но из каждого батальона, размещенного в столице, по сто пятьдесят человек выделялось в новые войска для прохождения обучения современным приемам военного дела.

Как и предвидел султан, янычары отказались принять эти условия. Они вновь перевернули свои походные котлы, традиционно демонстрируя неповиновение. Как и во время мятежа 1807 года, янычары толпами хлынули на ипподром, готовые устроить массовую резню, и двинулись на дворец султана, шумно требуя голов его главных министров, иными словами, действуя по прежнему, хорошо знакомому образцу. Но на этот раз султан основательно подготовился к встрече. Его войска и артиллерия были готовы действовать; основная масса народа объединилась в поддержку трона. Махмуд поднял священное знамя Пророка и призвал всех верующих объединиться вокруг него. Когда толпы янычар двигались по узким улицам, ведущим к Сералю, орудия открыли огонь со стен дворца, выкашивая в колоннах целые ряды гибнущих под разрывами крупной картечи. Артиллерийский огонь заставил янычар повернуть обратно к ипподрому, откуда после отказа прекратить сопротивление они разошлись по своим казармам и забаррикадировались, ожидая атаки.

Но ее не последовало. Махмуд не мог позволить себе такой риск. Вместо этого его тяжелая артиллерия обрушила на казармы тысячи снарядов, вызвав пожары, и в скором времени казармы были превращены в руины. Погибло четыре тысячи мятежников. Так, всего за полчаса с небольшим, с помощью современного оружия, было уничтожено основное ядро военной силы, существовавшей пять столетий. Она сначала терроризировала Европу, а затем стала собственным кошмаром султанов угасавшей Османской империи. Уничтожение янычар было завершено с той же жестокостью в провинциях, где были убиты еще тысячи человек. В тот же день султан объявил о ликвидации корпуса янычар. Само их название было объявлено вне закона, а знамена уничтожены.

Месяцем позже вне закона было объявлено братство дервишей Бекташи, которое на протяжении веков опекало янычар и нередко их подстрекало. Это сопровождалось разрушением обителей братства, публичными казнями его главных руководителей и ссылкой рядовых сторонников. Таково было «счастливое событие», как реформаторы его назвали, которое наконец избавило султана Махмуда от всей вооруженной оппозиции в пределах империи. После этого султан лично провозгласил формирование современной турецкой армии, получившей название Победоносное войско Мухаммеда.

После долгих лет терпеливой решимости, кульминацией которых стал один час беспощадных действий, сильный мудрый султан восстановил автократию своих ранних османских предков. Но он возродил таким образом прошлое лишь для того, чтобы создать новое будущее. Махмуд II не преследовал деспотических целей. Скорее он использовал деспотические средства ради достижения цели, которая по своей сути была прогрессивной.

После совершенного им «государственного переворота» наступил период просвещенного развития, в ходе которого султан осуществлял свои планы создания более гибкого и либерального общества. Махмуд начал сам и определил для своих преемников главные направления широкой программы преобразований, которая была направлена на постепенный подъем новой Турции в тесной близости с западной цивилизацией. Реалистично, хотя и с большим сожалением воспринимая утрату старых территорий османов, Махмуд должен был создать для меньшей по размерам империи, доставшейся ему в наследство, радикально иную структуру управления, устроенную так, чтобы придать империи новый импульс роста и остановить упадок.

Владения султана, как в Европе, так и в Азии, должны были стать Османским содружеством наций, сильным и достаточно единым, чтобы противостоять новым внешним угрозам, и вместе с тем достаточно гибким внутри, чтобы гарантировать интересы и верность различных народов и религий. Суть его внутренней политики, обеспечившей дальнейшее существование империи в XIX и XX веках, заключалась в учреждении новых принципов гражданского управления, нацеленных на постепенное разделение институтов государства и религии.

Когда Махмуд избавился от янычар, основной целью его деятельности стала военная реформа. Султан стремительно продвигался вперед в деле формирования своей новой армии. Вместо должности «ага янычар» он учредил должность сераскера, тем самым возродив звание, присуждавшееся в прошлом армейским военачальникам. Теперь сераскер должен был сочетать обязанности главнокомандующего и военного министра, неся особую ответственность за новые вооруженные силы. Он также унаследовал от аги ответственность за общественную безопасность, включая полицейские обязанности в Стамбуле. Поддержание и расширение полицейской системы стало одной из его основных обязанностей. Для армии новый свод законов предусматривал численность основного ядра в двенадцать тысяч человек, размещаемых в столице, тогда как остальные подразделения формировались для провинций. Все рекруты должны были служить двенадцать лет.

