Хорхе ТЕЙЛЬЕР (ЧИЛИ) Моему отцу, коммунисту

Хорхе ТЕЙЛЬЕР (ЧИЛИ)

Моему отцу, коммунисту

В час, когда, захлебнувшись закатом,

осеннее сонное солнце

ищет ощупью запах забытых весенних ветвей,

мой отец в дряхлом «додже»

по горной дороге трясется

к деревушке, похожей

с обрыва на птицу в траве.

Или, может, бредет через ржавую топь

в резервацию арауканцев,

чьи поля тихо тают,

как будто чернеющий снег,

чтобы им рассказать про тот день,

когда земли начнут размножаться,

как хлеба или рыбы —

и правды хватит на всех.

Вот уже тридцать лет

об аграрной реформе твердит он

и поет «Интернационал» —

и хоть голос не бог весть какой,

с голосами крестьян, рыбаков,

с голосами рабочими

слитый,

он могучим мотивом плывет надо всею землей.

Окруженный друзьями,

на фабрике, дома и в поле,

в профсоюзе, в подполье

и на площадях городов

он — лишь горстка семян, у которых

завидная доля:

прорасти прямо к солнцу

лесами весенних миров.

Его вера прекрасна,

как будто сиренью настоянный ветер.

И хочу я, чтоб сам он дожил

до зари над страной,

когда улицы станут носить

имена Рекабаррена или Лаферте[22]

(в тридцать первом он с ним подружился...

Поверьте:

коммунистом в те годы

был только герой).

Я хочу, чтобы внукам по яблоне

руки его посадили,

чтоб входил он в свой собственный,

пахнущий деревом дом,

чтоб еще много лет

«Марсельезу» он пел в годовщину Бастилии

в честь отца своего:

тот ведь был уроженцем Бордо.

Чтобы смог, наконец,

он спокойно с друзьями собраться;

не на митинг — а просто за щедрым

крестьянским столом,

чтоб, заботы забыв,

от души он сумел рассмеяться,

запивая жаркое студеным и терпким вином.

В этот час, когда тонет в закате

осеннее сонное солнце,

мой отец,

чтобы проще про рай на земле объяснить

и живей, —

знаю, вновь через горы

на стареньком «додже» трясется,

к деревушке, похожей с обрыва

на птицу в траве.