В одной лодке с Западом[173]

В одной лодке с Западом[173]

И в России, и за ее пределами многие убеждены, что страна переживает небывалый демографический кризис, вызванный экономическими и политическими событиями 1990?х годов, равно как и в том, что благоприятные экономические изменения и энергичная демографическая политика способны создать предпосылки для преодоления этого кризиса. В какой мере обоснованы эти представления?

Действительно, начиная с первой половины 1990?х годов население России сокращается, к началу 2007 г. убыль населения России превысила 6 млн человек (4,3 % от исторического максимума, достигнутого в 1993 г.). При этом все основные демографические процессы – рождаемость, смертность и миграция – развиваются в крайне неблагоприятном режиме. Тем не менее широко распространенные клише – «демографический кризис», «демографическая катастрофа» – едва ли вполне адекватно отражают демографическую ситуацию в целом. В ее формировании участвуют эволюционные компоненты, которые нельзя упрощенно трактовать как чисто негативные, а тем более выводить их из особенностей российской экономической и социальной ситуации. Они свойственны всем развитым странам, и видеть в них проявление кризиса только потому, что события развиваются не так, как нам хочется, было бы неправильно. В то же время есть, конечно, такие компоненты российской демографической ситуации, которые иначе как кризисом или катастрофой не назовешь.

Безусловно говорить о специфическом российском кризисе можно только применительно к ситуации со смертностью. Но этот кризис нельзя датировать 1990-ми годами, он имеет гораздо более давние и глубокие корни.

Наилучшие показатели смертности за всю историю России были достигнуты в 1965 г., после чего ситуация с каждым годом ухудшалась, а отставание России от западных стран увеличивалось. К началу XXI столетия вернулся примерно тот уровень отставания, который отличал царскую Россию в начале XX в.; у мужчин оно во многих случаях стало даже большим, чем было в 1900 г. (табл. 1).

Необычная особенность России заключается в том, что низкая продолжительность жизни определяется не детской смертностью, как во многих развивающихся странах, а высокой смертностью взрослого населения, особенно его мужской части. Главными же причинами смерти служат либо болезни системы кровообращения в необычно молодом, по европейским меркам, возрасте, либо «внешние причины» – самоубийства, убийства, дорожно-транспортные происшествия, отравления и т. п., – от которых погибают здоровые люди. Это указывает на то, что проблемы высокой смертности в России уходят корнями в образ жизни большинства населения, нормы поведения, систему ценностей.

Таблица 1. Отставание России по ожидаемой продолжительности жизни в начале XX и в начале XXI вв., в годах[174]

Конечно, далека от совершенства и система здравоохранения, которая никогда не имела достаточного финансирования, но, видимо, когда речь идет о смертности взрослого населения, от нее зависит не так уж много. Она относительно более эффективна, когда добивается снижения детской смертности: младенческая смертность в России все еще довольно высока – 11 смертей на 1000 ро дившихся, что почти втрое выше, чем во Франции, – но все время снижается. У взрослого же населения на первое место выходят особенности образа жизни, и система здравоохранения оказывается бессильной.

Сейчас прогнозировать тенденции смертности в России приходится в ситуации большой неопределенности. С одной стороны, сам факт существования намного более низкой смертности во многих странах внушает определенный оптимизм. В принципе снижение смертности возможно, и можно надеяться, что рано или поздно оно все же начнется и в России, даже если пока нет никаких намеков на поворот к лучшему. С другой же стороны, нельзя исключить и вероятности того, что ситуация будет стагнировать, а то и деградировать, как это и происходило на протяжении последних 40 лет.

Иначе обстоит дело с рождаемостью. В этом случае сравнение с другими развитыми странами не столь обескураживающе для России, как в случае со смертностью. По уровню рождаемости Россия не выпадает из общего ряда индустриально развитых стран, занимает в их списке одно из средних мест (рис. 1).