Чтобы завершить свои военные реформы, создав эффективную и надежную армию, Махмуду нужна была десятилетняя мирная передышка. Это хорошо понимали русские, увидев в султане твердого правителя, обладающего силой и энергией, которых так долго не хватало его предшественникам. В основном в надежде задушить военную реформу в зародыше и разгромить армию турок, прежде чем она превратится в закаленную силу, царь спровоцировал недавнюю войну, приведшую к крушению планов султана и Адрианопольскому договору.

Теперь, когда договор был подписан, Махмуд посвятил себя активной боевой подготовке и вооружению новой армии, тем более что он имел основания опасаться стычки с Мехмедом Али, пашой Египта, собственные модернизированные вооруженные силы которого являли ему столь яркий пример. Действительно, именно своему вассалу султан Махмуд отправил в 1826 году первую просьбу о помощи в виде двенадцати опытных инструкторов. Когда Мехмед Али отказал ему, султан обратил свои взоры к Европе. Но Франция была скомпрометирована в глазах турок ее симпатиями к греческим инсургентам, а позже — поддержкой Мехмеда Али. Британия тоже не внушала доверия из-за своих филэллинских симпатий, и в 1834 году султан отклонил предложение лорда Пальмерстона прислать группу офицеров для обучения его войск. Но позже, когда несколько турецких кадетов отправились в Вулвич, три британских офицера были посланы в Стамбул в качестве советников по вопросам реорганизации армии. За ними в 1838 году последовала военно-морская миссия. Но достигли все они немногого, отчасти из-за собственных обид на пренебрежительное отношение к ним турок.

В конце концов оказалось, что требованиям султана отвечали пруссаки. Они явились в лице юного лейтенанта Гельмута фон Мольтке, который произвел на султана благоприятное впечатление, и он назначил лейтенанта советником по вопросам обороны империи, а также боевой подготовке и организации войск. Между Турцией, Пруссией и Австрией имел место обмен кадетами и офицерами, положивший начало германской традиции в турецких вооруженных силах, которая преобладала, но далеко не всегда принося удачу, в XX веке. Но на самого Мольтке Махмуд II не произвел особого впечатления. Он нашел, что султан уступает Петру Великому, и был оскорблен недостаточным уважением турецких офицеров к иностранным военным советникам. «Полковники, — писал он, — уступают нам первенство, офицеры еще остаются достаточно вежливыми, но обычные люди уже не приветствуют нас, а женщины и дети время от времени осыпают нас бранью. Солдат подчиняется, но не отдает честь». Среди турок всех сословий презрение к гяурам отмирало очень медленно. Тем временем управление сераскера, или главнокомандующего, превращалось в могущественное военное министерство, поддерживавшее сильный централизованный контроль над вооруженными силами Османской империи. Оно сохранило этот контроль и в следующем веке.

Серьезным шагом Махмуда было ограничение власти улемы, хранителей религиозного устройства страны, подобно тому как янычары были стражами ее старого военного устройства. Здесь был второй потенциальный источник оппозиции высшей власти султана. Будучи вместе с янычарами, по сути, высшей властью, улема уничтожила Селима III с его планами нового порядка. Этот второй столп традиционного государства следовало постепенно разрушить, чтобы создать новую структуру управления. Для проведения политики реформ Махмуду надо было отделить религиозную власть от гражданской. Пока над всеми другими чиновниками и сановниками, светскими или религиозными, стояло два человека. Они представляли собой двойную власть суверена — как султана и халифа. Одним из них был великий визирь, функции которого были исполнительными, охватывая административную и правовую области; другим был шейх-уль-ислам, иначе великий муфтий, функции которого носили консультативный и толковательный характер. Обе должности были могущественными, и люди, их занимавшие в период упадка империи, неоднократно угрожали, к добру или нет, высшей власти и престижу султаната. Махмуд задумал ослабление их власти с помощью системы управления, возложенной не на отдельные личности, а на консультативные группы, каждая из которых имела собственную сферу ответственности.

Сначала управление шейх-уль-ислама было выведено из сферы, охватываемой светским правительством, чтобы он занимался только религиозными вопросами. Но внутри религиозной сферы, перестав быть только консультантом и интерпретатором, великий муфтий обрел новые правовые полномочия, забрав у великого визиря все его функции, прежде относившиеся к религии. Теперь он осуществлял их в отношении всех мусульманских подданных султана. Тем временем должна была получить развитие новая гражданская юрисдикция — в гражданской сфере.

