<ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ НАЗАД> С.-Петербург, вторник, 19-го июня 1862 года

<ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ НАЗАД>

С.-Петербург, вторник, 19-го июня 1862 года

Пятьдесят лет тому назад, 12-го июня, переправлялась через Неман и вступала на русскую землю грозная и огромная армия, предводимая первым полководцем в мире. Все обещало успех Наполеону: соединенные силы романских и германских племен напирали на одинокую, оставшуюся без друзей и союзников страну; Запад шел, с полными надеждами победы, на унижение и гибель славянского Востока. Храброе и преданное войско наше не в силах было заслонить родную землю и с горькою скорбью, покоряясь необходимости, оставляло открытым путь врагу; он подвигался, захватывал целые области, сокрушал все попытки сопротивления, проник до самого центра страны, стал в ее сердце и думал уже предписывать тяжкие условия позорного мира.

Но скоро рассеялись гордые надежды, скоро увидели все, что спор идет не с одряхлевшим и потерявшим чувство национальности и чести народом; что дело идет не о сшибках армий, не о баталиях с тонкостями стратегии и тактики, не о талантах вождей и генералов. Нет! нашествие встретило отпор силы необъятной, немерянной и несчитанной, невидимой и неуловимой, но вездесущей — отпор народа! Этот отпор, дикий, отчаянный, беспорядочный и беспощадный, имел в себе что-то стихийное, подобно своему союзнику — морозу. Народ жег жилища, истреблял запасы, уходил в леса и болота, прятал там семьи и имущество, соединялся в неустроенные толпы и шайки, подстерегал врага, ловил его, где только можно и истреблял, где и как мог, с ожесточением, как зверя; гибнул сам, но не слабел, не пугался. Все было забыто или оставлено до времени; одно помнилось, одним жилось: прогнать, истребить врага! Ни соблазны и льстивые обещания неприятеля, ни угрозы и истязания не могли сбить народ с этого пути, вынуть у него топор из рук. “Каторжника, который за рубль согласится на убийство, мы не могли бы миллионами подкупить на измену”, — говорит один из французских писателей этой эпохи.

Наполеон в 12-м году побежден был не войском, а стихиями, говорит Сегюр. Да, стихиями, и первая и главная из этих стихий — русский народ. Действительно, трудно какой бы то ни было армии бороться со стихиею — народом.

Двести лет без перерыву дремавшее земство русское, закрытое ото всех взоров толстою корою бюрократии и крепостного состояния, словно исчезнувшее с лица земли, встает в решительные минуты двенадцатого года, расправляет оцепеневшие свои члены и, на диво всему миру, свидетельствует о своей жизни и силе.

И так дико, так странно было это явление для публики, для образованных классов, что они затруднились верить ему, а еще более признать его. Что народная война? Важность в войске, в главнокомандующем; даже опыт 1814 года, в котором, без народа, оказалось бессильно войско и гениальный вождь его, — не разубедил этих отрицателей народа. Сама благородная и самоотверженная армия двенадцатого года, показавшая себя столь достойною чести быть частию великого народа, не вдруг признала народную войну: не верила ей, ее силе: хотела взять все дело на себя. С какой-то застенчивостию, чуть не робостию оправдывается русский главный штаб в 12-м году на жалобы неприятельских генералов, изъявляющих удивление и претензии, что война идет не так, как водится “в образованных странах”, что “шайки разбойников” жгут жилища и хлеб, вырезывают отряды, не признают парламентеров, наносят вред мирным жителям и подвергают себя всей строгости военно-полевых законов, одним словом, не признают ни Гуго Гроция, ни Ваттеля и никаких прав и отношений, установленных между parties bellig?rantes.[82] Военное начальство русской армии всегда отрекалось от всякой солидарности с этими фактами, с этими exc?s,[83] и обещалось, сколько возможно, прекращать их. Официальные документы того времени, тогдашняя и последующая литература точно так же не признали народной войны; наивно и жеманно старались они уверить Европу, что пожар Москвы есть результат пьянства и дебоша французских солдат, а не славный и вечно памятный подвиг русской земли. Немало усилий стоило Европе уверить нас, что сожжение Москвы русскими есть одно из величайших патриотических дел в истории.

Пятьдесят лет прошло от “вечной памяти денадцатого года”; многое разъяснилось и растолковалось. Военно-историческая критика раскрыла нам, что не диспозиции, эволюции и маневры войск могли в 12-м году спасти Русь. Пора признать, что в 1812 году, как и в 1612 году, русская земля спасена русским народом; что армии в 1812 году были точками опоры, живыми укреплениями для народной, везде разливавшейся и везде действовавшей силы.

Всякому свое: благородно и честно исполнили свое дело в ту эпоху войска; но двенадцатый год принадлежит народу, его силе.

Что же затем? Что сделал разбуженный и поднявшийся гигант, истребив и изгнав врага, спавши государство; что взял на свою часть в дележе политической и материальной добычи, оставшейся наследием побежденной революции и низвергнутого завоевателя? Ничего и ничего! Он только показал миру, что за сила в его мышцах, что за энергия в немногих убеждениях и чувствах его, и когда эти убеждения были отстояны, эти чувства перестали быть тревожными, — он успокоился и опять залег, опять заснул…

Не пускаясь в рассуждения, заявляем только факт — тот факт, что русский народ есть сила, сила огромная, живая и самостоятельная, повинующаяся не людям или партиям, а началам. Эти начала можно изучать и слушаться их; но не изменять их. Попытки по-своему сделать народный быт будут без пользы и без успеха, какой бы характер они не носили: монголо-татарский ли, англо-доктринерский, или доморощенно-социалистский.