Другое дело, что этот уровень – очень низкий, он не позволяет поддерживать неизменную численность населения, а пребывание в клубе стран с низкой рождаемостью, даже если в него входят многие богатые и благополучные страны, не снимает остроты проблемы для России. Уже спад рождаемости между серединой 1950?х и концом 1960?х годов привел к тому, что с середины 1960?х годов население России перестало воспроизводить себя, и предопределил появление в более или менее отдаленном будущем отрицательного естественного прироста населения. Новый спад, пришедшийся в основном на 1990?е годы, еще более усугубил положение.

Рис. 1. Коэффициент суммарной рождаемости в некоторых странах в 2004 г.

Начиная с 2006 г., после выступления Президента Путина с Посланием Федеральному собранию в мае 2006 г., проблемы низкой рождаемости оказались в центре внимания политического истеблишмента страны, а с начала 2007 г. были введены в действие новые или усилены старые меры пронаталистской политики.

Особое внимание инициаторы нынешней активизации этой политики придают так называемому «материнскому капиталу» – сумме, равнозначной примерно 10 тыс. долл. (и подлежащей индексации), которая предоставляется в виде особого сертификата при рождении или усыновлении второго или последующих детей. Этим капиталом женщина (а в некоторых случаях и мужчина) может распоряжаться после достижения ребенком трехлетнего возраста или по прошествии трех лет с даты усыновления ребенка. Расходовать его можно только на приобретение жилья, на оплату образования детей или на формирование накопительной части трудовой пенсии матери.

Кроме того, увеличены размеры пособия по уходу за ребенком до достижения им 1,5 года и расширен круг его получателей, несколько улучшены условия получения женщинами пособий по беременности и родам, увеличен размер оплаты услуг женских консультаций и роддомов, предоставляемых на основе так называемых «родовых сертификатов», введена компенсации оплаты услуг дошкольных учреждений и т. п.

Предполагается, что пронаталистские меры государства будут наращиваться, и с этим связывают надежды на повышение рождаемости. Однако эксперты-демографы проявляют весьма сдержанный оптимизм, отмечая, что речь идет об очень сложной задаче, которую никому пока решить не удалось. Правда, есть недавний положительный пример Франции, где коэффициент суммарной рождаемости достиг в 2006 г. двух детей на женщину. Но даже если считать, что нынешний успех Франции – результат пронаталистской политики, нельзя не видеть, что она шла к этому успеху очень долго и что есть другие европейские страны, которые также озабочены низкой рождаемостью, нередко затрачивают немалые средства, чтобы добиться ее повышения, но достигают при этом очень незначительного эффекта.

Высокая смертность и низкая рождаемость накладываются в России на специфические изменения возрастной структуры. Население России стареет, но эта общая для всех развитых стран тенденция усугубляется особенностями российской возрастной пирамиды. Подавляющее большинство смертей всегда приходится на пожилых людей – после 60, а особенно после 70 лет. До начала 1990?х годов таких людей в России было сравнительно мало, потому что они принадлежали к поколениям, понесшим огромные потери во время Второй мировой войны. Но затем через 60?летний, а потом и через 70?летний рубеж стали переходить поколения, родившиеся в конце 1920?х годов и позднее. Они достигли призывного возраста уже после войны, не принимали в ней непосредственного участия и поэтому к моменту выхода на пенсию оказались гораздо более многочисленными. Это не могло не сказаться в значительном увеличении абсолютного числа смертей в предыдущем и нынешнем десятилетии. И хотя число женщин прокреативного возраста на рубеже веков в России было велико, как никогда, из-за низкой рождаемости абсолютное число рождений с 1992 г. оказалось ниже числа смертей, и началась естественная убыль населения.

Добиться того, чтобы естественный прирост населения России снова стал положительным, очень трудно, а в ближайшие 10–20 лет, скорее всего, невозможно. Нынешний режим воспроизводства населения России обеспечивает замену родительских поколений детьми всего на 60–65 %, и существенные изменения этого соотношения в обозримом будущем маловероятны даже и в случае самого благоприятного развития событий. В этом сходятся авторы всех демографических прогнозов для России.