Вплоть до этого времени великий муфтий давал советы и издавал постановления (часто с политической наклонностью) из своей собственной резиденции. Теперь он должен был возглавлять государственное управление, разместившееся в помещениях бывшей резиденции аги янычар. Его новый статус ограничивал ту автономию, в соответствии с которой его доходы, его служащие и их штат всегда были независимыми от дворца. Это привело к бюрократизации, под властью государства, улемы в целом, что, естественно, сразу же подорвало ее реальную власть и лишило ее членов возможности активно сопротивляться переменам. После лишения финансовой и административной независимости власть улемы тоже ослабела. Суверен постепенно понижал ее статус и сокращал сферу ответственности. Школы перешли в ведение министерства образования, вся юриспруденция — в министерство юстиции, даже составление фетв было поручено правовому комитету с комиссией, находящейся под его фактическим контролем. Статус великого муфтия, ныне обладателя правительственного поста, стал меньше зависеть от его традиционных полномочий, нежели от личных деловых качеств.

Наконец, Махмуд поставил под контроль государства старинный исламский институт вакфа, или благотворительного учреждения, основанного на принципе неотчуждаемости земли и другой полноправной собственности на другое имущество, находящееся по большей части в городах и использующееся в религиозных целях. Эти эвкафы с их немалыми доходами обычно находились под надзором улемы, члены которой были администраторами и сборщиками. Великий муфтий и другие муфтии, а также кади контролировали различные группы этих учреждений, служивших главным источником экономической мощи религиозных институтов.

Реализовав внутри страны свое преимущество за счет военного и религиозного истеблишмента, Махмуд занялся развитием собственной светской администрации, которая в ее номинальной и организационной форме должна была выглядеть европейской системой государственного управления. Султан рассчитывал таким образом произвести впечатление на людей с Запада современностью нового турецкого государства. В первую очередь Махмуд упразднил управление великого визиря (или садразама), которое на протяжении двух столетий было фактическим местом заседаний правительства Османской империи. Полномочия великого визиря, ранее «абсолютного викария» султана, были теперь поделены между двумя министрами — иностранных и гражданских дел (впоследствии министерство внутренних дел), тогда как традиционное управление дефтердара (или казначея) было переименовано в министерство финансов. Над ними, являясь связующим звеном между султаном и правительством, стоял великий визирь, называвшийся теперь премьер-министром. Впрочем, впоследствии его прежний титул был восстановлен.

Другие министерства взяли на себя разные его обязанности и прерогативы, одновременно определив новое распределение функций. Собираясь вместе на Тайном совете, или Совете министров, с премьер-министром в качестве председательствующего на заседании, они являлись, по сути, правительственными департаментами, ответственными за конкретные государственные дела, имея совещательные советы для разработки планов и отчетов, а также для передачи решений на рассмотрение султана. Среди них наиболее важными были Совет по военным делам и Высший совет юстиции. Первоначально четыре министерства — образования, торговли, сельского хозяйства и промышленности — совместно управлялись консультативным советом, называвшимся Советом полезных дел. Трудно сказать, доказала или нет эта новая система бюрократии свою эффективность сразу, — она, по крайней мере, разрушила старые традиции институциональных прав и привилегий, чтобы заменить их новыми институтами в модернизированной форме. Они становились все более реальными инструментами управления, по мере того как старое чиновничество Порты стало сменяться новым поколением гражданских чиновников, отличавшихся от них образованием, социальным происхождением и общей культурой.

В провинциях реформированная Махмудом администрация была поставлена в полную зависимость от центрального правительства. Разного рода промежуточные источники власти, имевшие в своей основе наследование, традиции, обычаи или местное волеизъявление, постепенно были сведены на нет, оставив власть только за высшим лицом — султаном. Две меры были приняты, в качестве предварительных. Одной из них стало проведение переписи мужского населения Румелии и Анатолии (за исключением провинций, населенных арабами). Другая — составление описи земель для регистрации всех земельных владений. Их цель состояла в одновременном облегчении условий призыва в новую армию и создании более точной и действенной системы налогообложения, чтобы финансировать ее. В заключение Махмуд раз и навсегда ликвидировал систему тимаров — земель, передававшихся в дар, в прошлом служивших основой для вербовки сипахов. С конца XVI столетия, когда феодальная кавалерия стала приходить в упадок по мере роста численности получающих жалованье регулярных войск, тимары возвращались в государственный земельный фонд и сдавались в аренду крестьянам. Но в отдельных районах Анатолии и Румелии старая система все еще продолжала существовать. Махмуд, ликвидировав янычар, ликвидировал также и остатки этой феодальной кавалерии. Теперь он ликвидировал все еще сохранявшиеся тимары, которые также стали сдаваться в аренду как земли короны. Таким образом, султан Махмуд уничтожил последние следы феодализма, благодаря чему еще больше усилил централизованный контроль над провинциями Османской империи.

