Глава 21

Прошел уже почти век после кончины Сулеймана, последнего великого османского султана. Внутри страны это было время тревог. В Европе времена турецких завоеваний остались в прошлом, но одновременно это было для империи время передышки, отсутствия посягательств на завоеванные Османской империей территории. Это объяснялось тем фактом, что Европа была расколота и в религиозном, и в политическом аспекте, сначала контрреформацией, а потом Тридцатилетней войной. Напротив, в ходе этого конфликта имели место попытки со стороны Европы заручиться поддержкой Турции как на море, так и на суше; но на поддержку у турок не было ни сил, ни ресурсов. Для Османской империи это был период приспособления к новому уровню отношений с христианскими державами. Первым верным признаком этого стало подписание в 1606 году на нейтральной территории вблизи венгерской границы Житваторокского мирного договора между Османской империей и империей Габсбургов.

Ранее такие договоры, как и подобает «супердержаве», претендующей на мировое господство, жаловались, если не навязывались, султаном только на ограниченные периоды времени, которые устраивали его, и не по инициативе просителя, а в качестве акта расположения и благосклонности к нему, и он был, сверх того, обязан направлять послов в Стамбул для переговоров. Предыдущие договоры с христианским императором включали формулу: «Любезно пожалованный Султаном, всегда победоносным, неверному Королю Вены, всегда побежденному». Теперь впервые договор был подписан между двумя державами как между равными. «Император и Султан, — уточнялось в нем, — должны рассматриваться как равные». Султан, который ранее мог презрительно именовать императора Габсбурга «королем Испании» (если не Вены), теперь был вынужден, следуя обычной дипломатической практике европейских держав, признать его равным себе и констатировать его титул кайзера. Больше не могло быть речи о вассальной зависимости. Ежегодная дань, которую Австрия до этого выплачивала султану, теперь уступила место единовременной сумме, которая в дальнейшем была заменена обменом добровольных даров, передаваемых раз в три года через послов, причем их стоимость должна определяться заранее каждой из сторон.

Мирный договор, в отличие от предыдущих перемирий, ограниченных короткими промежутками времени, должен был действовать, согласно взаимной договоренности, на протяжении двадцати лет — на самом деле он действовал пятьдесят. Территориально в итоге турки немного проиграли. Но они сохранили за собой пограничные крепости Эгер (Эрлау), Гран (Эстергом) и Каниша. Территории в Венгрии, находившиеся под османским управлением, были также сохранены и образовали две новые провинции. Но претензии на зависимые части старой Венгрии отвергнуты, тогда как провинции Трансильвания, правящий принц которой был стороной договора, была гарантирована большая степень самостоятельности. Этот договор тем не менее, к большому унижению османских армий, знаменовал начало новых дипломатических отношений между Востоком и Западом. Это было подчинение турок общим принципам и этикету международного права, основанное на признании пределов османских завоеваний и публичном признании власти Габсбургов.

До этого дипломатические отношения Порты с христианской Европой ставились в зависимость от соображений военной необходимости. Что касается союзов, Порта предпочитала политику изоляции, в которой Франция, извечный противник Габсбургов, была единственным исключением. Но сейчас, с началом периода относительного мира, Порта стала нарушать свою изоляцию и становиться более восприимчивой к таким предложениям со стороны Запада, которые могли сулить коммерческие и подобные им выгоды. По сути, это было равносильно расширению традиционной системы миллетов, расовых или религиозных общин среди подданных султана, которые выплачивали определенные суммы в обмен на полуавтономный статус. Теперь эта система должна была охватить подданных иностранных государств, главным образом купцов. Под началом соответствующих послов и консулов они получали экстерриториальные привилегии, которые должны были воплотиться в хартиях, иначе капитуляциях. Профессор Тойнби писал: «Османы восприняли западные торговые колонии так же, как их предки-кочевники, жившие в степях, воспринимали странных обитателей оазисов, у которых они покупали отдельные необходимые им вещи или предметы роскоши, которые они желали получить, но не могли производить сами». На протяжении XVII века и дальше все это радикально изменило структуру и характер международных отношений империи.

