<РАЗНЫЕ СЛУЧАИ ИЗ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ РОССИИ> С.-Петербург, вторник, 24-го июля 1862 г

<РАЗНЫЕ СЛУЧАИ ИЗ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ РОССИИ>

С.-Петербург, вторник, 24-го июля 1862 г

Уже неоднократно и почти повсеместно было замечаемо, что ни одно нововведение не пустило у нас таких здоровых и прочных корней, как мировые учреждения. Гласность действий и нестесняемость мертвыми формами распоряжений как нельзя лучше доказали, что прямая и непосредственная зависимость деятелей от суда общественного мнения служит главнейшим и лучшим ручательством против преобладания произвола. У нас теперь существует более тысячи человек посредников и более десяти тысяч человек волостных голов. Казалось бы, что это те же люди, как и все прочие смертные: а между тем, ни на одного посредника-взяточника, ни на одного взяточника волостного голову мы не можем указать пальцем. Подвергшийся подозрению волостной голова (мы говорим не о государственных крестьянах, а о временнообязанных) немедленно предается суду и изгоняется из сонма сельских мировых деятелей: тем менее может усидеть на месте лицо, общим доверием облеченное властью мирового посредника.

Но если взяточник, случайно усевшийся на посреднической должности, не усидит долго на этом стуле, так как дворянство само немедленно же его оттуда сгонит, то из этого никак не следует заключать, что безусловно все действия посредников были хороши и возбуждали бы восторг и умиление. Много явлений случается весьма прискорбных, но тем-то и велико значение посредников, что в то время, когда обыкновенному чиновнику многие злоупотребления и притеснения остаются без взыскания, — действия мировых посредников подлежат полной огласке и публикуются во всеведение по распоряжению губернских по крестьянским делам присутствий. С другой стороны, если в этих сынах нового поколения деятелей мы не видим людей безнравственных и закоренелых взяточников, то, к несчастию, мы все-таки нередко видим в них замашки наших отцов и тупую по временам наклонность побарничать, поважничать и повольничать над людьми, интересы которых вверены их охране. Еще не так давно мы передали нашим читателям (№ 179 “Северной пчелы”) про г. Мочалкина, желавшего, как видно, потешиться розгами над г. Гейтманом, который требовал быть с ним повежливее, и вразумленного тульским губернским присутствием, а вот теперь газета “Мировой посредник” (№ 11-й) рассказывает другой факт о г. Арсеньеве, наставленном на путь истины калужским губернским присутствием. Вот в чем дело:

Часто случается, что мы, грешные и слабые смертные всех сословий, забыв долг благоразумия, позволяем себе иногда, даже решительно нечаянно, или очень плотно пообедать, или очень неумеренно выпить хорошенького винца. Когда богатый барин нагрузится шампанским и сделается даже мертвецки пьян, то его никто не осуждает, если встретит его в карете распрепьяным-пьяным. Если же бедный человек, на радостях, а может быть и с горя, выпьет лишнюю чарку зелена вина и потом под хмельком отправится домой по образу пешего хождения, то на него сейчас начнут указывать пальцем и кричать с отвращением: пьяный! пьяный!

Посредник г. Арсеньев, проезжая из Боровска, встретил по дороге, быть может, в самом деле под хмельком беднягу дьякона. Г. Арсеньев обиделся на него за то, что он стал середи дороги, сдержав лошадь, стало быть, задержал в дороге такую важную, как он, персону и на вопрос этой персоны, кто он таков? не сказался, кто он. Узнав наконец про личность провинившегося проезжего, узнав, что это дьякон, посредник вытребовал его к себе, но дьякон, по его уверению, был пьян, с дерзостью отвечал на вопросы посредника и — вообразите, какой ужас и какое преступление! — лез близко к столу. Г. Арсеньев счел себя прегорько обиженным и решился быть судьею в собственном деле. Забыв, что он сам затеял на проезжей дороге мелочные и недостойные дворянина вздоры, зачем дьяконская кляча не уважила барских лошадок, что он, вероятно, грубостию тона своих речей сам дал дьякону право не отвечать ему середи дороги, он корит дьякона, обзывая его пьяным, обвиняет его в оскорблении лица посредника и ставит в самом деле во что-то важное, что дьякон лез близко к столу, а не стоял на такой-то дистанции, опустив руки по швам. Настоящий чиновник этот господин Арсеньев! Он самолично и самоперсонно присудил дьякона к штрафу в три рубля, а за оскорбление лица посредника и волостного старшины положил предать его суду. Нужно ли прибавлять, что такой потешливый приговор был уничтожен благовоспитанными и прямыми деятелями, составляющими калужское губернское по крестьянским делам присутствие?

