Н. АСТАФЬЕВА ИЗУМЛЕНИЕ...
Н. АСТАФЬЕВА
ИЗУМЛЕНИЕ...
Польская поэтесса Халина Посвятовская прожила всего тридцать два года: 1935—1967. Родилась она в маленьком городке, над которым возвышалась башня старинного монастыря и труба современной фабрики Она смутно помнила сентябрь 1939 года, когда мать пыталась убежать вместе с четырехлетней дочкой от наступавших немецких войск. Хорошо помнила весну 1945 года, когда перед уходом немцев жители прятались в подвалы, чтобы дождаться советских солдат. Просидев несколько суток в сыром подвале, Халина заболела ангиной, перешедшей в эндокардит — тяжелую и опасную болезнь сердца. Годы отрочества и юности Халины прошли в больницах Кракова, Познани, Варшавы в санаториях. Тем не менее она упорно училась, сдала экстерном экзамены. В 1958 году девушка решилась на рискованную — по тем временам еще уникальную — операцию на сердце. Медицина подарила молодой пациентке годы жизни. Этих лет оказалось девять. В 1967 году стала неизбежной новая операция, которой сердце уже не выдержало.
Между 1958 и 1967 годами Посвятовская окончила философский факультет университета, работала над диссертацией.
Болезнь, как бывает иногда, еще в детстве приохотила ее к чтению. Особенно любила Халина читать стихи и заучивать их наизусть, пробовала писать сама. Подражала, как признается, Адаму Мицкевичу и Юлиушу Словацкому. Подбирала рифмы для терцин и сонетов, голова, по словам Халины, была полна рифм. Этих детских стихов ее мы не знаем. То, что вошло в поэтические книги Посвятовской («Языческий гимн» — 1958, «Сегодняшний день» — 1963, «Ода к рукам» — 1966 и посмертный сборник «Еще одно воспоминание» — 1968), написано чаще всего свободным стихом, так называемым верлибром, зачастую без знаков препинания. Но в этих нерифмованных и неметризованных стихах то пробьется ямб или хорей, то прозвучит тихонько очень осторожная, очень отдаленная рифма-ассонанс. Строки Посвятовской, пульсирующие то ровно, то неровно, естественны и гармоничны, как все живое.
Страстная любовь ко всему живому, любовь к жизни, к любимому переполняет поэзию Посвятовской. Польский поэт Тадеуш Новак, заходивший к ней в больницу за несколько дней до операции, пишет, что пришел навестить ее, но никак не прощаться: «Потому что как можно было, хотя бы в мыслях, сказать «прощай» Халине. Ведь она была единственной поэтессой, которая в своих стихах всему на свете говорила «здравствуй». Всему на свете, начиная с самого важного, самого ценного в жизни человека — начиная с любви. Ведь никто из современных польских поэтов не умел, не сумел так уверенно, так ярко написать о зарождающемся чувстве, о чувстве, охватывающем до последней частички все существо». Тадеуш Новак называет ее лирику «песнь песней».
Киплинговский Маугли знал форму обращения к любому живому существу: «Мы одной крови, ты и я». Посвятовская здоровается даже с деревьями:
Дереву говорю дерево
здравствуй говорю
ты у которого листья и коричневая кора...
лист прильни к моему лицу
кровь пульсирует в жилах моих и твоих...
В поисках ответной ласки и сочувствия, в одних и тех же словах обращается она к любимому человеку и ко всему любимому ею живому. Один из давних штампов любовной лирики всех народов: «в любимом — вся жизнь». Но Посвятовская, наоборот, о жизни пишет, как если бы о любимом (стихотворение «Так мне хочется жить, что кричу...»). Она любит жизнь, хотя умеет видеть эту жизнь во всей будничности и прозаичности. Вот люди в пассажирском поезде (кстати, поезд — один из часто повторяющихся мотивов польского кино):
...в вагонах становится тесно все места уже заняты
мужчины облокотившись на окна курят читают газеты
женщины поправляют прически их платья мокры от пота...
Столь же резко и ясно умеет увидеть поэтесса себя самое:
нет во мне прежней нежности к моему телу
однако терплю его как терпят рабочую скотину
которая полезна хоть и требует много заботы...