В области права султан Махмуд ввел фундаментальные новшества. Его правовая система состояла из шариата, священного Божественного закона, который находился вне пределов власти человека, и канунов, которые были эдиктами султана в его роли халифа. Оба вида законов включали в себя средневековое право, которое воздавало каждому человеку по заслугам в интересах порядка и стабильности. Но они не давали ему, в современном понимании, равенства перед законом. Третья концепция — адалет, или справедливость, была введена Махмудом, за что он получил прозвище Адли, «Справедливый». Это был свод законов, отделенный и от Бога, и от правителя. В рамках гражданской сферы, независимо и от шариата, и от канунов, Махмуд сформировал совет для разработки сводов законов на основе нового гражданского права. Эти своды законов определяли критерии ответственности судей и их права в отношении государственных чиновников. В законах закладывались основы правовых процедур, которые должны были применяться к чиновникам в случае служебных проступков, включая суровые наказания за взяточничество и другие формы коррупции. Тем самым впервые вводилась незнакомая ранее концепция, согласно которой чиновники являются государственными служащими, зависящими не от собственной воли султана, как это было раньше, но имеющими ответственность перед законом. Такое законотворчество отражало решимость Махмуда создать для своей администрации новую традицию государственной службы, помимо непосредственных полномочий правительства. По мере продвижения этой работы решение о наказании больше уже не оставалось на усмотрение одного лишь судьи, как это было до сих пор, но должно было устанавливаться, соответственно принятым законам, с акцентом на уголовную ответственность. При этом четко разграничивалось уголовное и гражданское, светское и религиозное, частное и публичное право.

Тем не менее в личной жизни людей, в рамках их социального или семейного института, священный закон ислама и связанные с ним традиции по-прежнему оставались неоспоримыми. Никаких изменений не произошло в законах, касающихся брака и разводов, собственности и прав наследования, статуса женщин и рабов. Здесь религия оставалась основой закона, и султан бессилен ее затронуть. В домашнем кругу люди по-прежнему жили в эпохе Средневековья.

Но в более широком контексте средневековые традиции стали разрушаться. Махмуд II, опередивший на Востоке свое время, стремился найти новый фундамент для суверенитета османов. Он должен был опираться на людей. Его новая централизованная бюрократия с разнообразными делегированными полномочиями была направлена к общественному прогрессу. Отойдя от традиционного порядка и освободившись от тяжести доспехов священной власти, султан больше не был защитником правоверных, а становился просветителем граждан. В рамках великодушного деспотизма Махмуд меньше думал о сохранении своих собственных абсолютных прав, чем о гарантии прав своих подданных, жизненные условия которых он стремился изменить и улучшить.

Всем этим изменениям была присуща потребность в новой концепции образования. Турки в процессе обучения должны были знакомиться с неизвестными им вещами, таким образом ставя под сомнение традиционные знания улемы, которой все было заведомо известно. Кладези традиционных знаний — медресе (религиозные школы) — сохраняли фактическую монополию. Образование, получаемое в них, было ограничено обязанностями человека по отношению к Богу и своим соплеменникам. Более того, знания распространялись главным образом в устной форме, результатом чего стала широко распространенная неграмотность. В 1824 году Махмуд сделал начальное образование обязательным. Но оно по-прежнему оставалось в религиозных рамках, поскольку с передачей шейх-уль-исламу всей ответственности, связанной со священным законом, султан был вынужден исключить эту часть образования из гражданской сферы.

Потребность в высшем образовании как средстве прогресса султан видел в обучении техническим навыкам, что было в первую очередь связано с военным истеблишментом, с созданием новой армии вместо янычар. На этой стадии высшее образование было по своей сути военным образованием. Армия остро нуждалась в новом, образованном, компетентном офицерском корпусе, в котором, если не считать небольшого количества перешедших на османскую службу западных специалистов, имелась серьезная нехватка.

Две школы, морская и армейская, созданные в конце XVIII столетия, были обновлены и поставлены на современную, прочную основу. В 1827 году, несмотря на серьезное противодействие, султан сделал смелый шаг, направив в Париж небольшие группы студентов, тем самым последовав более раннему примеру Мехмеда Али. Из морских и армейских кадетов, распределенных между различными европейскими столицами, формировался авангард следующих поколений турецких студентов, направлявшихся в Европу, чтобы по возвращении сыграть важную роль в современном развитии своей страны. Между тем в преддверии создания постоянно действующей школы для подготовки офицеров Махмуд вводил в военных корпусах учебные части, педагоги которых выбирались из нестроевых офицеров и солдат, а курсанты, пройдя подготовку, сами могли становиться инструкторами для новичков. Так создавались офицерские кадры для турецкой армии следующих поколений.