Другой посредник вывел совершенно из терпения одного из помещиков полуденного края. Жаль, что нам неизвестны действия г. посредника и что поэтому мы не можем судить, насколько он был прав или виноват; но мы считаем вполне стоящим перепечатать следующие строки из “Современной летописи Русского вестника”, из письма взволнованного помещика к дворянскому предводителю:

“…Безрассудность распоряжений посредника обратилась наконец в ложь и обман пред мировым съездом; долготерпение мое уже исчезло, и если посредник не прекратит своих ко мне неприязненных действий, то я буду в необходимости, по праву предоставленной мне вотчинной полиции и в случае дальнейших самоуправных наездов его в мое имение, без всякой надобности и единственно для помешательства моим занятиям, взять его под стражу и отправить к г. начальнику губернии, как человека беспокойного и полоумного, нарушающего у меня общественную безопасность…”

А ведь в самом деле курьезная замашка — воображать, что имеешь право арестовать мирового посредника! Извольте-ка втолковать подобному барину, что он все-таки тоже частное лицо и самоуправничать и самовольничать не должен осмеливаться, а всегда имеет право жаловаться законно установленным властям.

Орловское губернское присутствие, основавшись на имевшихся в виду его данных, сделало постановление, в котором, между прочим, было сказано: “Находя в действии гг. мировых посредников Елецкого уезда систематическое и преднамеренное уклонение от исполнения их обязанностей, присутствие сочло необходимым просить их о немедленном введении тех уставных грамот, которые уже утверждены”. Против этих выражений елецкий мировой съезд сделал протест; отвергал засвидетельствование члена от правительства, г. Снопова, будто бы елецкие посредники намеренно отдаляют введение уставных грамот — согласно желанию помещиков — на весь двухлетний срок, и просил присутствие дать этому протесту огласку. Орловское присутствие, напечатав вполне объяснение и оправдание мирового съезда, не отступило ни на одну букву от прежнего решения и уведомило елецкий мировой съезд, что подтверждение засвидетельствования г. Снопова оно видит в том, во-первых, что с настоящего времени из Елецкого уезда поступило в губернское присутствие на хранение только 40 грамот, тогда как из других уездов их поступило более 150-ти, и, во-вторых, в том, что г. посредник Челищев отношением, которое было заслушано в елецком съезде, заявил, что он до окончания осенних работ не находит возможным вводить грамоты, основываясь будто бы на том, что земля разделена в настоящее время по тяглам, и работы по уставной грамоте не могут идти правильным порядком! Впрочем, твердость действия и полное беспристрастие орловского губернского присутствия приобрели уже себе всеобщее уважение всех следящих за ходом крестьянского дела. Оно чуждо всяких лицеприятий и идет своею прямою дорогой, не уклоняясь ни в ту сторону, ни в эту. Оно с одинаковою прямотою обсуждает и охуждает действия сельского старшины, винит и оправдывает бедного крестьянина, защищает интересы помещика и принимает свои меры против резких противников закона, возвещенного положения 19-го февраля 1861 года. Так, недавно оно обличило всю неправильность и все утайки, сделанные в уставной грамоте по орловскому имению графа Шереметева. Конечно, уставную грамоту писал не сам граф Шереметев, а про мирские капиталы забыл упомянуть и порядком составить грамоты не умел графский поверенный, но тем не менее строгость меры, принятой орловским присутствием, должна служить образцом распорядительности и правосудия.

Мы уже не раз замечали, что у нас иные посредники, вроде г. Арсеньева или г. Мочалкина, привыкли действовать немножко по-чиновнически и делать подчас из мухи слона. Новое подтверждение этому мы находим в печатных документах, доставленных нам с почтою в последнее время.

Давно уже замечено, что крестьяне, почуяв свободу и едва начиная, как выпущенная из неволи птичка Божья, расправлять крылышки, очень сильно дорожат всемилостивейше дарованным им правом самоуправления и в этом увлечении царскою милостию, разумеется, иногда не совсем верно понимают идею права. Особенно камнем преткновения для крестьянина служит различие между законом писаным и законно выраженною волею народа, между статьею свода и решением мирской сходки. Что должно направлять эти уклонения на прямую дорогу — против этого спорить не следует, но кричать во все горло: “бунт! мятеж! поголовное восстание! народное волнение!” в высшей степени и глупо, и низко, и смешно, и означает полное невежество, то есть неведение ни духа, ни характера народа, ни его обожания Царя-Освободителя. А между тем, есть люди, принадлежащие к мировым учреждениям, которые поднимают шум и гвалт из сущих пустяков и совершенно напрасно раздувают простую искру в пожар, тогда как искра, предоставленная сама себе, потухла бы в одно мгновение.