Даже если смертность начнет, наконец, снижаться, трудно предположить, что удастся не только резко и за короткое время переломить негативные тенденции ее динамики, нараставшие более 40 лет, но и наверстать скопившееся за это время отставание от Запада. Не легче будет обеспечить и быстрый и устойчивый подъем рождаемости. Самые оптимистические российские прогнозы, исходящие из безусловного успеха предпринимаемых сейчас пронаталистских усилий, предполагают, что число рождений на одну женщину вырастет с нынешних 1,3 до 1,7–1,8. Но этого недостаточно для простого замещения поколений даже в обычных условиях, а тем более в условиях ожидаемого резкого сокращения числа женщин прокреативного возраста: за 16 лет – с 1990 по 2005 г. – родилось на 6,6 млн (на 37 %) меньше девочек, чем за предыдущие 16 лет. Число же пожилых людей, от которого в решающей степени зависит число смертей, будет быстро увеличиваться. После 2005 г. когорты пожилых людей будут пополняться за счет самых многочисленных послевоенных поколений россиян: за 15 лет, с 1946 по 1960 г., в России родилось 76 млн детей, которые к тому же росли в условиях гораздо меньшей детской смертности, чем 47 млн детей, родившихся за предыдущие 15 лет, включавшие годы Второй мировой войны. Так что в лучшем случае можно рассчитывать только на постепенное улучшение ситуации, которое способно замедлить естественную убыль населения, но не способно ее прекратить.

В этих условиях единственным ресурсом пополнения населения России, позволяющим избежать его сокращения, становится иммиграция. С момента появления естественной убыли в 1992 г. и до начала 2007 г. ее общий объем составил 11,8 млн человек. Миграционный прирост за то же время достиг 5,5 млн человек, что было недостаточно для компенсации естественной убыли, хотя и уменьшило общие потери населения России до 6,3 млн человек. Правда, при этом не учитывается нерегистрируемая, «нелегальная» миграция, объем которой не известен. Но, насколько можно судить, основную массу нелегальных мигрантов составляют временные гастарбайтеры, поэтому едва ли их присутствие в стране может рассматриваться как компенсация естественной убыли постоянного населения.

До сих пор основную массу компенсирующей миграции составляла репатриация – четыре пятых прибывающих в Россию мигрантов составляли этнические русские или представители других народов России (татар, башкир и т. п.). Они возвращались из бывших республик СССР, и в последнее время значительная часть из них к моменту миграции уже обладает российским гражданством.

Этот миграционный ресурс постепенно исчерпывается, что и выражается в сокращении миграционного прироста и его компенсирующей роли. В 1994 г. регистрируемый миграционный прирост приближался к 1 млн человек, затем несколько лет он держался на уровне полумиллиона, с начала нынешнего десятилетия колеблется вокруг 100 тыс. человек в год. Таким образом, фактически компенсирующая роль репатриации быстро ослабевает, и Россия оказывается перед необходимостью обращаться к другим источникам миграционного прироста. Положение усугубляется тем, что если до сих пор сокращение общего числа россиян сопровождалось ростом численности населения в рабочем возрасте, то в ближайшие годы ожидается быстрое падение этой численности (со скоростью примерно 1 млн человек в год), так что к демографическим аргументам в пользу иммиграции прибавляются экономические.

Еще в 2005 г. президент России в своем послании Федеральному собранию заявил, что Россия «заинтересована в притоке квалифицированных, легальных трудовых ресурсов» и что стране нужна «осмысленная стратегия иммиграционной политики». «В конечном итоге – каждый легальный иммигрант должен получить возможность стать гражданином России», – сказал он. Однако нельзя не видеть, что пока в России очень сильны антииммиграционные настроения, и крупномасштабный приток иммигрантов, способный компенсировать естественную убыль населения, становится все более и более проблематичным. А это означает продолжающееся сокращение числа жителей России.

Формально в России существует официальная Концепция демографического развития страны, принятая правительством еще в 2001 г., где сформулирована цель: стабилизация численности населения и формирование предпосылок к последующему демографическому росту. Там же в качестве одной из задач названо «регулирование миграционных потоков в целях создания действенных механизмов замещения естественной убыли населения». Сейчас разрабатывается новая Концепция демографической политики, при определении целей демографического развития сохраняющая преемственность по отношению к предыдущей.