Со временем, порвав последние связи с традициями янычар, равно как и связи между религиозными и военными кругами, Махмуд основал Школу военных наук, моделью которой стала военная академия Сен-Сир, созданная Наполеоном. Хотя многие из преподавателей Школы военных наук были французами или немцами, она отражала новые армейские традиции, развившиеся внутри государства и имеющие корни в турецком обществе. Школа имела свою собственную прогрессивную систему обучения — интеллектуальную, социальную и политическую, которая должна была нести позитивный вклад в воспитание будущих поколений турок. В это же время, чтобы подготовить барабанщиков и трубачей для военных оркестров, Махмуд учредил императорскую музыкальную школу, в которой работал Доницетти-паша, брат великого итальянского композитора.

Наиболее важным из всего происходящего было открытие государственной школы по подготовке врачей, а затем и хирургов для новой армии. Для гражданского населения врачи по-прежнему готовились под надзором религиозного истеблишмента, в медресе мечети Сулеймание, по программам, отчасти опиравшимся на классическую греческую медицину и отчасти — на труды Галена и Авиценны.

Медицинская академия Махмуда было первой в Турции школой, которая предлагала эквивалент начального и среднего светского образования. В 1838 году после реорганизации она была переведена в Галатасарай, что в Пере, в то время место размещения старой дворцовой школы пажей. Там было несколько европейских учителей, и занятия велись на турецком и французском языках. На церемонии ее открытия султан лично обратился к студентам. Объясняя, что арабский язык как язык медицины давно устарел, он сказал: «Вы будете изучать научную медицину на французском языке… моя цель, преподавая вам французский, не в том, чтобы научить вас владеть этим языком. Она в том, чтобы научить вас научной медицине и постепенно переложить ее на наш собственный язык». Таким образом, изучение медицины на французском языке рассматривалось Махмудом как временная мера, и, действительно, уже через поколение турецкий язык заменил французский в качестве основного языка учебных программ. Иностранные учебные пособия по медицине и другим наукам были переведены турецкими учеными на родной язык. Таким был конец традиционной и начало современной медицины в Турции. В медицинской области школа в Галатасарае бросила вызов средневековой исламской традиции, введя в курс обучения анатомирование и аутопсию. До этого времени, по настоянию улемы, изучение анатомии разрешалось только на восковых муляжах. Теперь же студенты начали изучать анатомию на человеческих трупах — обычно это были трупы рабов-нубийцев, которые можно было приобрести за небольшую плату.

С течением времени школа расширила сферу своих научных, культурных и интеллектуальных исследований. Французский язык — чего раньше для турецких студентов-мусульман вообще не было — широко использовался для изучения европейской истории и литературы, причем французская литература стала замещать традиционно изучавшуюся персидскую литературу. Султан Махмуд был озабочен развитием светского образования ничуть не меньше, чем военного. Имелась острая потребность в компетентных гражданских служащих, чтобы управлять его новыми государственными структурами. В этом отношении новое направление в образовании, напрямую обусловленное специфическим влиянием Запада, было отражено в 1838 году в удивительно прогрессивном и нетрадиционном докладе Совета полезных дел: «Религиозное знание (так это трактуют) служит спасению в грядущем мире, но наука служит совершенствованию человека в этом мире. Например, астрономия служит прогрессу навигации и развитию торговли. Математические науки необходимы для успешного ведения военных действий и военного управления… Обсуждая любой из проектов возрождения сельского хозяйства, торговли или промышленности, Совет обнаружил, что ничего нельзя сделать без привлечения науки и что средства приобретения научных знаний и совершенствования образования заключаются во внедрении в школах нового порядка».

Школами, о которых шла речь, были начальные школы, реформирование которых совет намеревался осуществить в это время в гражданской сфере. Но его рекомендации были категорически отвергнуты ведомством шейх-уль-ислама, в результате чего гражданское начальное образование вплоть до XX века продолжало быть функцией религиозной составляющей турецкого общества. Смирившись с оппозицией улемы, совет решил применить свои идеи к школам для подростков (школы рюшдие), заполнив разрыв между религиозным обучением в начальной школе и мирским — в высшей школе. Прогресс был медленным, но две новые школы грамматики, приданные мечетям султана Ахмеда и Сулеймание, были все же учреждены при поддержке общественных фондов во время правления Махмуда. Их учебные программы охватывали главным образом грамматику и литературу, и их целью была подготовка кандидатов на гражданскую службу.