В Сумском уезде крестьянин Федор Донда объявил посреднику, что он будет повиноваться только обществу. Ведь не прямо же он пришел к посреднику и объявил ему это? С чего же нибудь началось дело, и чем-нибудь да вынудил же Донду посредник сказать эту фразу? Сверх того, сумскому съезду представлено обвинение от семи или восьми человек помещиков, что Донда возмущает крестьян, возбуждает их к неповиновению и к несоглашению на составление уставных грамот. В газете “Мировой посредник” напечатано, что съезд решил сослать Донду в Сибирь, то есть “признать вредным для общественного спокойствия, исключить из общества и передать в распоряжение правительства”.

Мера эта кажется не в меру жестока: гораздо гуманнее поступило пензенское губернское присутствие с волостным старшиной Василием Лапшиным, которого раззадорили до такой степени, что у него сорвались с языка после фразы: “Не могу — мир не желает”, другие фразы, вроде: “Что мне закон? Мир мне — указ! нельзя же против мира, хотя бы и закон!” Один только человек настаивал на жестоком наказании Василия Лапшина, но губернское присутствие отвергло суровость преследований. Погубить человека немудрено, но гораздо больше нужно иметь и ума, и чувства, чтоб сделать из обмолвившегося члена общества строгого и честного исполнителя гражданского долга.

На сей раз представляется мало случаев драк и побоев вроде тех, какими в последний раз отличились господа землевладельцы, рязанский — Тимофей Антонович Флоров-Багреев и новгородский — г. Голенищев-Кутузов, вразумленные и возвращенные к самосознанию губернскими присутствиями, резонно убеждавшими их, что пора дерзких на руку баричей прошла безвозвратно.

Читатели наши, вероятно, помнят, что некоторые быховские помещики в Могилевской губернии, недовольные гуманными распоряжениями своих мировых посредников, восстали на них с разными неловкими протестами и довели их до того, что господа посредники подали заявление об увольнении их от должностей. Но могилевское присутствие, оценив добросовестное их служение делу, не вняло этим заявлениям и доказало, что посредникам не след обижаться такими протестами. В “Северной пчеле” была напечатана по поводу сцен на быховском мировом съезде очень оригинальная и полная меткой иронии статья за подписью г-на Ивана Петрова, волостного писаря, как видно, человека с образованием и вполне грамотного и понимающего дело. Затем в “Могилевских губернских ведомостях” и в “Нашем времени” были напечатаны реплики нескольких помещиков, восставших на посредников и разражавшихся отчаянными криками, особенно против автора статьи о сценах на мировом съезде. Одна статья могилевского помещика была достаточно полуграмотна, но все они никак не могли разубедить нас в том, что быховские посредники исполняют свое дело как следует. Озлобление одного из помещиков доходило до того, что он, сознавая в г. Петрове лицо вполне образованное, прямо и без церемонии называет его писарем Иваном, забывая, что долг приличия обязывает каждого порядочного человека обращаться к личности другого не с замашками крепостника и не по табели о рангах, а вежливо и с уважением к званию человека. Слово мужик — понятие относительное и может относиться одинаково и к крестьянину, и к барину, если этот барин недалек в своих воззрениях и понятиями своими сам подводит себя под уровень простого крестьянина-невежды. Следовательно, мы никак не можем допустить мысли, чтобы господин Иван Петров мог оскорбиться таким невежливым обращением с его именем господина быховского помещика.

Жалобы на некоторых посредников высказываются с более серьезной стороны в войске донском. Недавно тамошнее присутствие по крестьянским делам напечатало свое предостережение посредникам, взывало к их беспристрастию и напоминало им об обязанностях к двум ныне отделяющимся классам: дворянам-казакам и бывшим их крепостным крестьянам. Бездеятельность мировых посредников, говорит оно, и посылки, вместо себя, рассыльных или писарей могут ввести в это дело много ошибок и унизить высокое достоинство посредника. Войсковое присутствие угрожает, что если после этого предостережения, вынужденного неоднократными жалобами и помещиков и крестьян, оно снова будет получать подобные жалобы, то, на основании положения, будет передавать их в подлежащие мировые съезды для формального рассмотрения.

