ПИСЬМА ИЗ ПЕТЕРБУРГА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПИСЬМА ИЗ ПЕТЕРБУРГА

<ПЕРВОЕ>

Кто не видел Петербургского университета более двух лет, тот не может не заметить перемен, которые произошли в нем во многих отношениях. Аудитории нашего университета посещаются, кроме студентов всех курсов и факультетов, чиновниками различных ведомств, военными, окончившими свое специальное образование, артистами, купцами, помещиками и крестьянами. Многие дамы также посещают лекции, и притом постоянно, следя за курсами и внимательно записывая лекции. Появление дам в университете было для некоторых непонятною новостью, несообразною будто бы с достоинством университета. Но не считают же профанациею храмов посещение их женщинами, хотя строгие аскеты и запрещали вход в монастырские церкви женщинам, а ведь университеты наши — не монастыри и организованы не по образцу тех заведений, в которых хранятся еще следы средневекового затворнического устройства. То, что у нас кажется новостью, давно уже вошло в состав самых обыкновенных вещей во Франции. В Coll?ge de France отведено даже особое место для дам, но число их на некоторых лекциях, как например у Лабуле, бывает так велико, что они занимают места вместе со слушателями от кафедры до самого входа. В Сорбонне, правда, дам не бывает, но лекции нисколько не выигрывают от этого ни в серьезности, ни в поведении слушателей. Строгие блюстители внешнего приличия и так называемой нравственности видят в посещении дамами университетских лекций повод к развлечению студентов, опасаясь, что молодые люди могут держать себя на лекциях несколько иначе, но в чем состоит это “иначе”, — никто не объясняет. Пример Парижского университета показывает, что присутствие дам вовсе не имеет влияния на дельность лекций. Paulin Paris читает в Coll?ge de France, и в аудитории его собирается много дам, но лекции его отличаются и дельностью, и специальностью: он читал в 1860 году о старинном французском историке Фрассаре. Лекции же Сен-Марк Жирардена, читанные в Сорбонне, хотя и не посещаются дамами, но тем не менее нисколько не похожи на специальные в строгом смысле слова; в курсе, предметом которого он избрал Буало, на одной лекции он говорил о празднике Шиллера в Германии, а на другой о бессмертии души. Студенты в Сорбонне ведут себя несколько иначе, нежели в Coll?ge de France: перед приходом профессора, читающего в самой обширной аудитории, подымается оглушительный крик, свист, гам, кричат на все лады, хлопают в ладоши, стучат ногами и т. п.

Возвращаясь к нашему университету, скажу, что самая свежая новость — речь профессора Костомарова о заслугах Константина Сергеевича Аксакова в истории, читанная им 16-го сего месяца в концертной зале университета. Существенною заслугою Аксакова г. Костомаров признает освобождение от слепого подражания иностранным авторитетам и теориям: Аксаков, говорит он, считал главнейшею обязанностью русского историка — не быть отголоском чужих мнений, не повторять рабски того, что сказано западными учеными, а самостоятельно обрабатывать науку, представляющую столько неистощимых материалов для русского ученого. По мнению г. Костомарова, Аксаков показал несостоятельность теории, объяснявшей все явления русской истории из родового быта, и вместо родового начала обратил внимание на другое — общинное, вечевое начало. Аксаков — утверждает г. Костомаров — превосходно понял загадочный характер Ивана Грозного и озарил светом непостижимую до него смесь противоречий в этом характере, в высшей степени интересном в психологическом отношении. По поводу художественной стороны в природе Грозного г. Костомаров изобразил разлад, господствующий в художественной природе вообще — от художника-государя до художника-помещика.

Отдавая полную справедливость заслугам покойного Аксакова, г. Костомаров замечает и недостатки в его исторических исследованиях — его стремленье к идеализации. Таким образом Аксаков идеализировал Земской собор, видя в нем выражение единства русской земли и полагая, что местные веча древней Руси слились в Земском соборе в одно стройное целое. По мнению г. Костомарова, Земский собор вовсе не составлял существенной потребности тогдашней русской жизни, а явился вследствие личного желания царя, воображенье которого увлеклось, быть может, картиною духовных соборов.

Говоря о Костомарове, тотчас вспоминаешь о публичных лекциях по истории Малороссии, недавно, в январе этого года, читанных им в университете в пользу бедных студентов. Талант г. профессора выразился в этих лекциях в полном блеске. Вот вкратце содержанье пяти публичных лекций г. Костомарова: “Положение Украины после Богдана Хмельницкого; политические партии; избрание и отказ Юрия Хмельницкого; избрание Выговского; неудовольствия против Москвы; склонность простого народа к московской власти. — Союз с татарами; битва под Полтавою; неудовольствия Выговского против московской власти. Польский сейм 1658 года; арестование великороссиян; гадячский договор. — Вступление великороссийского войска в Украину; поражение великороссийского войска; плен и смерть Пожарского. — Польский сейм 1659 года; восстание народа, провозглашение Юрия Хмельницкого гетманом. Состояние Малороссии по свидетельству современников”.

Г. Костомаров удачно изобразил тогдашний быт и происшествия со всеми драматическими подробностями, описал живыми красками и действия Выговского и его противников, и отречение Юрия Хмельницкого, положившего бунчук и булаву — знаки гетманской власти, и мнимый отказ Выговского, торжественно поставившего перед народом чернильницу — знак писарской власти (он был писарем), и совещания с польскими агентами, рассуждавшими так: козаки не богословы, в различии церквей смыслят мало, можно как будто согласиться на требуемую ими неприкосновенность их веры, а потом и наложить руку на их драгоценную святыню и т. д. — Чрезвычайно важна по содержанию пятая лекция, в которой г. Костомаров изложил польский сейм 1659 г. — одно из самых многознаменательных событий в истории Малороссии.

Публика с любопытством ожидает появления в печати и упомянутой речи Костомарова, и публичных лекций, составляющих продолжение его “Богдана Хмельницкого”.