Хосе Мигель ВАРАС (ЧИЛИ)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Хосе Мигель ВАРАС (ЧИЛИ)

Хосе Мигель Варас — чилийский коммунист, журналист, писатель. В 1970 году был собственным корреспондентом в Москве «Сигло», органа Коммунистической партии Чили. В том же году партия отозвала его на родину — возглавить работу коммунистических каналов телевидения Сантьяго.

В Москве вышли на русском языке его повесть «Бывалый», рассказы.

Мне сказали, что издательство «Молодая гвардия» собирается опубликовать на русском языке мой рассказ «Ссыльные», написанный в 1949 году. Я подумал: как хорошо, что в Советском Союзе прочтут этот рассказ именно теперь, когда в Чили... И тут же усомнился; хорошо ли? События, описанные в рассказе, для советского читателя могут слиться с событиями, происходящими в Чили в наши дни. А то, что было тогда, и то, что есть сейчас, — это и похоже, и разительно отлично. И хотя я не охотник до прологов всякого рода — рассказ, поэма или роман должны быть ясны сами по себе, — но в данном случае, думается, без пролога не обойтись. К тому же, в мир приходят молодые; то, что для нас очевидно, им еще предстоит пережить и понять. Итак...

В 1945 году народ Чили избрал президента. Латинская Америка, как и весь мир, а в особенности Европа, была тогда во власти больших надежд и демократических иллюзий. Разгром фашизма, победа Советского Союза возвещали, казалось, наступление нового, счастливого времени, возникновение новых народных фронтов, но не как в Испании — без поражения. Казалось, пробил час, когда социализм должен был вот-вот упасть в наши руки, как созревший плод, без кровопролитий, усилий, слез.

Но уже в 1947 году все переменилось. От лозунгов «холодной войны» вновь повеяло смертью, и ее смрадное дыхание омрачило едва наступившую весну народов. Вновь преследования за инакомыслие, вновь пытки, возвращение к инквизиции с главным инквизитором в лице Маккарти.

Чили — страна, отгороженная от всего света высокими горами и самым огромным океаном в мире. Но и в этом забытом уголке люди жили надеждами, волновавшими все человечество. И здесь тоже воспряли черные силы и попытались вернуть прошлое.

Как во Франции, как в Италии, так и в Чили те годы были годами преследования коммунистов. Президент, который в 1945 году улыбался самой ослепительной улыбкой в западном полушарии, вдруг показал волчий оскал, и всем почудилось, что воскрес только что похороненный Гитлер.

Снова коммунисты, заслуженные члены профсоюзов, сочувствующие брошены в тюрьмы, в концентрационные лагеря, обречены на ссылку, приговорены к смерти...

Рассказ «Ссыльные» — один из скромных эпизодов, может быть, не самый значительный или даже не самый типичный для того «подлого времени», как назвал его один старый литературный критик.

Вспоминая то время, сравнивая его с нынешним, говоришь себе: как это похоже...

1948 год — концентрационный лагерь в Писа?гуа, старинном порту на севере Чили. 1973 год — снова концентрационный лагерь в Писагуа.

1948 год — южные острова, исполосованные ледяным ветром Антарктики, переполнены ссыльными коммунистами, умирающими от туберкулеза и тоски. Иногда кому-нибудь из них удается на лодочке-скорлупе по волнам до неба бежать отсюда... 1973 год — снова ссыльные на тех же островах.

1948 год — рабочая печать взята за горло, говорят лишь подпольные листки. И радио Москвы словно греет пурпурным светом кремлевских звезд... 1975 год — то же самое.

Да, 1975 год — то же самое, что 1948 год, только в тысячу раз страшнее.

Кошмар сегодняшнего дня тщательно продуман, на нем надежное гарантийное клеймо — «сделано в США». Тогда тысячи арестованных, пытки и несколько человек, замученных до смерти. Сегодня замученных до смерти столько, что невозможно, не в человеческих силах упомнить их имена. Пытки или тюрьма сегодня уже не удел и гордость немногих, а будни многих и многих тысяч людей. Тогда — как это происходит в рассказе «Ссыльные» — могли обвинить отдельных людей, могли, наконец, изолировать, как зачумленных, членов коммунистической партии. Сегодня борьба идет против трудового народа, прогрессивно мыслящих людей, патриотов родины. Сегодня это система репрессий на уровне мировых «стандартов», организованная четко, как промышленное производство.

В те дни, как и сегодня, существовало имя-символ — Пабло Неруда. В 1948 году он, сенатор от коммунистической партии, чтобы спастись от преследования, должен был, отрастив огромную черную бороду, неузнаваемо изменившую его лицо, пересечь верхом Кордильеры. В 1973 году, после того как разрушили его дом на Черном Острове, после того как разграбили его библиотеку в Сантьяго, он, великий национальный поэт Чили и всей Латинской Америки, закрыл глаза навсегда.

Меня часто просят рассказать о последних днях и последних часах Пабло Неруды.

