Бальмонт

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В туманный осенний день, когда особенно серы и небо наше, и дома, и одежды, и ватны лица прохожих, странно сквозь слезящееся окно птичьей лавки глядеть на изумрудные, багровые, золотые перья пышных попугаев. Так они нелепы, эти бог весть откуда прилетевшие птицы! Так они нужны нам, чтобы хоть на минутку напомнить, что есть великолепные рощи, синева морей, солнце! Не таким ли попугаем, в буднях нашей жизни нелепым и прекрасным, является Бальмонт?

Вот он проходит, меднолицый, из-под шляпы выползают рыжие языки пламени, пальто будто плащ развевается, ноги едва касаются мостовой, а глаза смотрят не на меня, не на вас — мимо, в сторону. Проходит по тихим улицам чопорного Пасси, и встречные останавливаются — кто этот чужестранец? Какой новый принц или анархист залетел в Париж? Кто этот чужестранец? — спрашивает порой и русский, завидев среди живописного пейзажа «революционной» Москвы рыжий локон и рассеянный взгляд. Может, все через минуту забывают о странной встрече, но в глубине души остается смутное сознание, что видели они необыкновенного человека. Они, сбегающиеся поглядеть на сиамского короля или абиссинского негуса, не подозревают, что этот чудный встречный — настоящий король.

Бальмонт родился королем, и было много сокровищ ему дано. Он не был скуп, немало драгоценных камней он кидал нам. Что он делал в жизни, если не играл с блистающими словами, минуту любуясь ими и потом расставаясь навек? Вы скажете — сколько было средь них поддельных дешевых осколков стекла?

Безумцы, можно ли помнить только минуты разуверений? Можно ли забыть, как все мы, да, все, по многу раз вслух повторяли его слова, как заклинанья, вызывая радость, жизнь, любовь?

Как всякий король, Бальмонт не знает ни своих подданных, ни своих владений. Он объехал весь мир, но не заметил там ничего, кроме себя и своих камней. Что он может сказать о суровой Кастилии или о нежных островах Маори? Ничего! Но он может так много сказать о блеске своей короны!

Он изучил чуть ли не все языки мира, но не говорите с ним даже по-русски — рассеянно глядя в сторону, он лишь притворится, что понимает вас, — он понимает лишь язык Бальмонта.

Как все короли, Бальмонт рождает троякое чувство. Он ослепителен и громок — преклоняйтесь перед королем! Он дерзок, слеп и деспотичен — возмущайтесь королем! Он нежен и трогателен — жалейте короля, ибо король прежде всего ребенок!

Бальмонту не нужно ни меда живых цветов, ни любви человеческих сердец. Он умеет только расточать, не дивитесь же, что иной раз кажется, будто меньше камней сверкает в его неистощимой казне.

Вы говорите: «Сегодня я прочел плохое стихотворение Бальмонта», а ваши дети, не по учебникам, в дни первой влюбленности узнают поэта «только любви».

Их радость — они очищенными от стекляшек увидят сокровища; мы видали, живым из плоти и крови, короля — это наша радость.

Кто знает, каков будет сегодня закат? Заслонясь облаками или вспыхнув ярче, зайдет солнце? Другие короли, Вилье де Лиль Адан, искатель престола Греции[62], юный Рембо, уплывший за королем в Занзибар[63], и пьяный «Pauvre Lelian»[64] парижских кафе — Верлен — все они в каморках своих в последние часы прозревали великий свет. Не увидит ли и Бальмонт, что его корона была лишь беглым отблеском Венца Того, в чью славу, не ведая об этом, он так звонко пел?