Использование Францией выгод от капитуляции восходит к временам подписания договора с Сулейманом в 1535 году. Это было надежнее, поскольку существовало на двусторонней, а не односторонней основе и поэтому не подлежало отмене по решению султана, а являлось взаимно обязательным для обеих сторон. Благодаря этому на протяжении почти полувека французы пользовались в Порте непревзойденным влиянием.

В 1579 году, во время правления Мурада III, французский король Генрих III счел необходимым укрепить эти отношения и направил в Стамбул посла более высокого ранга, чем предшествующие ему французские представители. Им стал барон Жерминьи, который завоевал доверие дивана и обеспечил возобновление турецко-французского союза, с подтверждением торговых капитуляций и с ними преимуществ французов над другими послами. Он добился подтверждения привилегии французов на покровительство святым местам Иерусалима и Синая и христианам Османской империи в целом, за исключением венецианцев, но включая «генуэзцев, англичан, португальцев, испанцев, каталонцев, сицилийцев и рагузцев, и всех тех, кто ходил под именем и флагом Франции с давних времен по сей день».

Жерминьи, однако, хорошо осознавал «диспозицию, в которой великий Сеньор и его паши должны были собирать и получать отовсюду, не принимая во внимание дружбу и союзы, которые они могли обнаружить». Совершенно независимо от политических последствий все инициативы иностранных агентов в этот век коррупции использовались как богатый источник доходов визирями, дворцовыми и армейскими чиновниками и различными фаворитами султана в гареме и за его пределами. Султан действительно, по прошествии всего лишь двух лет после возобновления французских капитуляций, ввел принцип, что «Блистательная Порта открыта для всех, кто приходит сюда искать защиты».

Конкретным поводом для этого было требование Англии, сформулированное королевой Елизаветой, чтобы ее суда плавали под своим флагом, а не под французским, как было до этого, и чтобы ее подданным была предоставлена свобода мореплавания и торговли в пределах империи. Английские купцы медленно расширяли свою торговлю в Средиземноморье. В начале XVI века, взаимодействуя с венецианцами, они проникли в его восточную часть. Но рост морского могущества Турции с ее враждебными корсарскими флотами отпугивал желающих продвигать такие коммерческие операции дальше, и торговля англичан с Левантом пошла на убыль. Вместо этого по мере освоения португальцами морского пути вокруг мыса Доброй Надежды английские купцы повернули к Нидерландам, где порт Антверпен вскоре должен был превзойти Венецию в качестве перевалочной базы в торговле с Востоком. Этот источник поставок был утрачен во второй половине XVI века из-за восстания в Нидерландах, в то время как захват Португалии извечным врагом королевы Елизаветы, Филиппом Испанским, угрожал переходом драгоценной португальской торговли с Востоком в руки испанцев.

Более того, в политическом отношении, по мере усиления враждебности к Испании, стало очевидно, что сотрудничество с турками как союзниками может оказаться полезным противовесом испанской мощи в Средиземноморье. В отличие от французского короля Франциска I королева Елизавета не принадлежала к сторонникам союза с «неверными». Но когда ей все же пришлось пойти на это, она охарактеризовала султана Мурада как «непобедимого наиболее сильного защитника истинной веры от идолопоклонников… которые фальшиво признают имя Христа… и, в первую очередь, главного идолопоклонника — короля Испании». Так что на самом деле не просто коммерческие, но и политические мотивы лежали в основе начатых ею переговоров с турками и отправки в Стамбул английского посла.

Первые шаги в этом направлении были сделаны двумя крупными лондонскими коммерсантами, сэром Эдвардом Осборном и его коллегой, Ричардом Стейпером. Эти люди среди своих многочисленных коммерческих проектов нашли место для интереса к оживлению торговли с Левантом. В 1575 году они послали двух агентов в Стамбул. Один из них после восемнадцатимесячного пребывания добился от султана охранной грамоты для комиссионера Осборна Уильяма Харборна, дававшей тому свободный доступ во владения султана. И летом 1578 года Харборн, которому судьбой было предназначено стать первым послом Англии, отправился в Стамбул, совершив путешествие морем до Гамбурга, а оттуда по суше — через Польшу.

