Пособие для будущих разговоров на кухне 31 июля 2000, «Новая газета»

Пособие для будущих разговоров на кухне

31 июля 2000, «Новая газета»

Что думать? Годами мечтал навести порядок: разобрать архив, разложить по папкам.

Три месяца мучаюсь: как систематизировать? Хотелось: вот Гайдар, вот Ельцин, вот выборы, вот война…

Пол завален, подоконники завалены, папки, коробки… Не раскладывается. Тупой я, что ли?

И вдруг – простая мысль: дело не во мне. Просто не делится.

Не отделяется война от выборов, выборы – от Гайдара, Гайдар – от Ельцина, Ельцин – от Чубайса, Чубайс – от Коха, Жириновского, КГБ, Грачева…

И значит, не злонамеренные журналисты связали войну с выборами, а те, кто так удачно организовали и то, и другое.

Только театр отделился от всей этой мути, хоть и с трудом. Потому что Таганка – это и Губенко, а Губенко – и актер, и режиссер, и министр культуры СССР при Горбачеве, а теперь не знаю кто при Зюганове. И в Театре на Таганке, который так отчаянно боролся с коммунистическим режимом, теперь проходят торжественные мероприятия КПРФ, потому что Губенко оттяпал у Любимова две трети театральной площади… Вот и поди раздели.

Наоборот! Бумаги ведь копились годами. В тот момент, когда решаешь всего лишь не выбросить какую-то газету, какой-то документ, – их сохраняешь как казус, как нечто любопытное. А потом, лежа в коробках, они прорастают, переплетаются и сами укладываются. И не в надуманную схему, как если бы подбирались с замыслом, с умыслом, а в картину жизни. Настоящую, а не пропагандистскую.

Вот 1991/1992-й, конец СССР, начало «реформ», правительство Гайдара (хотя тогда оно было правительством Бурбулиса). И юные пионе… извините, юные министры произносят нечто вроде клятвы, обещают положить живот (то ли жизнь, то ли пузо) на алтарь Отечества. Во всяком случае, сами себя они называют камикадзе, то есть смертниками. И не просто смертниками, а добровольцами, идущими в атаку без единого шанса уцелеть.

У настоящих камикадзе, летевших бомбить американцев, даже керосин был только в один конец. Но это – японские камикадзе. А наши-то были все из агитпропа: кто воспевал экономику социализма в «Правде» и «Коммунисте», кто преподавал в Свердловске марксистско-ленинскую эстетику.

Есть одна история, которую вспоминаю всякий раз, когда слышу красивые слова: «правовое государство», «политическая элита», «марксистско-ленинская эстетика», «конституционный порядок» и пр. Историю эту можно рассказать и здесь, место подходящее.

И. И. Дмитриев в одно из своих посещений Английского клуба на Тверской заметил, что ничего не может быть страннее самого названия: «Московский Английский клуб». Случившийся тут Пушкин, смеясь, сказал ему на это, что у нас есть названия еще более странные.

– Какие же?

– А Императорское Человеколюбивое общество, – отвечал поэт.

Главное отличие от японских летчиков-смертников – что наши реформаторы жертвовали не жизнью, а всего лишь репутацией (и то в глазах лишь очень немногих). Те стали героями. А наши – Гайдар, Чубайс, Авен, Кох и другие министры-реформаторы и по совместительству продавцы госимущества – стали настоящими долларовыми миллионерами, не переставая считать себя камикадзе. Такое устройство сознания. Точные слова заменяются красивыми. Война – наведение конституционного порядка. Грабеж – итоги приватизации.

Они и внедрили (впарили) в общественное употребление слово «элита», опять же имея в виду самих себя. Журналисты, часто не понимающие смысла употребляемых слов, подхватили. И вот вся пресса взахлеб: «Президент принимает в Кремле элиту!» А представьте, например, Немцова, который сказал бы: «Мы, лучшие представители человечества, требуем не пересматривать итоги приватизации».

Те полтора десятка, что собрались в Кремле, – их интерес понятен. А что думают остальные сто пятьдесят миллионов? Если Немцов – демократ (а по должности он теперь лидер СПС, то есть главный демократ), то почему бы не устроить референдум? Правые, они на деле любят референдумы или только к выборам?

И все как попугаи: пересмотр итогов приватизации – это кровь! Не пугайте. Не представляю норильских рабочих, которые пойдут в бой за Потанина. Вон в Красноярске за Быкова никто не пошел. А что они между собой воюют и ежедневно пересматривают, то нам какое дело?

Что мы согласны считать элитой: высшую должность, большое богатство или высокую душу?

Если слова утрачивают или меняют смысл – исчезает взаимопонимание. Общество распадается; невозможно исполнение единой цели, невозможна даже сама единая цель.

Бог, желая сорвать амбициозные планы вавилонских лидеров, не стал устраивать мор, войну и тому подобные грубые диверсии. «Смешаю им языки», – сказал Он. И – конец Башне. Вот как эта знаменитая история выглядит в очередном переводе с оригинала.

«И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя… (по-нашему, сильное государство с вертикалью и рекламу. – А. М.).

И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие.

И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать;

сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.

И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город» (Бытие, 11).

Ужели мы такие наивные, чтобы поверить, будто вавилонцы мгновенно заговорили по-немецки, по-французски, по-русски и на других тогда не существовавших языках? Нет, они просто перестали понимать друг друга. Язык с виду (по звуку) остался прежним. Но люди стали понимать слова по-разному (перестали понимать одинаково).

Представьте престижное дачное место, где живет вот эта самая «элита». Два соседа пьют на веранде. Вбегает третий:

– Мужики, у кого есть вертушка?

СОСЕД-ГЕНЕРАЛ. А куда лететь?

СОСЕД-МИНИСТР. А кому звонить?

СОСЕД-СКРИПАЧ. Кончайте шутить. Я уникальную пластинку достал, а вертушка сломалась.

Ясное дело, никакую общую башню построить они не могут, хоть и говорят, как им кажется, на одном языке.

Дабы понять, что сказано, необходимо знать, кто сказал.

Готовы ли мы слушать (и верить!), если слова о демократии и свободе печати произносит сотрудник КГБ? Готовы ли мы верить очередному Чикатило, если он начнет рассуждать о морали и воспитании мальчиков и девочек?

Если о нравственности говорит Чикатило – значит, он не убеждения свои излагает, а хочет нас обмануть. Зачем? – это другой вопрос. Может быть, он хочет, чтобы его выбрали директором детского дома, где он сможет свободно делать то, что очень любит.

Если о свободе слова и пр. говорит сотрудник КГБ – значит, не убеждения свои излагает, а хочет нас обмануть. Зачем? Да уж это понятно.

К народу, потерявшему общий язык, изредка возвращается взаимопонимание. К сожалению, повод для этого взаимопонимания обычно очень печальный.

Когда кончится эта война, всем сразу станет ясна ее фальшь. Потому что ликования на улицах не будет.

Пять лет воевать и не обрадоваться победе?!

Ненависть внушить людям (или сделать вид, что внушили) еще можно. А вывести ликующие толпы – нет.

Когда Императорское Человеколюбивое общество объявит, что победоносное наведение Конституционного Порядка закончено, ответом будет молчание. Потому что никто не поверит ни в конец, ни в победу[165].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.