На пути всех этих новшеств оставалось одно серьезное препятствие — языковой барьер. Махмуд пытался привить западную управленческую и социальную системы мусульманскому обществу, которое практически не знало ни одного западного языка. В живых оставались единицы из тех молодых людей или их последователей, кого Селим III в свое время убедил заняться лингвистикой. Греки, как лица, занимавшие официальные посты, были дискредитированы в глазах турок со времен их войны за независимость, когда последний грек-драгоман Порты был уволен и его место занял мусульманин. Найти подходящего человека на этот пост оказалось нелегко, и в конце концов он был доверен преподавателю математической школы, христианину по происхождению, которого затем сменил один из его коллег. Наконец султан лично решил проблему языка, учредив «переводческие палаты» в Блистательной Порте, которые впоследствии превратились в школу иностранных языков.

С 1834 года возрождая незавершенные планы Селима III, Махмуд стал учреждать посольства Турции в главных европейских столицах. Дипломатический штат посольств, в основном состоявший из турок-мусульман и полностью исключавший греков-фанариотов, получил возможность не только изучать западные языки, но и впитать определенное влияние западной цивилизации. Для немусульман высшие дипломатические посты постепенно стали недоступны. Так начала развиваться заграничная служба, в течение следующих пятидесяти лет обеспечившая Османской империи наиболее просвещенных лидеров и государственных деятелей.

Тем временем, понимая всю важность средств сообщения для централизованного государства, Махмуд открыл в Стамбуле первую газету на турецком языке. Ее французская версия называлась Moniteur Ottoman. Ее прочтение требовалось от государственных чиновников — для ознакомления с политикой и деятельностью султана. В 1834 году был сделан следующий шаг — введение почтовой службы, подчиненной ответственному чиновнику, который в свою очередь назначал своих подчиненных в соответствующих местах империи для регистрации и обработки всей корреспонденции, «так, чтобы впредь, — пояснил султан, — ни одному человеку не приходилось отправлять письма самому». Султан лично открыл первую почтовую дорогу из Ускюдара (Скутари) в Адрианополь — предшественницу других, которым еще предстояло появиться.

Так были заложены основы — в армейской сфере, правосудии и государственном управлении — для постепенного становления современного Турецкого государства, сочетающего в себе элементы западной и восточной цивилизаций. Во внешних социальных аспектах турецкий образ жизни также должен был подвергнуться европеизации, причем сам султан показывал пример. Он больше следовал не османскому, но европейскому протоколу. Он устраивал приемы, на которых находился среди своих гостей, беседуя с ними и даже проявляя почтительное отношение к их дамам. Не будучи больше далекой, недосягаемой фигурой, султан появлялся перед своим народом, участвуя в публичных церемониях и лично обращаясь к слушателям. Теперь министры могли сидеть, а не стоять в присутствии султана. Их кабинеты были обставлены мебелью в европейском стиле, теперь в них стояли не одни только низкие диваны и кушетки, а конторки и столы, а также стулья с высокими прямыми спинками. Кроме того, нередко, попирая запреты ислама, на стенах кабинетов висели портреты султана.

Махмуд не поощрял ношение длинных бород и внес существенные изменения в костюм. Для своей новой армии он ввел мундиры европейского покроя, бриджи и ботинки (сапоги). Двадцатью годами раньше подобный разрыв с портновскими традициями привел к мятежу, который сместил Селима III. Теперь же все это было принято, хотя и не без неохоты. Привыкший к свободной обуви, широким шароварам и рубахе, которые на самом деле затрудняли его движение, турецкий солдат видел в этих плотно облегающих фигуру униформах следы чего-то нечестивого и считал такую форму одежды неполноценной.

Особенно трудно турецкому солдату было принять смену головного убора — из-за вовлеченности в этот вопрос религии. Заменив тюрбан, Махмуд сначала ввел субару — стеганую шапку с полуцилиндрическим верхом, которую носили новые войска Селима. Но в 1828 году она была заменена более практичной феской, североафриканским красным фетровым беретом, на самом деле европейского происхождения. Высказывания Пророка сделали головной убор особым символом исламской веры. Поэтому феска до ее принятия в качестве стандартного военного головного убора должна была быть проверена и одобрена улемой. Одобрение было дано после некоторых колебаний, является или нет феска истинно исламской, после чего пришлось принять решительные меры, чтобы заставить ее носить. Однако предложение Махмуда добавить к ней кожаные поля, тем самым защитив глаза солдат от солнца, было встречено улемой решительным отказом на том основании, что поля будут мешать солдатам касаться лбом земли во время молитвы, как это должны делать все истинные мусульмане. Гражданские, как и солдаты, стали носить феску вслед за указом 1829 года, подробно определявшим детали костюма, который предписывалось носить чиновникам различных категорий. Средневековые одеяния и тюрбан остались «униформой» церковников из рядов улемы. Признаком принадлежности к современному гражданскому обществу стали брюки европейского покроя, заменившие объемные шаровары турецкого образца, а традиционный костюм турок — по крайней мере, в городах — дополнился сюртуком и черными кожаными ботинками.