В Блистательной Порте, проявив дипломатическое мастерство и такт, Харборн вскоре заручился, несмотря на активное противодействие французов, обещанием свободной торговли в Турции, подтвержденным при обмене письмами между султаном Мурадом и королевой Елизаветой и официально оформленным в 1580 году договором, основанным на капитуляциях, которыми уже пользовались французы. В своем вступительном письме султан Мурад III обращался к английской королеве, льстиво именуя ее «прославленной Елизаветой, самой святой королеве и благородной правительнице самых могущественных почитателей Христа… леди и наследнице постоянного счастья и славы благородного королевства Англии». Он информировал ее о рассылке им имперского приказа, призванного обеспечить, чтобы те персоны, «которые будут прибывать морем из королевства Англии… могли законно вступить в наши имперские владения и обязательно вернуться обратно домой и чтобы ни один человек не посмел приставать к ним или причинить им беспокойство». Фактически англичане получили те же свободы, что и «наши знакомые и союзники, французы, венецианцы, поляки, и король Германии, и прочие наши соседи», вольные «использовать и торговать всеми видами товаров, как любые другие христиане, без чьего-либо разрешения или вмешательства».

В этом окончательном соглашении было уточнено, что даже в случае ареста англичане должны были немедленно освобождаться, они также не должны были уплачивать подушный налог — «только наши законные пошлины и сборы». Они имели право назначать консулов, призванных разрешать споры между своими согражданами; а любой обращенный в рабство англичанин мог быть освобожден после выплаты его покупной цены. Турецкие моряки должны были помогать английским судам во время штормов или кораблекрушений, и экипажам английских кораблей разрешалось покупать продовольствие без помех. Эти, как и аналогичные другие, пункты договора были достаточно щедрыми уступками при условии, если они будут четко признаваться и соблюдаться турецкими властями. А чтобы убедиться в этом, должно было пройти время. Харборн вернулся в Англию, чтобы доложить министрам королевы и своим торговым хозяевам о достигнутом прогрессе.

Это соглашение с англичанами немедленно повергло в гнев французов. Оно шло вразрез с их собственным квазимонополистским соглашением, согласно которому все суда, получившие право вести торговлю в турецких водах, включая принадлежавшие англичанам, должны были делать это под французским флагом. После отъезда Харборна французский посол Жерминьи начал активно работать с султаном и его министрами, чтобы добиться отмены данных ими Харборну капитуляционных уступок, но сумел истребовать только временную приостановку их действия. Турки в это время особенно нуждались в получении с запада оружия и боеприпасов, нехватка которых возникла в связи с их войной с Персией. Когда к французскому послу обратились по этому поводу, Жерминьи дал отрицательный ответ на том основании, что гражданская война создала аналогичную нехватку оружия и во Франции. Англия, напротив, была в состоянии поставить туркам такое сырье для изготовления оружия, как железо, сталь, олово и бронза; это сырье на самом деле включало фрагменты разбитых католических скульптур — деталь, которая вполне могла сыграть на иконоборческих чувствах мусульман. Более того, султан видел в королеве Елизавете потенциального союзника против Испании.

Вернувшись в Англию, Харборн получил немаловажную поддержку своему предприятию от главного министра королевы Елизаветы, лорда Бергли; также от сэра Френсиса Уолсингема, его представителя по иностранным делам, который, хотя и предвидел противодействие — дипломатическое и, возможно, силовое — со стороны Франции и Венеции, отдавал безусловное предпочтение торговле как средству продвижения английского торгового флота, от которого выиграет и военно-морской флот. Результатом было официальное разрешение на обращение к туркам Осборном и его группой, развивая первый успех Харборна, относительно хартии инкорпорации — стандартного метода коммерческой организации в те времена, — предоставлявшей им монополию на английскую торговлю в турецких владениях. Несмотря на все ухищрения французов, она была дарована Портой в сентябре 1581 года на семилетний срок и должна была после этого возобновляться. Так родилась Левантская компания — Компания турецких торговцев.

