<НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТВЕТА ДОМАШНЕМУ ЛЕТОПИСЦУ “РУССКОГО СЛОВА” ПО ПОВОДУ ТИПОГРАФСКИХ НАБОРЩИЦ> С.-Петербург, 20-го сентября 1863 г

<НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТВЕТА ДОМАШНЕМУ ЛЕТОПИСЦУ “РУССКОГО СЛОВА” ПО ПОВОДУ ТИПОГРАФСКИХ НАБОРЩИЦ>

С.-Петербург, 20-го сентября 1863 г

В “Домашней летописи”, помещенной в августовской книжке “Русского слова”, находится несколько нападков как на применение женского труда к типографскому искусству, так и на нас, за присвоенную будто бы нами честь изобретения этого применения. Мы очень рады, что “Русское слово” выбрало именно этот вопрос для своего нападка на нас, так как этим оно доставляет нам возможность, в одно время с личными объяснениями, сказать и несколько слов о женском труде в его применении к типографскому делу, насчет которого, как мы имели несколько случаев убедиться в этом, существуют в нашей публике опасения и недоразумения, столь же неосновательные, а некоторые еще неосновательнее, чем те, которые мы нашли в последней книжке “Русского слова”.

Мы намерены прежде всего очистить себя от возводимого на нас лично обвинения, а потом уже отвечать на возражения, делаемые “Русским словом” против применения женского труда к типографскому искусству.

Домашний летописец “Русского слова” обвиняет нас в “приписывании самим себе чести этого открытия” (то есть типографской наборной для женщин). Между тем из передовой статьи (см. № 220 “Северной пчелы”), на которую ссылается “Р<усское> сл<ово>”, этого не видно вовсе. Там просто сказано, что вместо того, чтобы разглагольствовать, по примеру некоторых из наших журналов и газет, о достоинстве и равноправии женщин и о женском труде вообще, мы решились испытать практическое применение этого труда к одному из тех немногих ремесл, с которыми каждая редакция находится в непосредственной связи. Мы убеждены, что никто, по добросовестном прочтении упомянутой нашей статьи, не пришел и не придет к заключению, которое вывело из нее “Русское слово”. Да и заявлять публично претензию, подобную той, в которой нас обвиняет этот журнал, было бы с нашей стороны просто смешно и нелепо ввиду факта, хорошо известного всем, следящим за различными применениями женского труда (а следовательно, вероятно, и редакции “Русского слова”). В Лондоне уже более десяти лет существует большая типография, в которой набор производится исключительно одними женщинами. В начале нынешнего года, во время празднеств по поводу женитьбы принца Уэльского, в этой типографии был отпечатан великолепный альбом и поднесен наборщицами невесте принца Альберта-Эдуарда. Это обстоятельство было в свое время рассказано в “Северной пчеле”, а по всей вероятности, и в прочих санкт-петербургских газетах. Как же после этого могло бы нам прийти в голову объявить себя изобретателями применения женского труда к типографскому делу?

Далее, по поводу все той же нашей статьи, “Русское слово” обвиняет нас в желании “порисоваться ради нашего личного удовольствия сделанным у нас необыкновенным открытием”. Между тем, при печатании упомянутой статьи руководили нами совсем другие причины. Нашей статьей мы желали обратить на это дело внимание управляющих и владетелей типографий, с одной стороны, а женщин, готовых и способных сделаться наборщицами, — с другой. И та и другая наша цель вполне достигнута. Многие женщины наведываются к нам, прося о занятии в женском отделении типографии: одни поступили туда сейчас, другие, по недостатку места, пока изучают “кассу”, готовясь к поступлению в наборщицы при предполагаемом нами расширении женской типографии. Что же касается типографщиков, то мы встретили между ними гораздо большую готовность к применению в их заведениях женского труда, нежели мы могли предполагать. Редкая из наших статей вызвала со стороны специально заинтересованных в этом деле людей столько вопросов и просьб о более подробном объяснении дела, как передовая статья, помещенная в нумере 220-м “Северной пчелы”; таким образом, эта статья вполне достигла своей цели, хотя и эта цель была вовсе не та, которую предполагает в нас “Русское слово”.

Этим мы оканчиваем наши личные объяснения и переходим к общему вопросу, затронутому в “Домашней летописи” “Русского слова”.