Я и мои товарищи знаем об этом со слов Матильды, жены поэта. Она сообщила нам только факты. Остальное мы должны были себе представить. Не все, конечно. Никакое воображение не в силах объять, проникнуть в глубь того, что чувствовал и думал этот человек, сам сердцем и умом равный океану, при виде родины, попранной, затянутой густым кровавым туманом.

Да, у Неруды был рак. В 1971 году, в том самом, когда он получил Нобелевскую премию, ему сделали операцию. Потом ему снова стало хуже, он держался только лекарствами и неусыпным вниманием врачей.

В медицинском заключении о смерти сказано, что Неруда умер от рака. Неправда! Он умер от «разрыва сердца» — его сердце не могло выдержать кошмара, разыгравшегося в Чили.

Стихи Пабло Неруды всемирно известны, они издаются на ста языках. Будучи автором такого масштаба, иной человек завел бы автомобили, яхты, беговых лошадей, даже собственное «дело». Но тогда это был бы не Пабло Неруда. Пабло отдавал свои деньги народу, на его борьбу против угнетателей, он помогал голодным поэтам, он держал открытый дом и всегда накрытый стол для друзей, знакомых, приятелей, для всех, кто пожелает прийти к нему. И еще у него была страсть — строить собственными руками.

Немногим, может быть, известно, что Неруда был поэтом и в архитектуре. Он любил строить. Верный товарищ, мастер-строитель Гонсалито, превращал его фантазии в реальность из камня, цемента, дерева. Пабло бродил по развалинам старых домов, рылся в складах строительных материалов, копался в каменоломнях, заглядывал на постоялые дворы — он искал материал. Разыскивал старинные двери и рамы, мраморные ступени, кирпичи, дерево, камни — и все это дивно преображалось в его руках.

Так было построено три дома. Самый красивый в Вальпараисо, по имени «Себастьяна» (Неруда называл дома женскими именами). Этот дом на крутом обрыве горы. Внутри он весь из закоулков, переходов, поднимающихся и спускающихся на шести уровнях, с золотыми, красными и синими дверьми, которые открываются одна за другой, как в волшебной шкатулке. Самым большим чудом «Себастьяны» выла столовая с шестью окнами, расположенными под углом друг к другу, как грани алмаза. В эти диковинные окна открывалась захватывающая дух панорама залива Вальпараисо...

Дом на Черном Острове, окруженный темными соснами в оранжевых пятнах от морской воды, как будто распластал крылья в разных направлениях. По дороге от дома к морю Неруда поставил еще один дом, рубленный из толстых стволов. Он говорил, что этот дом он постарался скопировать с одной сибирской избы.

Дом Неруды в Сантьяго по имени «Часкона» прилепился к склону холма Сан-Кристобаль, который возвышался над чилийской столицей. Дом отвечал этому имени — весь увитый вьюном, с заросшим тенистым садом. На самом высоком месте здесь устроен канальчик для ручья. Над ним находилась спальня поэта. Ему нравилось засыпать под пение воды.

«Часконе» и выпало на долю принять «визит» солдат хунты. Они явились и в слепой ярости принялись громить дом: били стекла, рвали картины, ломали мебель... Под одобрительным взглядом офицера набивали карманы всем, что попадало под руку, будь то произведение искусства или простая пепельница, трубка или бутылка вина. Потом они взялись жечь «окаянные книги». То, что невозможно было уничтожить сразу или унести с собой, побросали в канал: стулья, слишком толстые книги, которые не хотели загораться. Ручей вышел из берегов и начал затоплять дом, комнату за комнатой, пока не прорвался через дверь на улицу...

На следующий день посреди всего того, что прежде было домом Пабло Неруды, поставили гроб с его телом. На полу подсыхала грязь, принесенная водами канала, и еще остатки бог весть чего, запах цветов смешивался с запахом болота и гнили. Люди, пришедшие проститься с Пабло Нерудой, ступали по битому стеклу, по пеплу от книг.

На развалинах его дома стояли и молчали друзья поэта, иностранные журналисты, товарищи по партии. Было ощущение, что хоронят родину. Народное правительство пало, Альенде убит, Неруда умер, свобода погибла. Билась в голове строчка из поэмы Неруды:

«Все катастрофой стало во мне...»

Но немного погодя — совсем как в рассказе «Ссыльные» — в колонне, шедшей за гробом Пабло Неруды по Авенида дель Пасео к кладбищу, женщины и мужчины со слезами на глазах и с кулаками, поднятыми вверх, запели. Наперекор солдатам, окружившим их плотной цепью, наперекор их автоматам, поставленным на «огонь», товарищи Пабло Неруды пели «Интернационал». Имена Сальвадора Альенде и Пабло Неруды еще и еще раз слились в криках скорби и гнева. Завтра эти крики снова будут криками победы!

И ощущение всеобщей катастрофы, поражения, смерти уступило место совсем иному настроению, и люди в колонне начали хором читать стихи Пабло Неруды:

Возьмите,

словно охапку мечей,

сердце мое,

готовое к битве!