Пряники демократии (26.12.2012)
Пряники демократии (26.12.2012)
Дама, воспетая Бродским в Набережной Неисцелимых была дивно хороша и любима московской богемой; она появлялась у нас в квартире несколько раз с разными кавалерами: то с философом Мерабом Мамардашвили, то с Владимиром Кормером, писателем.
Я был юн, очарование зрелых женщин было мне недоступно; муза Бродского была меня старше лет на 20, то есть, как понимаю теперь — находилась в возрасте, любимом Овидием, ей было 35. Тогда я ее почти не заметил. Меня волновала борьба с режимом, сопротивление тоталитаризму и либеральные ценности.
Об этом и шел разговор, а красота дамы была как бы бонусом к беседе — для особо отличившихся либералов.
Дама, Володя Кормер и папа расположились в папиной комнате, которую именовали кабинетом (она же спальня, она же гостиная, она же библиотека).
Папа велел мне сделать чай — ну, как это принято в домах, куда ходят иностранные гости. Папа бы сказал «кофе» — он понимал, что это еще элегантнее — но кофе у нас не было.
Я вскипятил чайник, насыпал заварки, положил в миску пряники — были в доме пряники. А больше ничего на кухне не было. И все это я отнес в комнату к папе.
Надо сказать, что журнального столика (какое же чаепитие без культурного журнального столика) в кабинете отца не было. И стул был один, с ножкой, перемотанной изолентой. Делали так: подушки с дивана снимали и клали горкой — получался столик. Трое гостей садились на диван — а папа сидел на своем опасном стуле.
Я поставил на подушки три чашки (подкладывал книги для устойчивости) и миску с пряниками.
Миска упала, пряники рассыпались.
Я пряники собрал с пола — больше-то ничего не было, и положил пряники обратно в миску. Мне и в голову не пришло что это неправильно — пряники выглядели недурно.
Папа покраснел, но сказал примирительно: «не поваляешь — не поешь» — он знал, что других пряников не будет. И не пряники были главным в нашем чаепитии — свобода!
И Володя Кормер съел пряник. Неловкость прошла, и опять заговорили о свободе.
Вот и вся предновогодняя история.
Спустя двадцать лет я открывал выставку в российском павильоне Венецианского Биенналле.
И на открытие пришла дивная венецианская графиня, правда теперь она была блондинкой — а тогда была брюнеткой. Дама была все еще хороша.
И вот на ужине она произнесла тост, посвященный очаровательным воспоминаниям советской жизни — в частности, вспомнила и наше знакомство.
«И вот в комнату вошел юный Максим — и уронил поднос! И этот юноша воскликнул: „При виде такой красоты я не могу удержать в руках предметы! Не правда ли Максим? Я верно все помню?“»
Ну, конечно, — сказал я. — Все так и есть.
Вот и со свободой примерно также вышло.
Были ведь когда-то и пряники, хоть и с пола.
А осталась увядшая красота.