«Ампир с цветочками»

В прошлом году в Москве один хитроумный кабатчик поручил отделать свое кафе художникам-футуристам. Поглядывая на квадратики и кружки, потирал руки:

— Маловразумительно, но очень к моменту. А белогвардейцы придут, велю перекрасить, стиль ампир заверну, с цветочками…

Большевики мечтали об искусстве дрессированном и брали на учет вдохновение. Я храню для грядущего «Сатирикона»[190]пригласительную повестку на заседание некоей академической комиссии, которая должна была обсуждать вопрос об «официальном советском стиле». Этот казенный стиль менялся, впрочем, в зависимости от вкусов полуграмотного комиссара. В 1918 году улицы Москвы украшались исключительно футуристическими плакатами, а в 1919 году Фриче объявил не только футуризм, но и всякое отклонение от фотографии «буржуазным искусством». В одном городе придворным поэтом числился Ясинский из «Биржевки», в другом — Маяковский. Все же, надо признать, что художники из молодых, которым раньше доступ даже на выставки был закрыт, охотнее пошли к этим своеобразным меценатам. С другой стороны, хаотичность и непримиренность современного искусства порой импонировали большевикам. Большое количество невежд и проходимцев, не умеющих нарисовать человека или срифмовать двух строчек, использовали это пристрастие и объявили себя «футуристами». Но и подлинные творцы — режиссеры: Ф.Комиссаржевский, Мейерхольд, Марджанов, художники: Альтман, Малевич, Машков, Татлин, поэты: Маяковский, Хлебников впервые получили возможность выявить перед широкими кругами общества свои достижения. Конечно, все это протекало при крайне неблагоприятных условиях. Новые вкусы не прививались, но насильно декретировались. Невежественные подделки заслоняли подлинное искусство. Вместо понимания получилась подобострастная улыбка московского кабатчика «к моменту-с»…

Теперь мы присутствуем при начале следующего акта. Кабатчик уже, верно, подрядил маляров для доморощенного «ампира». А публика, у которой больше рвения, нежели здравого смысла, объявляет ныне все молодое искусство «большевистским». Каких-то резвых господ, которые свалили памятник Шевченко только потому, что он был поставлен при советской власти, ген.[ерал] Май-Маевский[191] хорошо обуздал. Но они не одиноки. В театре Соловцова[192], возобновив «Мнимого больного», спрятали прекрасные красочные декорации, заменив их взятой из другой пьесы ширмой только потому, что это, по наивному представлению администрации, «футуризм», а следовательно, — коммунизм. Некие чересчур усердные «библиофилы» сжигают стихи Андрея Белого и Блока. И обыватель в упоении вопит «Да здравствуют голубенькие незабудочки!»

Обыватель по отношению к искусству — существо агрессивное. Когда в парижском Салоне впервые были выставлены картины Эдуарда Манэ, пришлось оградить их от разъяренных мещан специальным барьером. Достаточно вспомнить, какой травле подверглись в свое время стихи Вячеслава Иванова или картины Натальи Гончаровой[193]. Теперь он особенно воинственен, и я боюсь, что искусство, освобожденное от муштровки Рожицыных, умрет с голоду на пороге буфета «интимных» театров.

Я сейчас в газетной статье отнюдь не склонен говорить о путях искусства, защищать новые искания или спорить с рутиной. Я только хочу отделить пшеницу от плевел. Конечно, переделка Лопе де Вега — вещь неблаговидная. Наивно изображать интимный семейный бунт старых кастильских крестьян как социальную революцию. Но с чисто театральной стороны во всех постановках Марджанова было много достижений. Массовые сцены, декорации и костюмы, безусловно, удались. Чем хотят это заменить? «Старым закалом» или «Хорошо сшитым фраком»[194], любительскими провинциальными постановками. «Театр на площади» был воистину площадным театром. Но триста «интимных» театров с альковным действом не увлекают меня. Среди плакатов были тысячи безграмотных и мерзких, но были и художественно прекрасные. Вместо них идет «Слон», прилизанные цветочки, закаты и меланхолия, а для любителей — в кабинетец — лососиновые «ню».

В политическом и социальном отношениях мы не затем боремся с анархией большевизма, чтобы воскресить дореволюционный быт. Тем паче, в духовном мире России реставрация бессмысленна и позорна. Горькие разочарования должны указать на неправильность иных дорог, но вовсе не располагать ко сну. Тяга обывателя в отдельный кабинет, отделанный под «ампир», может быть и понятна. Но назначение искусства вовсе не обслуживать послеобеденный отдых обывателя. Мы должны вновь вернуть искусству высокий жреческий жезл, реквизированный всякими «Вутекомами». Художники, не дорожившие кабатчиком в те дни, когда он молил «нельзя ли пофутуристичней!», должны теперь найти мужество не рисовать «голубеньких цветочков». Большевики звали нас «прислужниками буржуазии», ибо не понимали, что художники не могут никому служить. Российское искусство ныне являет ужас запустения. Надо камень за камнем строить, шаг за шагом идти. А ревущим «ампирщикам» мы ответим словами Микельанджело: «Те, что стоят, — беснуются, те, что идут, — проходят мимо».