Вопрос о церковной земле в меже помещичьих владений, благополучно разрешаемый во всех губерниях на основании планов генерального межевания, поставлен несколько иначе в земле войска донского. Донцы намереваются, кажется, вырезать землю под церкви и причты из участков непомещичьих, предоставленных в надел временнообязанным крестьянам. Так, по крайней мере, мы заключаем из подлинных выражений декабрьского журнала (№ 180) войскового присутствия, а как дальнейших действий его по настоящему вопросу видеть еще не из чего, то мы будем следить за ним по будущим печатным актам и в свое время о последствиях сообщим нашим читателям.

Не так давно в “Северной почте” было напечатано, что дворянство одной губернии ходатайствовало в военном министерстве не изменять того способа поставки в казну провианта, который учрежден был правилами 10-го октября 1857 г. и теперь уже формально признан зловредным и отяготительным и решительно отвергнут высочайше утвержденным положением военного совета и совета министров. Впрочем, кто не знает этой, по целой России прозванной дворянским способом системы заподряда помимо подрядчиков? Это вполне отвергнутое изобретение наших провиантских чиновников, как видите, не выдержало даже и пятилетнего опыта. По свидетельству “Военного сборника”, расходы провиантского ведомства простираются ежегодно до 40 миллионов рублей серебром: цифра прелакомая! Но вот что открывается. Несмотря на все усилия правительства (говорит орган военного министерства) привлечь дворян к казенным поставкам, несмотря на некоторые льготы, данные дворянам, из 14000000 четвертей купленного казною в последние пять лет хлеба дворяне продали только 3000000 четвертей! И если взять ценность поставленного ими хлеба, то окажется, что он обошелся дороже того, который ставили подрядчики.

Комиссия, обсуждавшая способы провиантских заготовлений, приняла следующие основания на будущее время:

1) Допускать к торгам на поставку в казну хлеба все без исключения лица, имеющие по закону право вступать в обязательства с казною. Дворяне тоже приглашаются к этой операции, но без особых льгот, разве лишь с допущением в залог их земель по свидетельствам губернских предводителей.

2) Торги производить изустно, с допущением присылки запечатанных объявлений.

3) Торги производить на главных пунктах заготовления хлеба.

4) Доставка продуктов должна совершаться в самые магазины прямо.

5) Допускать раздробление больших операций в возможно меньших пропорциях для сухопутных доставок и не менее 10000 четвертей для сплава.

Итак, на указанное выше ходатайство дворянства одной губернии отвечали решительным отказом с присовокуплением, что о возобновлении отвергнутой системы не может быть и речи. Впрочем, прибавлено, что военное министерство не только приглашает дворян принимать по-прежнему участие в поставке провианта, но даже весьма желает того, хотя, с другой стороны, оно не может отступить от основного правила, чтобы цены на продукты установились посредством общей и сколь возможно широкой конкуренции.

К слову о провианте заметим идиллическую выходку “Одесского вестника”. Почтенная и очень нами уважаемая газета удивляется, отчего это в Одессе, при упадке цены на пшеницу с 10 рублей на 6 рублей серебром за четверть и при удешевлении топлива с 7 руб. до 1 руб. 50 коп. за воз камыша, печеный хлеб остается все-таки в прежней высокой цене! Не дальше как на днях нам случилось слышать разговор какого-то господина с гостинодворским франтиком из хозяев:

— Ведь эти трубки глиняные: и вся-то цена им 3 копейки! — говорит покупатель.

— Ah, dieu des dieux, mon bon monsieur,[84] таких цен нет в Гостином дворе!

— Ну, вот вам по пятачку за штуку, дайте мне десяток?

— Как можно-с: нынче все вздорожало… притом же, изволите видеть, пожары-с…

— Да ведь пожар был на Щукином, да на Апраксином, да на Толкучем?

— Все одно-с, и в Гостином коммерция страдает, цены на все поднялись. Меньше пятиалтынного не могу взять за штуку: ведь стамбулки-с!

А наши почтенные немцы-булочники и русские пекаря? Да разве это не то же притеснение бедного класса? На гостинодворцев жалуются все швеи и другие труженики, не выходящие у них из долгов; на пекарей и булочников жалуются все за легковесные булки и хлебы, за которые берут, однако ж, очень дорого. У немца булки — с детский кулачок, а цену берут красную! У пекаря как будто и недорог низший сорт, но тесто с песком. Поревизуйте-ка Полки, Выборгскую, да Пески, испытайте на себе ярмо наших торгашей, тогда и сами убедитесь, что они и были, и есть, и всегда, кажется, будут самым отсталым сословием.