1998

1998

Торжественные выступления Президента РФ перед российским народом

11 мая 1998, «Новая газета»

Миллионы людей чувствуют жгучий стыд, глядя теленовости. На экране – Первое Лицо. Там, в Кремле, оно улыбается, произносит ртом слова и что-то показывает руками. А тут, в своих домах, люди не в силах смотреть, отводят глаза, восклицая: «Господи, что он говорит!»

Почему людям стыдно смотреть, а Лицу не стыдно делать?

Стыдно – это когда кто-нибудь видит.

Присев в лесу по нужде, человек не чувствует стыда. Но, услышав приближающиеся голоса, краснеет как рак и судорожно натягивает штаны.

Он испугался, что его увидят.

Погодите, но, пока он был без штанов, его видели тысячи глаз – муравьи, жуки… Нет, козявки не в счет. Козявки – это никто, даже если их миллионы.

Римские матроны, нежась в бане, могли делать и говорить совершенно непристойные вещи. Их не смущало, что при этом присутствуют дюжины рабов и рабынь. Рабы не в счет. Они – никто, сколько б их ни было.

– Черномырдину мы не доверяли, – говорит Первое Лицо. И начинает объяснять, как из-за этого недоверия ему приходилось все контролировать, а всякая государственная бумажка ползла, «оказывается (Лицо изумленно улыбается), по инстанциям два километра». «Теперь мы все это порубили, – Лицо показывает руками, как рубило, – теперь будет иначе».

Правильно было бы начать разбираться в этой каше. Если не доверял – почему шесть лет держал в премьерах? Если не доверяешь – как же поручаешь руководство выборами 2000 года?[136] Но об этом никто не думает. Люди слышат: «Черномырдину мы не доверяли», – и в изумлении поворачиваются друг к другу: «Как же так?! Вчера троекратно целовал, орден вешал…»

Людям стыдно. Им стыдно за Первое Лицо.

А на следующий день:

– Лужков, конечно, надеялся на орден, – Лицо улыбается, – но хватит с него и значка «Почетный строитель».

Не исключено, что кто-то злорадствует. Но нормальные люди в недоумении: как можно так унижать?

Можно.

Ибо униженные и оскорбленные, вместо того чтобы хлопнуть дверью (да так, чтоб с петель сорвалась), начинают благодарить: «Вы – наши отцы, мы – ваши дети…» И приятно улыбаются.

Должно быть, им кажется, что их никто не видит. Ведь нас там нет, мы дома – у телевизора.

Мы их видим, а они нас – нет.

И ладно государственные деятели – они считают, что «для пользы дела» надо все стерпеть. Они несвободны. Но вот знаменитая на всю планету балерина, получая орден, говорит, что «постоянно чувствует заботу» Первого Лица… Счастлив человек, обладающий специальным органом, который постоянно чувствует вождя.

Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? Опять – Лучший Друг пограничников, Лучший Друг пионеров? Опять – «спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство»?

И тогда великий вождь заставлял высших руководителей партии и правительства кукарекать под столом, плясать гопака, поил до полного безобразия. Не помню, бросали ли помощников товарища Сталина в воду с прогулочного теплохода[137], но дело ведь не в разновидностях позора.

Во времена Иосифа Виссарионовича страна не видела этих унижений. Теперь всё видим сразу. Видим рабскую позу. Слышим льстивые слова: «Очень сильный ход, Борис Николаевич!» Слышим восторги по поводу крепости рукопожатия.

Телевизор чуть не каждый день показывает, как президент что-то якобы обсуждает с очередным министром. Кто же верит, что они в этот момент управляют страной или хотя бы решают некую государственную проблему?[138]

Пара в постели может заниматься любовью, зачатием, сексом. Но пара в постели перед видеокамерой делает порнографию. И все знают, для чего она делается. Для продажи. И чем грубее порно, тем глупее покупатель.

…То ли в брежневские, то ли в какие-то другие времена, разглядывая на экране плохо функционирующего владыку, я вдруг подумал: не возьмут даже сторожем. То есть окажись владыка внезапно на другой планете, где все так же, как у нас, и так же говорят по-русски, но его, владыку, никто не знает, – никто не взял бы его ни на какую работу. Ни слесарем, ни бухгалтером, ни тем более учителем (хоть бы и в младшие классы).

Напрасно нам их показывают.

Они нас не видят. Нас как бы нет. А мы их видим. Это нечестно.

Впрочем, присутствие людей-наблюдателей – необязательное условие стыда. Однажды Папа Римский очень сердился на Микеланджело. Папе не терпелось открыть новый собор, а скульптор все возился, отделывая зад последней статуи.

– Что ты копаешься?! Эту статую задвинут в нишу, и никто никогда не увидит ее зада! – кричало Первое Лицо.

– Бог увидит, – ответил подданный.

Чтобы было стыдно даже тогда, когда никто не видит, надо верить в Бога. Но, глядя на экран, приходится констатировать, что все они там, наверху, атеисты. Судьба души для них не в счет.

А если они равнодушны к собственной душе – с какой стати им заботиться о наших?

Выход один. В целях душевного здоровья нации надо запретить свободу печати. Запретить показ лица.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.