При принятии такой как минимум «стабилизационной» логики масштабы миграции автоматически вытекают из размеров естественной убыли населения: они должны быть не меньше нее. А эти размеры могут оказаться настолько значительными, что реальная компенсация естественной убыли населения за счет его миграционного прироста становится маловероятной. Ежегодная естественная убыль, а в ближайшие годы, как отмечалось выше, – и убыль населения в рабочем возрасте приближается к 1 млн человек. Ежегодный прием такого количества людей в качестве постоянных жителей России сейчас едва ли возможен (по разным соображениям).

Правда, потребности экономики могут быть в значительной мере удовлетворены за счет временных гастарбайтеров, причем часть из них может рассматриваться в качестве кандидатов в постоянные с перспективой получения российского гражданства. Но проблема сокращения численности населения страны этим не снимается и сохраняет свою остроту.

С начала 1990?х годов, когда депопуляция России из маячившей на горизонте угрозы (она была предсказана демографическими прогнозами еще в советское время) превратилась в реальность, в общественном мнении резко усилилась тревога по поводу демографического будущего России. В язык журналистов и политиков вошло выражение «русский крест» – имеется в виду пересечение на графике опускающейся кривой числа рождений и поднимающейся кривой числа смертей.

Можно, однако, задать себе вопрос, насколько оправдано «присвоение» этой метафоры одной страной в условиях, когда естественная убыль населения становится все более и более распространенной чертой демографической динамики, по крайней мере европейской. Например, в 2003 г. она была отмечена в 17 странах Европы. А согласно среднему варианту новейшего прогноза ООН (2006 г.), в 2015–2020 гг. поднимающаяся кривая числа смертей пересечется с опускающейся кривой числа рождений уже для всех взятых вместе нынешних развитых стран мира, и раствор образовавшихся ножниц будет непрерывно увеличиваться[175]. И во всех этих странах будет нарастать острота проблем, связанных с компенсирующей (если смотреть с позиций этих стран) или перераспределяющей (если смотреть с глобальных позиций) миграцией.

Как ни парадоксально это звучит, несмотря на некоторые исключительные черты российской демографической ситуации: очень высокую смертность, особо сильно искореженную социальными потрясениями и войнами первой половины XX в. возрастную пирамиду, – в долговременном плане сходство демографических проблем России и остальных развитых стран более существенно, чем различия между ними. Сходство определяется как относительной синхронностью демографического перехода во всех этих странах, включая Россию (здесь он, правда, начался с опозданием, но все же имеет уже столетнюю историю), так и его асинхронностью в глобальных масштабах, предопределившей небывалую демографическую асимметрию современного мира.

Вызвавший эту асимметрию демографический взрыв в развивающихся странах, в основном на юге планеты, в свою очередь породил совершенно новую глобальную реальность. Мировой демографический переход вступил в свой новый этап (британский демограф Дэвид Коулмен говорит о «третьем демографическом переходе»), на котором совершенно иную роль приобретает международная миграция. Она как бы возвращает себе то изначальное значение, которое всегда имела в истории как механизм территориального перераспределения населения. Это значение было в немалой степени утрачено в последние 300 лет, когда сформировалась система современных европейских государств, а потом и колониальных империй, хотя нельзя сказать, что оно полностью исчезло – об этом свидетельствуют хотя бы заокеанская эмиграция европейцев в XIX–XX вв. и заселение ими новых огромных пространств. Тем не менее в европоцентрическом мире восторжествовали принципы «Вестфальской системы», в частности, принцип суверенного контроля государством своих границ, несовместимый со свободным перемещением крупных людских масс. Но сейчас этот принцип подвергается испытанию на прочность в условиях, безмерно далеких от тех, какие существовали в Европе в середине XVII в. после окончания Тридцатилетней войны и заключения Вестфальского мира.