Домашний летописец думает, “что женщина не может быть типографским наборщиком”. С этой последней фразой мы, пожалуй, и согласны, но не видим никаких непреодолимых преград сделать из нее “отличную типографскую наборщицу”. “Русское слово” указывает на периодическую беременность женщин как на обстоятельство, служащее окончательной помехой к применению женского труда к типографскому искусству. “Стоять перед кассой по 8-ми и 10-ти часов в день беременной женщине, — говорит Домашний летописец, — нет никакой возможности”. Но ведь нет никакой необходимости, чтобы женщина стояла перед своей кассой. Конечно, Летописец помнит, что в первой нашей статье по этому вопросу мы объяснили, что в типографии женщины работают сидя, и поэтому прибавляет: “Чтобы избежать этого неудобства, типография “Северной пчелы” попробовала устроить кассы, из которых можно было бы набирать сидя. Но этот способ не удался и едва ли когда удастся”. Не знаем, откуда “Русское слово” почерпнуло это сведение, но во всяком случае не из женского отделения типографии. Мы просим г. Летописца пожаловать туда в любой буднишний день между 8 часами утра и 6 или 7 пополудни, и он легко убедится, что, напротив, этот способ удался вполне, и если он (то есть г. Летописец) потрудится вслед за тем взглянуть и в мужское отделение типографии, то он найдет этот способ принятым и некоторыми из мужчин. Что же касается аргумента о беременности, то он столь же относится к кухаркам, швеям и деревенским бабам. Все эти женщины занимаются своими работами, гораздо более утомительными, в особенности кухарки, чем труд набора, иногда до седьмого и даже до осьмого месяца беременности, и еще никому не пришло в голову объявить женщин по этому поводу неспособными быть кухарками и швеями или заниматься хозяйственными и полевыми работами. Предлагает же “Русское слово”, и это совершенно справедливо — заменить гостинодворских тунеядцев женщинами. Но мы не видим, почему для беременной женшины должно быть легче ходить 8 или 10 часов по магазину, снимать материи и платья и ящики с кружевами и ленточками с высоких полок, чем сидеть все это время на одном стуле и набирать букву за буквой из стоящей перед ней кассы. Впрочем, положим даже, что в последние три месяца беременности женщина неспособна заниматься типографской работой. Так что же из этого? В тот год (и это далеко не каждый год), в который женщина забеременит, она потеряет три месяца (и мы нарочно взяли максимум) своего рабочего времени. Ведь это ей нисколько не мешает заниматься типографской работой в остальные девять месяцев этого года. Да наконец, хотя бы даже ни одна беременная женщина и ни одна женщина, имеющая в виду забеременить, не могли быть наборщицами, то это все-таки не доказывало бы еще ничего против применения женского труда к типографскому искусству. Если допустить противное, то мы совершенно логическим путем дойдем, пожалуй, до того заключения, что не должны существовать и кормилицы только потому, что не всякого возраста женщина и не все женщины вообще могут кормить грудных ребенков. Чем же беременность целых тысячей женщин может мешать хоть нескольким десяткам или сотням девушек заниматься типографским набором до своего замужества, или стольким же вдовам заниматься тем же после смерти их мужей? Такие вопросы достаточно поставить: они решаются сами собой.

Последний аргумент, приводимый Домашним летописцем “Русского слова” против женских типографий, действительно забавен. Он говорит: “Между тем как мы открываем свои типографии для женского труда, Америка изобретает наборные машины, которые должны заменить человеческие руки. Если только это изобретение осуществится и примется практически, тогда женщина окажется совершенно ненужной работницей в типографии. Экономические расчеты разом уничтожат все филантропические тенденции, и женский труд должен будет искать новых исходов”. Стоит только г. Летописцу вспомнить, как немногие русские типографии снабжены паровыми машинами, несмотря на давнишнее уже применение пара к печатному искусству; стоит ему только подумать о том, сколько еще, по всей вероятности, пройдет веков, прежде чем швейная машина (также открытая уже довольно давно) не заменит собой иглы в руке швеи; стоит ему только подумать обо всем этом, чтобы убедиться во всей ничтожности своего последнего аргумента. Он действительно до того ничтожен, да и сам автор употребляет его скорее в виде заключения вопроса, нежели настоящего аргумента, что мы, вероятно, оставили бы его без внимания, если бы не употребленное при этом выражение “филантропические тенденции”, по поводу которых мы желали бы сказать несколько слов. Недостаток времени и места не позволяет нам сделать это сегодня, но мы обещаем нашим читателям возвратиться на днях к одинаково интересному и важному вопросу о практическом применении женского труда к типографскому искусству.