Колебания турок в отношении ратификации первоначального соглашения отчасти были вызваны отсутствием у Харборна официального статуса. Теперь это нужно было исправить путем переговоров между королевой и компанией. Королева Елизавета лично оплатила расходы по его первой поездке в Стамбул. Она уже была вполне готова назначить Харборна своим послом при султане. Но в тот момент открытие и содержание в Порте постоянной дипломатической миссии, с посольством и несколькими консульствами, снабженными всем необходимым для надзора за английской торговой миссией, было за пределами возможностей английского правительства. Главное — посол должен был обладать всеми необходимыми полномочиями, чтобы обеспечить защиту английской миссии турецкими властями. Поэтому английское правительство считало, что расходы миссии должна взять на себя компания, и в итоге это решение было согласовано. В ноябре 1582 года Уильям Харборн был удостоен ранга первого английского посла при дворе султана. Перед ним стояло две задачи: быть королевским представителем с выполнением дипломатических обязанностей, с одной стороны; с другой стороны, быть торговым агентом с обязанностями перед компанией, которая его финансировала.

Харборн, таким образом, вернулся в Стамбул, на этот раз морем, на высоком корабле, названном «Сюзан оф Лондон», который вводили в гавань две галеры. Посол сошел на берег под орудийный салют, звуки труб и барабанов, а также другие знаки радости и был встречен эскадроном кавалеристов. Случилось так, что его приезд пришелся на Страстную пятницу, и христиане города находились на торжественной службе, «распевали псалмы, приличествующие Страстям Господним». Соперник Харборна, посол Венеции, сообщил о нем, что «даже турки с презрением называли его „лютеранином“ и отказывались присутствовать на „роскошном ужине с мясом“, который он дал в тот же вечер». После раздачи внушительного количества подарков различным пашам Харборн, неся с собой новые дары и письмо от королевы Елизаветы, был принят Улуджем Али на его галере. Но английский посол не получил от старого корсара большой поддержки. То же самое можно сказать и о самом Френсисе Дрейке, который почти ничего не получил в обмен на дар «многих ваз серебра».

Харборн и его люди были затем приняты во дворце султана на пиршестве, где было подано сто пятьдесят видов блюд. В качестве напитка предлагалась «розовая вода, смешанная с сахаром и специями». В завершение Харборн, облаченный в шитые золотом одежды, в сопровождении свиты, несущей дары, получил аудиенцию у самого султана, облаченного в одежды, шитые серебром. Среди подарков были «три чистокровных мастифа в попонах из красной ткани, три спаниеля, две ищейки, одна обычная гончая, две серые борзые и две маленькие собачки в попонах из шелка». Самым великолепным подарком, оценивавшимся в «пятьсот фунтов стерлингов», были инкрустированные драгоценными камнями и искусно украшенные серебряные часы, увенчанные замком.

Жерминьи, низведя Харборна до уровня «простого наемного работника торговцев», заявил решительный протест по поводу этого официального и весьма благосклонного приема, угрожая разорвать франко-турецкий союз, если английским судам будет разрешено плавать под их собственным флагом. Морозини, посол Венеции, попытался с помощью подкупа убедить великого визиря, что допуск англичан к турецкой торговле имел бы неблагоприятное воздействие на доходы турок от таможен. «Французы и венецианцы, — доложил Харборн, — противились изо всех сил, но их злоба произвела противоположное действие». Великий визирь твердо заявил Жерминьи, что «не было причин для такого шума», и повторил, что Порта открыта для всех, кто желает мира.

Харборн отлично соответствовал должности посла. Он обладал спокойной выдержкой, контрастировавшей с взрывным темпераментом Жерминьи, и вскоре смог не только возобновить действие приостановленных капитуляций, но и улучшить их, в плане таможенных сборов, за счет своих соперников. Как патриот, он всегда был готов доказывать величие своей страны. Великому визирю, в то время как противники назвали его простым торговцем, Харборн с гордостью объяснял, что «был знатным лицом высокого ранга, более высокого, чем любой другой из находящихся здесь» и что в любом случае «они не имеют права рассматривать его частное положение, а только величие королевы, его госпожи».