Махмуду II, после подавления янычар решительно действовавшему в самых разных областях, оставалось всего тринадцать лет, чтобы заложить основы давно обещанных радикальных реформ и запустить их в действие — хотя все равно еще только на поверхности. Это были трудные годы, поставившие Махмуда перед проблемами, потребовавшими всей его непоколебимой воли и упрямого стремления к цели, в чем с ним могли сравниться лишь немногие из его предшественников. Султан стремился навязать Османской империи, можно сказать за одну ночь, новый порядок вместо старого, перевести своих подданных из одного, глубоко укоренившегося за века образа жизни в другой, еще не изведанный и не знакомый почти никому. Понятно, что люди прошлого в среде духовенства оставались непримиримыми противниками перемен, которые они уже были не в силах повернуть вспять. Тем не менее в результате преобразований в чиновничьей среде появились люди настоящего, пришедшие к западному образу жизни и начавшие работать по западным образцам в чуждых и все еще далеко не совершенных институтах. Им не хватало ощущения надежности, той привычной системы тесных личных связей и отношений, которая была внутренне присуща старой правящей иерархии. Будучи европеизированными гражданскими служащими с новым образом жизни и стандартами мышления, эти новые правители поначалу оказались даже более, чем когда-либо, далеки от образа жизни тех, кем они правили. Более того, в качестве «государственных служащих», еще не имевших определенной государственной морали, они могли быть столь же коррумпированными, что и чиновники прежних времен.

На протяжении первой половины этого периода Махмуд был, по крайней мере, избавлен от угрозы войны за границами империи. Но эта передышка была не более чем отсрочкой, которая требовалась Мехмеду Али, его опасному вассалу. Тому необходимо было вновь отстроить на судоверфях флот, разбитый в Наваринском сражении в 1827 году, и укрепить армию, офицерский корпус которой состоял преимущественно из французов. В награду за вторжение в Морею Мехмед Али получил пашалык Крита, но не Сирии, как он ожидал. И к 1832 году он был готов к тому, чтобы отомстить за это нарушение султаном своего обещания — так Мехмед Али расценивал случившееся. Использовав в качестве повода личную ссору с пашой Акры, державшим ключ к провинции, он направил своего сына Ибрагима во главе большой армии, чтобы силой овладеть Сирией.

Захватив без проблем Газу и Иерусалим, а затем успешно осадив Акру с помощью флота, Ибрагим направился дальше — к Алеппо и Дамаску, выигрывая сражения против новых войск Махмуда, которые еще не были равноценным соперником для столь опытного врага. Ибрагим перешел через горы Тавра, чтобы захватить Конью, что в самом центре Анатолии, и двинулся еще дальше — до Бурсы. Оттуда он нацелился непосредственно на Стамбул, вдохновленный мечтой Мехмеда Али утвердить свой собственный суверенитет над остатками империи, которая, как он полагал, была обречена.

Тревога захлестнула столицу, и Махмуд обратился к британскому правительству со срочной просьбой о помощи. Она была решительно поддержана Стрэтфордом Каннингом, британским послом, но отвергнута лордом Пальмерстоном, в тот момент склонявшимся к политике сокращения расходов на собственные вооруженные силы. Таким образом, у Махмуда не осталось выбора, кроме как обратиться за помощью к своим старым врагам, русским. Всегда державшие войска и транспорт наготове, они с готовностью откликнулись. И в начале 1833 года русская эскадра из Севастополя высадила вблизи входа в Босфор отряд из шести тысяч человек для участия в обороне города. Шесть недель спустя из Одессы прибыл еще один отряд, вдвое больший. Царские войска прикрыли Стамбул, расположившись на горе в Скутари. Русские, единственные среди иностранцев, теперь имели доступ к султану. Русские солдаты и моряки гуляли по улицам Стамбула. Русские офицеры были приглашены для подготовки командиров и командования подразделениями турецких войск. Армия Ибрагима была готова продолжить свой путь к Босфору. Однако, столкнувшись с вооруженным присутствием русских, Ибрагим благоразумно решил вместо этого вступить в переговоры от имени своего отца. Тем временем британское и французское правительство с запозданием отреагировали на русскую угрозу.