Некоторые ее образы казались бы жестокими, если бы не были согреты добротой и живой, деятельной любовью:
...а когда мой знакомый старик паралитик в кресле на колесиках
разгрызает кусочек хлеба который я ему подаю
то в наклоне его головы
в движении челюстей
больше жизни
чем в слове жизнь
В этом последнем стихотворении («Показывают мне слова...») поэтесса признается, что жизнь она любит гораздо больше, чем слова, чем литературу. Но для нее это не повод писать случайными словами, а, наоборот, стимул для поисков самых точных слов, передающих жизнь живого. Самыми точными оказываются слова самые простые, «варварские»:
на варварском моем языке
цветы называются цветами
о воздухе говорю я воздух...
люблю я
мой варварский язык
и говорю люблю
К философии, к словам и книгам философов Посвятовскую толкнуло свойственное молодости стремление понять сразу весь смысл жизни. Оказывается, и в томах философов можно найти живое:
...и Кант как редиска свеж и пахуч
разгрызаю мякоть и чувствую на языке
острый вкус аргумента...
Поэтому философия, все эти толстые и трудные тома не отгораживают, не отдаляют от нас Посвятовскую, а лишь заставляют выше ценить ее стихи. Тем более, если помнить, что языческие гимны в честь жизни написаны человеком смертельно больным, жившим под постоянной угрозой гибели.
О ком бы Посвятовская ни писала — о своей младшей сестренке («Путешествие пассажирским поездом»), о девушке, лежавшей на соседней койке в палате («Здесь лежит Изольда белолицая»), о знаменитой Ипатии, жившей в Александрии в IV в. н. э. («Ипатия слегка подкрашивала ресницы»), — Посвятовская всегда писала всем сердцем, писала о себе и от себя. Не случайно ее Ипатия оказывается, как сама Халина, не столько философом, сколько поэтом:
...с деревьями
здоровалась кивком головы
и росло в ней зеленое изумление
ветвилось зеленое изумление
так она и жила...
* * *
вцепившись в слова ногтями
говорю — как я люблю тебя
рябина красная
от крови моей
полынь побледневшая
от боли моей
и лес темный лес
непроходимый как смерть
* * *
так мне хочется жить что кричу
если жизнь от меня уходит
прижимаюсь всем телом
жизнь — кричу —
не уходи еще
теплую руку не выпускаю из рук
к уху к самому уху губами
и шепчу
жизнь
— будто жизнь мой любовник
который хочет уйти —
вешаюсь на шею
кричу
я умру если ты уйдешь
* * *
если захочешь уйти от меня
не забывай об улыбке
можешь забыть свою шляпу или перчатки
записную книжку с важными адресами
что угодно — такое чтоб вернулся
вернувшись внезапно застанешь меня в слезах
и уже не уйдешь
если захочешь остаться
не забывай об улыбке
можешь забыть когда у меня день рожденья
где мы впервые поцеловались
из-за чего впервые поссорились
но уж если захочешь остаться
сделай это не со вздохом
с улыбкой
останься
* * *
на варварском моем языке
цветы называются цветами
о воздухе говорю я воздух
а когда я выстукиваю каблуками
по мостовой
слышится стук стук стук
камень произношу я так мягко
как если бы он был бархатом
и прячу лицо в твою шею
как будто в теплый кошачий мех
люблю я
мой варварский язык
и говорю люблю
* * *
Ипатия слегка подкрашивала ресницы
была в этом сдержанность — полутень
фиолетовая на белом лице
горстями сыпала голубям
красные зерна слов
с деревьями
здоровалась кивком головы
и росло в ней зеленое изумление
ветвилось зеленое изумление
так она и жила
а умерла она попросту
от любви
* * *
здесь лежит Изольда белолицая
золотая у нее коса
по ночам светлым-светло в больнице
светят огоньки-глаза
бьется торопливое дыханье
пленной птицей в четырех стенах
в узких коридорах заплутав
ветер прибегает на свиданье
знаю я что утром рано-рано
раньше чем разбудит окна день
на больничной койке золотая тень
шепот ветра за окном Тристана