На практике Англия находилась в более выгодном положении по сравнению с Францией, поскольку ее капитуляции были ограничены коммерческими привилегиями, тогда как французские предусматривали также защиту всех христиан и их церквей. Наступил момент, когда султан, в состоянии крайнего религиозного фанатизма, навеянного муфтием, враждебно настроился к христианам и пригрозил превратить все церкви Стамбула в мечети. Протесты Жерминьи и дары ортодоксальных греков предотвратили эту угрозу, но три церкви в Галате тем не менее были закрыты и вновь открылись только после дополнительных подношений. Но когда место Жерминьи занял Савари де Ланкосм, новый посол спровоцировал спор в главном храме, заняв почетное место, предназначенное только имперскому послу. Поэтому храм был вновь закрыт по распоряжению великого визиря, который отказался открыть его до тех пор, пока «господин де Ланкосм не прекратит разыгрывать из себя дурака». Англия приобрела многое из того влияния, которое неумолимо теряла Франция. И теперь, когда Харборна предупредили об антианглийскнх интригах Ланкосма, он смог спокойно и с достоинством заметить: «Я не думаю, что он будет достаточно силен, чтобы оставить меня не у дел».

* * *

Но для обеих европейских держав нынешние выгоды оказались скорее экономическими, чем политическими. Вскоре стало ясно, что Османская империя, несмотря на ее военно-морскую мощь, была теперь не слишком склонна ввязываться в вооруженные конфликты в политических интересах и Франции, и Англии. В то время, когда король Филипп в своих атлантических портах явно строил большую Испанскую армаду для вторжения в Англию, Порта оставалась вежливой, но упорно «глухой» к обращениям Харборна относительно морской поддержки, хотя бы в форме отвлекающей атаки турок на испанское средиземноморское побережье. Английский посол уехал из Стамбула в Лондон в конце своей миссии, благоразумно избегая Гибралтарского пролива, прибегнув к поездке по суше, незадолго до отплытия Испанской армады. После того как это произошло, в Порте преобладало мнение, что дни Англии сочтены, и новость о поражении испанцев в 1588 году приветствовалась с некоторым недоверием. Позже в нее поверили, но только после появления в водах Средиземного моря вооруженных английских каперов, сравнимых с берберскими корсарами. Они под видом ведения торговли без разбора нападали на караваны торговых судов Средиземноморских стран. Не в силах контролировать их, английский посол обратился с соответствующей просьбой в Лондон.

Франция также стремилась заручиться турецкой помощью гугеноту Генриху Наваррскому, который занял трон как король Генрих IV, против его внутренних католических врагов, Гизов, поддерживаемых Филиппом Испанским. Султан написал и королеве Елизавете, и королю Генриху, обнадежив их возможным сотрудничеством Турции против испанцев.

Таким образом, существовала надежда, что турецкий флот будет действовать совместно с английским и французским флотами, объединившись в протестантской борьбе против угрозы со стороны «идолопоклоннической» Испании. Преемник Харборна Эдвард Бартон доложил об этом плане министрам королевы. Но то ли из-за скупости султана, то ли действительно из-за отсутствия средств в его казне, но турецкая помощь так и ограничилась обещаниями.

При восхождении на трон султана Мехмеда III в 1595 году королева Елизавета, продолжавшая искать помощи турок против ее католических врагов, прислала султану целый корабль подарков. Среди них были изделия из шерсти, которые встревожили венецианцев, воспринявших это как возможную угрозу их собственной торговле, и тюки другой одежды, которые они злонамеренно объявили испорченными плесенью за время путешествия. Но piece de resistance — самоиграющий орган — был подарком, уникальным по гениальности замысла и сложности конструкции. Его доставил в Стамбул конструктор и создатель — Томас Деллем — человек, пользовавшийся большим уважением за профессиональное мастерство. Султан восхитился игрой органа и другими чудесами, включая куст с черными и певчими дроздами, которые пели и махали крыльями после окончания музыки.

