ОПЯТЬ ФРАНЦУЖЕНКА

ОПЯТЬ ФРАНЦУЖЕНКА

Доктор приехал и объявил, что Бернгард сильно болен. Маделон, услышав о приезде Бернгарда, тотчас же бросила своего вновь приобретенного друга и явилась с полным самоотвержением ухаживать за “красивым немцем”. Несмотря на весь трагизм рассказа Бернгарда, мне все сдавалось, что с ним разыграли комедию. Я обратился к одному знакомому купцу, который давно жил в Александрии. Он обещал мне воспользоваться всеми своими связями в Александрии, чтобы разъяснить это происшествие. Через несколько месяцев Бернгард совсем поправился, благодаря внимательному уходу Маделон; но тяжелое расположение духа не покидало его. Я не мог вытерпеть и высказал ему мои подозрения. Он грустно покачал головою: “Она умерла и оледенела на моих руках”.

— Есть усыпительные средства, которые производят точно то же действие.

— Если бы даже это было и так, так она все-таки умерла бы от заразительного дыхания такого подлеца, как я, — настаивал Бернгард.

Наконец, пришла желанная весть. С бумагами в руках бросился я в комнату, где Маделон тщетно старалась, коверкая немецкие фразы, вызвать улыбку на бледном лице Бернгарда.

— Фатьма жива, — вскричал я. — Гассан-Аль-Шид обманщик; он вошел в стачку с твоими кредиторами и уже арестован. — Бернгард с дикою радостию схватил бумагу и пожирал ее глазами. Потом он упал мне на шею и заплакал от радости. Компанионы Бернгарда добровольно согласились снять запрещение с его имения. Маделон подошла к нам, потрепала Бернгарда по плечу и сделала немецкий книксен: “если я вам когда-нибудь надоем, monsieur, то прошу вас умертвить меня таким же приятным образом”.

* * *

POST-SCRIPTUM. Передавая всю эту анекдотическую историйку, со слов сообщивших ее иностранных газет, еще раз повторяем, что она, конечно, никакими консулами не засвидетельствована, и верить ей, как событию, или глядеть на нее, как на вымысел, каждый может по своему усмотрению. Но если это вымысел, то замечательно, как бесталанно разработана такая живая тема, что “два сердца”, которые, по выражению поэта, “стеною отделены от мира”, не могут быть счастливы, и что труд и наслаждение одно без другого враждебны идее о счастии. Еще, кроме того, замечательна рыхлость и, так сказать, какая-то червивость понятий о любви и ее радостях. В этом маленьком рассказце с переходящею по рукам француженкою автор до приторности напоминает известное стихотворение Гейне: “Трубят голубые гусары”. — “Гусары народец лихой”, — говорит женщине мужчина у Гейне и решает, что ему придется сдавать им свою подругу “на постой”. Но вот снова

Трубят голубые гусары,

И едут из города вон.

И снова с тобой я, голубка,

И розу принес тебе в дом…

Он навестил ее, освободившуюся от постоя, с розою в руках, и нашел, что на постое

Какая же была передряга!..

Гусары — народец лихой

Но это ничему не мешает, ни розе, ни тому, кто после гусарской “передряги” поет:

Опять в этих милых объятъях

Сегодня блаженствую я!

Поистине предивны и разнообразны бывают человеческие вкусы и особенно вкусы немецкие!