О ПЕРЕСЕЛЕННЫХ КРЕСТЬЯНАХ

О ПЕРЕСЕЛЕННЫХ КРЕСТЬЯНАХ

Обыкновенно, если при применении высочайше утвержденных положений о крестьянах встретится какое-нибудь затруднение, — возбужденный вопрос переходит на разрешение губернского по крестьянским делам присутствия. При этом оно обязано в постановлениях своих строго держаться закона и только в случае неясности его испрашивать объяснений от министерства внутренних дел, а в случае неприменимости ходатайствовать о том, чтобы министр вошел с представлением в Главный комитет об устройстве сельского сословия для изменения неприменимого закона. Вот каким путем разрешаются недоумения, возникающие при применении положений.

Просвещенная либеральность Главного комитета и министерства внутренних дел, в высшей степени похвальная деятельность большинства мировых учреждений, сознание самого дворянства в необходимости полного уничтожения крепостного права — представляют верные ручательства в том, что предпринятое преобразование достигнет своей цели.

Несмотря на это, некоторые вопросы несомненной важности ищут другого пути для их разрешения. Тысячи случаев, к которым вполне применима та или другая статья, составляют такие редкие исключения из общих правил, что разрешение их, на основании общего закона, представит полное противоречие духу законодательства. Между тем мировые учреждения не могут отступить ни на шаг от буквы закона: а так как в этих случаях он чрезвычайно определителей, то мировой посредник, на основании статьи, разрешает вопрос окончательно, и он редко доходит до губернского присутствия, которое, при помощи прокурора, совершенно легально, с совершенно правильным толкованием закона, подводит под него известный случай и уж затем не встречает никаких сомнений. Одним словом, вопросу не дают хода, и он ищет другого пути, чтобы обнаружиться. Он чувствует всю свою основательность, с разрешением его сопряжены интересы, участь тысячи людей. И обязанность литературы заявить его: только этим путем может он преодолеть препятствия, обнаружиться и, очистившись от грязи ложных понятий, предстать пред правительством для окончательного и справедливого разрешения.

Один из таких вопросов составит предмет настоящей статьи.[193]

Положим, какой-нибудь помещик Кондратьев имеет два имения в двух разных великороссийских губерниях. В силу различных финансовых соображений, большею частью в виде наказания, Кондратьев до прошлого года переселил своих крепостных из одного имения в другое. Кто скажет, что такие случаи были невозможны? Кто скажет, чтоб они не были часты? А знаете ли, что значит переселить крестьянина из одной губернии в другую, за несколько сот верст? Это значит вырвать его из кружка людей, к которым он с детства привык; оторвать от места, к которому он привязан больше, чем к людям; часто — оторвать от семейства, потому что иные помещики переселяли своих крестьян, для избежания ненужных расходов, без жен и детей. Это значит бросить его к людям незнакомым, а он с детства не выезжал из села. Это значит разорвать все связи, которыми он держался на родине; разбить все основы, поддерживавшие его существование, его веру в людей, его любовь к труду.

Но вот в грустную хижину его долетело слово: свобода. Как ни смутно понятие его, соединяющееся с этим словом, первое желание крестьянина будет воспользоваться ею для возвращения на родину. Да притом, как и понять свободу без права жить на родине, без права, которым пользовалась даже большая часть крепостных? Несмотря на это, надежде его не суждено осуществиться. Всем приносит радостную весть новое положение — он один остается забытым, неудовлетворенным. Статья 7 местн<ого> Великор<усского> Положения положительно определяет, что такие крестьяне получают надел с обязательным правом им пользоваться в течение 9-ти лет в том имении, где они водворены.

Но предположим, что помещик Кондратьев умер до обнародования Положения и одно из имений его перешло к одному сыну, а другое к другому. В этом случае переселенные крестьяне таких имений подлежат действию Высочайшего повеления[194] от 27 июля, на основании которого они “могут, по желанию: или оставаться на месте настоящего их водворения и сохранить за собой право на надел землею, или, отказавшись от надела в имении, где они водворены, возвратиться в то имение, где они записаны по ревизии” (то есть откуда они выселены), и в этом последнем они, в большей части случаев, имеют право на надел, даже без согласия общества, к которому припишутся.[195] Итак, крестьяне разных помещиков, переселенные из одного имения в другое, имеют больше прав, чем такие же крестьяне одного и того же помещика. Но на чем основывается это различие? За что последние не освобождаются от прикрепления к земле, тогда как первые в самом деле свободны? Разве одни не так же терпят от принудительного выселения из родины, как другие? Разве желание одних возвратиться в родное общество не так же натурально, как других, разве одни не такие же люди, как другие, и на этом основании не должны пользоваться одними общечеловеческими правами? Если на все эти вопросы должно отвечать утвердительно, то на чем же основывается законодательство, разделяя на две категории людей, в (общей) сложности составляющих одну? Наш пример показывает ясно, что в основании такого различения лежит не идея правды, а простая случайность: не умри Кондратьев — его крестьяне оставались бы на месте водворения; но он умер, и у него два наследника — и вот крестьяне его получают право возвратиться на родину; наконец, если б Кондратьев даже не умер, но оставил бы только одного сына, то крестьяне его все-таки продолжают быть прикрепленными к земле. Закон ясен; недоумения быть не может. Но чувство справедливости оскорблено. Интересы, личность тысячи людей принесены в жертву. Вопрос остается нерешенным, потому что несправедливое разрешение вопроса не уничтожает его.