На султана было оказано сильное дипломатическое давление — его возглавил Пальмерстон. Британцы настаивали на выводе русских войск в обмен на уступки Мехмеду Али и англо-французскую гарантию недопущения его нового вторжения. После этого султаном был издан фирман, утвердивший Мехмеда Али не только в пашалыках Египта и Крита, но также Сирии, Дамаска, Триполи, Алеппо и Аданы. Он пожизненно сохранял за собой эти пашалыки, но без гарантий, что в случае его смерти они перейдут Ибрагиму или другим преемникам. В отдельном соглашении, Ункяр-Искелесийском договоре, султан обязался вступить с Россией в наступательный и оборонительный союз, предполагающий уход России из Стамбула. Но в то же время России в соответствии с секретной статьей договора предоставлялось право на свободный проход через пролив ее военных кораблей в любое время. Это привилегия, в которой было отказано другим иностранным державам без согласия России. За Россией оставалось право, в случае если это признавалось необходимым, высаживать свои войска на берега Босфора.

Но в перспективе Махмуд никак не мог согласиться с уступкой мятежному вассалу столь значительной части своих азиатских владений, тем более что в его намерения входило их превращение в наследственный пашалык, фактически независимый от Порты. В 1838 году Мехмед Али сделал то, что было равносильно провозглашению независимости, — отказался в дальнейшем выплачивать Порте дань. Исполненный на этот раз решимости наконец сокрушить Мехмеда Али, Махмуд собрал в районе Евфрата армию для вторжения в Сирию, где в любом случае значительная часть населения была недовольна режимом более тираническим, чем режим султана, и в 1839 году объявил Али войну. Он предусмотрел также отправку флота для взаимодействия с наземными войсками на побережье Сирии. Обе экспедиции закончились катастрофой. Армия султана была полностью разбита, в значительной степени из-за массового дезертирства в войсках, подкупленных на египетское золото. Судьба флота Махмуда была еще более печальной, поскольку командующий флотом оказался изменником, привел флот прямо в Александрию и сдал его Мехмеду Али.

На этот раз, опасаясь повторного вмешательства России, западные державы тайно встретились, чтобы выработать план по урегулированию турецко-египетской проблемы — в покровительственном духе. Франция отказалась сотрудничать, поддерживая претензии Мехмеда Али к султану. В первую очередь ее заботили собственные интересы. Но Россия сама пошла на мировую, предпочтя примирение, и даже решила ради достижения урегулирования отказаться от своих исключительных прав на проход через Дарданеллы. Лорд Пальмерстон председательствовал на конференции в Лондоне, на которой между Британией, Россией и Австрией была согласована конвенция. Согласно ее условиям, Мехмеда Али уведомили, что, если он выведет свои войска из Сирии и вернет Порте ее флот, он будет признан наследственным пашой Египта и пожизненным пашой Сирии. Если он откажется, флоты трех стран блокируют Египет и Сирию.

Когда Мехмед Али отверг ультиматум, британский флот появился у берегов Сирии. В двух последовавших одна за другой операциях он подверг обстрелу и разрушил форты Бейрута и Акры, затем высадил войска, которые с помощью арабов, восставших против жестокого деспотизма Мехмеда Али, разбили египетские оккупационные армии. Это вызвало ярость французов, которые дошли до того, что стали угрожать англичанам войной. Но, как отметил Луи-Филипп, между угрозой войны и самой войной имеется очень большая разница. Британский флот под командованием адмирала Нейпира пришел в Александрию, угрожая подвергнуть город обстрелу. На это Мехмед Али, опасаясь повторения судьбы Акры, ответил согласием начать переговоры. Он вернул султану флот. Он получил официальное подтверждение своего поста наследственного паши Египта, возобновив выплату дани султану и согласившись сократить размеры своей армии. Мехмед Али ушел из Сирии, которая вместе с Критом была возвращена под прямое правление Порты.

В 1841 году в Лондоне была подписана конвенция, согласно которой державы, на этот раз включая Францию, официально признали Дарданеллы и Босфор турецкими водами, которые в мирное время должны быть закрыты для прохода иностранных военных кораблей. Как ни выгодно было это соглашение для Турции, оно по-прежнему противоречило ее предыдущим преференциальным обязательствам в отношении России, принятым в 1831 году, последствия которых оказались судьбоносными уже через двенадцать лет.

Но султану Махмуду не было суждено увидеть ни унизительного поражения от рук собственного вассала, ни последующего, более обнадеживающего исхода. Он скончался 1 июля 1839 года. Султан Махмуд по достоинству занимает место среди величайших султанов. В отличие от предшественников он не был военным лидером. Не был особенно искусным и в дипломатии. Османская империя под его правлением непрерывно сокращалась. Но внутри страны, благодаря его способностям правителя и проницательному планированию будущего, империя начала постепенно выходить из состояния упадка, сбросив оковы жесткого, реакционного порядка, чтобы медленно двинуться вперед в направлении современного, более либерального государства.

Трон Махмуда наследовал его шестнадцатилетний сын Абдул Меджид.