Особенно сильное впечатление на Мехмеда произвело отлично вооруженное английское судно «Гектор», которое доставило Деллема и его орган. Сопровождающие султана отмечали, что они «никогда не видели его столь восхищенным силой и вооружением какого-либо христианского правителя». В бухте Золотой Рог, открытой для свободного посещения гостями, «Гектор» вызвал большое любопытство. Венецианский посол выразил опасение, что эта выставка «причинит христианскому миру ущерб и откроет туркам глаза на то, о чем они не знают». Но для тревоги не было никаких оснований: ни один из подобных уроков не был усвоен, и Порта, как позже выразился сэр Томас Роу, «угасала на галерах». К концу XVI века, после смерти Улуджа Али, турецкий флот не представлял собой ни угрозы врагу, ни поддержки союзнику. Его возрождение и обновление после Лепанто почти не развивалось. Арсенал постепенно был парализован. Время морского могущества Турецкой империи прошло, убитое, как говорили, «не войной, а ее миром с Испанией».

Англо-французские отношения в Порте вновь ухудшились после отзыва Генрихом IV Ланкосма, сторонника католицизма, и назначения на его место более внушительного человека, Савари де Брева. Он многое внес в дело распространения французского влияния в Порте как в коммерческом, так и в политическом аспекте, причем везде, где это было удобно, за счет врагов его суверена — англичан. Преемник Бартона, Генри Лелло, нередко повторял такого рода жалобы: «Французский посол с его огромными взятками, получая теперь деньги от папы, ничего не жалеет, чтобы препятствовать всем моим замыслам». Страсти между двумя этими общинами накалились настолько, что как-то зимой посол Венеции сообщил: «Вчера вечером в результате игры в снежки между домочадцами французского и английского послов возникла ужасная ссора. Несколько человек были серьезно ранены, и, если бы не наступила ночь, могло случиться худшее, поскольку сами послы начали участвовать в ней».

Англо-французский конфликт первоначально возник из-за продолжавшейся войны Мехмеда III в Венгрии (до договора в Житватороке). Эта война одобрялась де Бревом в интересах его господина, Генриха IV, который вынашивал планы стать императором Священной Римской империи, заметив: «[Католическая] лига сделала меня королем, кто знает, может быть, турки сделают меня императором?» С учетом тогдашней слабости Австрии поражение Венгрии вполне могло открыть к этому путь. Королева Елизавета, с другой стороны, искала мира в столь непродуктивной наземной кампании. Истинная причина раздора между французами и англичанами находилась в экономической области, в которой де Брев напряженно работал, чтобы предотвратить возобновление английских капитуляций.

Все это привело к вовлечению в конфликт голландцев, ныне независимых от Испании Соединенных провинций Нидерландов. Голландские купцы стали конкурировать с английскими и французскими за право торговли в турецких водах. Англичане, которым удалось установить прочную связь с голландцами в ходе поддержки их борьбы за независимость, настаивали, чтобы они торговали под защитой английского флага. Но французы, утверждая, что голландцы все еще оставались испанскими подданными, прилагали все силы, чтобы поставить их под защиту французского флага. В 1601 году великий визирь, наконец-то возобновивший действие английских капитуляций с новыми уступками, приказал голландцам плавать под флагом королевы Елизаветы.

В 1612 году Соединенные провинции получили собственный договор о капитуляциях, схожий с теми, которые были предоставлены Англии и Франции, но ограниченный только сферой торговли. Голландцы в полной мере использовали его для поставки в Турцию табака, невзирая на активное, но тщетное сопротивление муфтия. Османские турки восприняли табак с таким удовольствием, что спустя каких-то полвека трубку уже можно было считать почти национальной эмблемой. Кофе вошел в обиход при Сулеймане. Таким образом, вместе с опиумом и вином турки могли теперь наслаждаться «четырьмя подушками на софе удовольствий» и «четырьмя элементами мира наслаждений». Так их называли поэты. Но для строгих мусульманских правоведов они оставались «четырьмя столбами шатра распутства» и «четырьмя пособниками дьявола».

Таким, вслед за окончившимся веком Сулеймана, было начало периода английского влияния и англо-французского соперничества за влияние в Османской империи.