Демографическая асимметрия Севера и Юга, выражающаяся в наличии, с одной стороны, богатых, но имеющих тенденцию к депопуляции стран с населением немногим более 1 млрд человек, а с другой – бедных перенаселенных стран, число жителей которых превышает 5 млрд человек и продолжает расти, – лишь один из компонентов этих условий, хотя и очень важный. Существует огромное количество иных экономических, политических, технологических, экологических и других факторов, которые превращают обе группы стран в сообщающиеся сосуды и делают невозможной миграционную изоляцию одной части мира от другой. Все больше дает о себе знать прямая экономическая, а возможно, и демографическая заинтересованность Севера в притоке мигрантов, а Юга – в их оттоке в богатые страны. Правда, потребности сторон количественно не сбалансированы, но это лишь усложняет ситуацию.

Так или иначе, но, при том что территориальные государственные границы большинства стран Севера остаются незыблемыми, и в этом смысле Вестфальские принципы продолжают соблюдаться, миграционные потоки через эти границы, направленные в основном с Юга на Север, становятся настолько значительными, что состав населения развитых стран начинает быстро меняться.

Россия столкнулась с этой реальностью позднее своих западноевропейских или североамериканских соседей (а по большому счету, даже и не столкнулась еще). Поэтому пока она в большей степени, чем они, подвержена иллюзии, что суверенные правительства способны эффективно контролировать процессы глобального перераспределения населения. Сегодняшняя Россия слишком погружена в свои внутренние проблемы, слишком тесно связывает их с недавними событиями своей внутренней истории, чтобы осознать в полной мере те гораздо более важные и глубокие изменения, которые произошли и происходят на мировой арене. Отсюда и больший утопизм во взглядах на свое демографическое будущее, в частности, на возможность избежать крупномасштабного притока мигрантов. Но это не значит, что подобных взглядов не разделяет огромное число людей в Европе или Северной Америке. Им, как и большинству российских интеллектуалов и политиков, кажется, что ключи от ситуации находятся внутри их стран, а желающие приехать к ним из числа 5 млрд жителей развивающегося мира сегодня или 7–8 млрд – завтра будут вести себя в зависимости от того, что решат европейские или североамериканские парламенты и правительства.

Это сходство взглядов говорит о сходстве ситуаций во всех странах, переживших демографический переход, но отнюдь не служит доказательством того, что столь единодушные взгляды верны. Возможно, ситуация настолько нова, что она по-настоящему не осознана ни в одной из этих стран, и повсюду живы надежды, что можно повернуть историю вспять – во всяком случае, в том, что касается миграции. Хотя в России, так же, как в Европе или США, счет так называемым «нелегальным мигрантам» идет уже на миллионы, и их число с каждым годом увеличивается, все еще живы надежды на то, что приток мигрантов можно остановить, в крайнем случае, с помощью новой разновидности китайской стены – технического сооружения вдоль государственной границы или чего-то в этом роде. Скорее всего, эти надежды тщетны, и рано или поздно большинству развитых стран придется искать новые стратегические подходы в области миграционной политики, действуя в соответствии с английской поговоркой: what can’t be cured must be endured[176].

Не станет исключением и Россия. Совершенно естественно, что сегодняшняя драматическая демографическая ситуация, перспективы ее развития беспокоят российское общество, подталкивают его к поиску мер, способных переломить неблагоприятные тенденции. Однако по мере того, как будет накап ливаться опыт, как будут углубляться знание и понимание фундаментальных причин демографических перемен, будет приходить и осознание того, что изменить можно далеко не все. Преодоление накопленного российского отставания в области смертности – безусловный императив, conditio sine qua non успешного развития страны. Что же касается динамики рождаемости и миграции, то она в очень большой степени определяется сложными глобальными процессами. Влиять на них, действуя в рамках одной страны, едва ли возможно. Россия, как и все индустриальные страны, находящиеся на примерно одинаковом этапе демографического развития (завершающие стадии демографического перехода), возможно, вместе с ними должна выработать политические подходы, предусматривающие не только изменение того, что может быть изменено, но и адаптацию к тому, что изменить уже невозможно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.