Но до сих пор мы имели в виду только крестьян, переселенных из одного имения и водворенных в другом, то есть получивших там усадебную оседлость и даже полевой надел; судьба таких людей все-таки довольно сносна; заведясь своим хозяйством, найдя на новом месте некоторое удовлетворение своим интересам, они, быть может, слабее чувствуют тоску по родине и по родным. Но возьмем вот такой случай: тот же помещик Кондратьев перевел из одного имения в другое несколько душ крестьян, которые не получили земельного надела, но их поселили в помещичьих строениях и заставили работать все 7 дней на помещика. На основании ст. 8 и 7 местн<ого> Великор<усского> Положения такие крестьяне имеют право или отказаться от надела и удалиться из общества, или получить надел там, где они поселены.[196] Нечего и говорить, что они откажутся от надела и пожелают возвратиться на родину; но это они в состоянии исполнить не иначе, как если сельское общество, к которому они захотят приписаться, согласится их принять. Здесь они должны встретить тысячи непреодолимых препятствий. Во-первых, сношения с обществом. Кто не знает, какое это затруднение для большинства наших крестьян? Письменно снестись с сельским обществом, изложить свое желание перейти к нему, предложить условия для такого перехода и просить своих соотечественников не отказать в приюте — да это и не нашим мужичкам может показаться нелегким. Но, положим, первое затруднение побеждено: крестьяне толково объяснили в письме, чего они хотят, и общество их поняло. Вы, может быть, думаете, что оно тотчас им обрадуется, согласится принять и вышлет приемный приговор? Нисколько. Оно почти наверно им откажет или предложит такие условия, которые их хуже закабалят, чем самое крепостное право. Дело в том, что каждое сельское общество получает в пользование известное количество земли, смотря по числу душ, его составляющих; но при этом ежели количество земли, предоставленной обществу, не менее низшего размера, то прирезывать к ней помещик не обязан, хотя бы общество приняло к себе еще 50 человек! Такое правило бесспорно справедливо: но кто не видит — какие громадные неудобства представляет оно в нашем примере. Вот известное сельское общество, состоящее из 100 человек, получило в надел высший размер по той местности, положим, по 4 десятины на душу, что составит 400 десятин. Ежели оно примет еще хоть 10 новых членов, то, понятно, состоя из 100 человек и пользуясь прежними 400 десятинами земли, оно будет более стеснено, а вследствие этого, конечно, пожелает вознаградить себя за такие стеснения на счет новых членов. Но предположим, что общество наконец приняло условия выселенных крестьян; вы, может быть, думаете, что они теперь могут возвратиться на родину? Не тут-то было: на основании ст. 142 Общ <его> Положения, они должны предварительно испросить согласие помещика, то есть господина, который несколько лет тому назад их переселил. Из этого можно заключить, как облегчен их переход на родину.

Итак, безземельные крестьяне, переселяемые против их желания из одной губернии в другую, ждавшие воли, чтобы наконец снова перейти на родину, получают право такого перехода, но на условиях в высшей степени отяготительных, часто невозможных. И вот они по-прежнему прикреплены к земле, по-прежнему живут между чужими людьми и ждут не дождутся, не будет ли им другой воли, так как настоящая — не воля для них.

Не то бы было, если бы этим крестьянам, записанным по ревизии в одном, а водворенным в другом имении того же помещика, дозволено было, как крестьянам разных помещиков, получать в надел землю в одном из означенных имений, которое они выберут наравне со всеми членами сельского общества, к которому припишутся. Тогда бы им не нужно было входить в сношения с обществом, в которое переходят, и из милости просить то, что принадлежит им по праву.

Наконец, чтобы предупредить некоторые возражения, которые бы можно мне сделать, я считаю нужным сказать, что интересы самих помещиков в большей части случаев не затронуты этим вопросом: крестьяне получают надел из мировой земли, а не от помещика, и только в самых редких случаях, когда общество пользуется менее чем низшим размером, делается прирезка. Вследствие этого полного отстранения помещиков от настоящего вопроса, он выступает еще рельефнее; невольно спрашиваешь себя: почему же на разрешение всех приведенных случаев имеет влияние не положение крестьян, не их права и нужды, а то: принадлежат ли означенные имения одному или нескольким помещикам, для которых этот вопрос не имеет никакого значения.