3. Фернан Леже[109]

В голубоватой солдатской шинели, вылинявшей и пробитой ветром, в шлеме-каске открывает дверь мастерской Леже. Он в отпуске, празднует свои «шесть» дней. С первых же дней войны, уже три года, Леже простым солдатом валяется в глине Аргонского леса и Верденских холмов. Леже — рослый, суровый нормандец, он молчалив и только изредка загорается, рассказывая на местном «патуа» о своей родине или напевая песни то рыбаков Дьепа, то девушек, собирающих яблоки для сидра.

Его живопись сурова и уныла — свет, ночь, синева и пурпур — других цветов он не знает. Люди похожи не то на латников, не то на гигантские машины. Теперь Леже привез с войны большое количество «кроки» и законченных рисунков. Он работал в землянках, на отдыхе, а порой в траншеях. Рисунки, часто подмокшие или изорванные, сделанные на грязной оберточной бумаге…

Я глядел на них с великим волнением, раскрывая каждый, как страницу Библии. Ибо это целое откровение, наша правда, это — душа войны. Часто на фронте я думал — как сможет искусство отобразить этот гигантский завод, где у машин сменяются злоба и любовь, работая на всемогущую смерть?

Как хорошо представляли войну голландские баталисты XVII века. Палатки, грозовые тучи, клубы дыма, вздыбленные кони, знамена и маленький нарядный трубач. Благородный спорт, величавая охота, пиршество красок, праздник движения! Но как передаст живопись — искусство зримого — современную войну, в которой ничего не видно?..

Мне кажется, что единственно мыслимыми теперь батальными художниками являются кубисты. В рисунках Леже, в маленьких серых чертежах — война XX века, как в огромных ярких холстах Версальской галереи — бои XVII или XVIII веков.

Это рисунки без красок, но их и нет на войне. Все — земля, проволока, пушки, лица людей, шинели — одного серовато-бурого цвета. Вот рисунки орудий, истинных богов войны — Леже чует их страшную неистовую душу. Придворный живописец царицы Машины, он рисует ее, исступленную и равномерную, безумную и точную. Все ее подданные подобны ей. Вот, точно дьявольские сооружения, колеса и трубы походной кухни, а вот круп ломовой клячи, а вот голова солдата в каске — разве это не машины — ничего произвольного, ни одной трепетной линии — все вымерено и по расписанию пущено в ход.

Общность войны, отсутствие в ней личного, индивидуального показывает Леже. Война всех сравняла — своих и врагов — вот они, вот человек, вот проволочные заграждения, вот на отдыхе 75-миллиметровая пушка — разве все это не одно и то же? Стада единого пастыря… И есть в торчащей из лат шинели солдатской руке и даже в дикой шее пушки — во всем такая любовь, такое приятие, ибо «все, все на благо»! Пусть вместо лугов, солнца и волны — часы смертной тоски на «заводе взаимного убиения», но все же прекрасен Божий мир! Об этом еще раз сказал художник, ныне слушая рвущиеся снаряды в черных казематах Верденских фортов.

Уходишь из мастерской. Нежна парижская весна, серебрятся бульвары, осыпанные дождем и пахучим снегом отцветающих каштанов. Но гудят броневики, и сумрачны солдатские каски, и ночь, темнота, тревожные сирены, гуд аэропланов. Сегодняшний день — что в тебе: смерть или рождение? Не знаем, но любим тебя!..