Гражданская позиция последних месяцев (23.04.2012)

Гражданская позиция последних месяцев (23.04.2012)

Трудность возникает потому, что все, что происходит сегодня — почти настоящее.

Это почти настоящие стихи, говорящие о почти настоящем протесте, вызванном почти настоящим чувством почти настоящей социальной справедливости.

Небольшим промежутком от «настоящего» до «почти настоящего» все решается.

Это не то чтобы вовсе неправда, это даже выглядит как правда, это произносится серьезно выглядящими взрослыми людьми. И это почти что настоящее. Но не совсем настоящее.

Вот некоторые считают, что для достижения гармонии в обществе надо вынести из Мавзолея набальзамированного Ленина. А я считаю, что для достижения гармонии в обществе надо отучиться говорить на ложно-значительном языке Бродского. То что Бродский повлиял на метрику всей российской поэзии и придал ей этакий хладнокровно-цинично-слащавый тон, очевидно. Однако тональность лишь следствие тех умственных утрат, которые случились по вине этого хорошего поэта. Глупые строки «ворюга мне милей, чем кровопийца» стали индульгенцией трех поколений российского жулья, которое в итоге благополучно перешло в разряд кровопийц. Их и их холуев воспитал Бродский. Очень неграмотное эссе о Стамбуле сделалось азбукой убеждений российских менеджеров. И главное: общий высокомерный пафос стоического страдания был усвоен интеллигентом, и привел к деградации сознания. Пафос этот изначально фальшив.

Дело в том, что стоик (по определению) не уравнивает свои сдержанно скрываемые страдания — со страданиями коллектива. Напротив того, стоик становится стоиком оттого, что рядом с народной бедой — его собственная проблемка не стоит и ореховой скорлупы. В этом и смысл «Нравственных писем к Луцилию». Здесь же все ровно наоборот: общекультурная и общенародная драма как бы концентрируются в сдержанном достоинстве говорящего. И это крайне фальшиво. То есть, пока юный, пока «с посмертной моей правотою», до этих пор все в порядке. А когда уже про Афганистан и капитана Немо — то фальшиво до ломоты в зубах. В конце концов это стало очень пошлой риторикой. Вот этому почти настоящему гражданскому чувству, «стоицизму наоборот» — легко обучились.

Читаю сегодня стихи — про «терпеть все это». Нормальные гражданственные бродскообразные стихи, почти как настоящие, сделаны по хорошим рецептам. Но вот это «почти» мешает.

Терпеть «все это» — что именно терпеть? Уточните направление гнева. То, что Абрамович и Прохоров — воры, а мы стесняемся сказать, что все богатство нашей страны принадлежит ворам? Как-то неловко вслух произнести, что все свободолюбивые реформы были бандитскими, не одна реформа, не три, но все до единой. Что капитализм — это не хорошо, а плохо? Вот это терпеть трудно? Что история страны оболгана? Что народ снова закрепощен — и прочнее, чем при коммунистах? Что интеллигенция подалась в обслугу? Что кодекс чести русской литературы — сострадание — освистан? Вот это трудно терпеть? Или трудно терпеть дорогие часы на руке Патриарха? или трудно терпеть, что выборы фальсифицированы? Последнее тоже противно, спору нет.

Но поэт, гражданин, гуманист, русский интеллигент тем интересен, что он не удовлетворяется обличением лужи перед домом во время наводнения. А если он обличает лужу — он настоящий поэт, даже если про лужу глаголом жжет сердца. Он не защищает одного вора от другого вора, он не отделяет одно преступление от системы преступлений — так среди гуманистов не принято. Он защищает всех сразу — а себя и свое терпение не защищает вообще.

Все, что говорится в последние месяцы — как длинный комментарий к поэзии Бродского. Вот был поэт — а вот поколение говорунов, которое выросло на его пустой риторике. Слова во рту есть, слова звучат и стукаются друг об друга, и гражданственный шум производят. И слова почти настоящие. А смысла никакого нет.