О терафимах
Ужасные «терафимы» ссабиев, Лавана и отчасти Маймонида, не дают покоя ни днем, ни ночью. Сперва не понимаешь, «ка?к» и «что», — и потом только поймешь, что нужно было привести «красного человека» в такое состояние, чтобы взятая за волосы или за череп голова и немного потянутая кверху — легко «отходила» бы, отделялась от туловища, была «собою» и «одна», — без разлома, вредительства, искусственности и ножа. «Родилась» или «сделалась голова», — и потом «предсказывала», а перед нею возжигали лампады. «Ах, вот как делается бог», как делали «своего бога» Лаван и Ревекка...
«О человеке в тоске говорили (по улицам, в быту): «Он сидит в масле». Значит, — все знали, народно, и все одобрили этот способ «изготовления бога»... Бррр... это-то и не дает спать. «Каково ему было?» — спрашивает христианин. Когда его уже тащили в храм, он знал, что «из него будут делать бога» и голова его «будет предсказывать». Каково же со всем этим «предсказанием» о себе было сидеть ему в масле...
Тосковал...
Тоскующий «будущий бог»...
И — одна голова!!!
Бррр...
Но вот что:
Отделять, даже в изображении, голову от «остального», — так сказать, портретно убивать — мне после этих «терафимов» кажется страшным, преступным и запрещенным. Между тем «головные изображения» ведь действительно — есть. Ведь действительно есть, существуют «тоскующие головы» в живописи, скульптуре, — и не будем договаривать «где»... Таким образом, «терафимы» эти, столь непостижимые, не есть ли брезжущий через тысячелетия образ, вид, существо чего-то знакомого?..
Глава...
Замученного...
Тоскующего...
Лампада...
Теперь: почему же «предсказывает»? откуда сила «предсказать»? «Отцу моему Лавану она скажет, куда бежал Иаков с женами и детьми? Отец догонит его и вернет или отнимет нас. А мы его любим и хотим еще иметь детей от него» (Ревекка).
«Предсказывала» голова «от тоски». Ведь, масло — легкое, легче воды; и сперва «красный человек» просто промасливался, причем сия легкая жидкость на него, на грудь, на дыхание — не давила. «Легко дышалось», — пока голова, если ее тронешь, «сама отходила» от туловища. И, вот, от «посадили в кадку с маслом» до «голова отделилась» — проходили часы, дни...
Сколько же? Испытать бы хоть на курице, на теленке. Эти «ссабии» не дают покоя...
Какие изверги. Хуже, чем в Иерусалиме, где кричали «распни Его». В масле умирать было еще страшнее, потому что уж очень долго...
Томилась душа...
Никто не трогал...
«Пальцем не шелохнуть»...
А он умирал и умирал... И когда умер — становился «Он». Возжигают лампады, молятся...
Но отчего же он «предсказывал»? Сила его «сказать» и «после смерти» исходила от великого, от исключительного, от чудовищного страдания, но — внутреннего, сосредоточенного, именно вот «от тоски»...
И — некому сказать. «Уже решено все». Жрецы едва ли даже и присутствуют. Так, заглядывают иногда, «готово ли»...
«Нет, не готово, — еще шевелится»...
«Не готово: еще смотрит... Т. е. следы, что как будто смотрит»...
Вздохи...
А «цела» голова: о, в масле не загнивают, а промасливаются. Ведь испустив «последний вздох», он опускался, оседал, и погружалась в масло и голова.
И кадка «с богом» еще долго стояла, — год, — пока, тронув, жрецы видели, что «сама отделяется»...
«У него — терафим, у него — ефод», — сказано где-то в «Книге Иисуса Навина» или в «Книге судей израилевых»...
Несчастное человеческое томление, ужасные человеческие страдания...
Так мы болеем, тоскуем.
Теряем любовь и опять тоскуем...
Умирают дети — и еще тоскуем...
И будем умирать, «как терафим»...
И молиться...
О, тогда-то мы уж будем молиться...
«Кто молится — он святой» (народ).
Вся молитва — от тоски...
Из страха...
Из горя...
Бедные мы человеки. Бедная наша судьба.
О, как хочется не понимать мира.
Голову вытаскивают из масла и говорят:
«Пойми и предскажи».
И голова страдальца... говорила. Говорила, ведь? Слышали, — глухо, шепот, тихо: но — «слышали». Брр...
Вот о терафимах выписки:
«Был некто на горе Ефремовой, именем Миха...
И был у Михи дом Божий. И сделал он ефод и терафим и посвятил одного из сыновей своих, чтоб он был у него священником.
В те дни не было царя у Израиля; каждый делал то, что ему казалось справедливым.
Один юноша из Вифлеема Иудейского, из колена Иудина, левит, тогда жил там;
этот человек пошел из города Вифлеема Иудейского, чтобы пожить, где случится, и идя дорогою, пришел на гору Ефремову к дому Михи.
И сказал ему Миха: откуда ты идешь? Он сказал ему: я левит из Вифлеема Иудейского и иду пожить, где случится.
И сказал ему Миха: останься у меня и будь у меня отцом и священником; я буду давать тебе по десяти сиклей серебра на год, потребное одеяние и пропитание.
Левит пошел к нему. И согласился левит остаться у этого человека, и был он, юноша, у него как один из сыновей его.
Миха посвятил левита, и этот юноша был у него священником и жил в доме у Михи.
И сказал Миха: теперь я знаю, что Господь будет мне благотворить, потому что левит у меня священником.
В те дни не было царя у Израиля; и в те дни колено Даново искало себе удела, где бы поселиться, потому что дотоле не выпало ему полного удела между коленами Израилевыми.
И послали сыны Дановы от племени своего пять человек, мужей сильных, из Цоры и Естаола, чтоб осмотреть землю и узнать ее, и сказали им: пойдите, узнайте землю. Они пришли на гору Ефремову к дому Михи и ночевали там.
Находясь у дома Михи, узнали они голос молодого левита, и зашли туда, и спрашивали его: «Кто тебя привел сюда? что ты здесь делаешь и зачем ты здесь?»
Он сказал им: «Тб и то? сделал для меня Миха, нанял меня, и я у него священником».
Они сказали ему: «Вопроси бога, чтобы знать нам, успешен ли будет путь наш, в который мы идем?»
Священник сказал им: «Идите с миром; пред Господом путь ваш, в который вы идете».
И пошли те пять мужей, и пришли в Лаис, и увидели народ, который в нем, что он живет покойно, по обычаю Сидонян, тих и беспечен, и что не было в земле той, кто обижал бы в чем или имел бы власть: от Сидонян они жили далеко, и ни с кем не было у них никакого дела.
И возвратились (оные пять человек) к братьям своим в Цору и Естаол, и сказали им братья их: «С чем вы?»
Они сказали: «Встанем и пойдем на них; мы видели землю, она весьма хороша; а вы задумались: не медлите пойти и взять в наследие ту землю;
когда пойдете вы, придете к народу беспечному, и земля та обширна; Бог предает ее в руки ваши; это такое место, где нет ни в чем недостатка, что получается от земли».
И сыны Дановы взяли то, что сделал Миха, и священника, который был у него, и пошли в Лаис, против народа спокойного и беспечного, и побили его мечом, а город сожгли огнем» (Книга судей Израилевых, главы XVII и XVIII).
* * *
Терафимы были и у евреев с самого раннего времени (Лаван и Иаков) до поздней эпохи царств. У пророка Осии упоминается, что «терафимы восстановятся вместе с праздниками и со всем правильным богослужением в Иерусалиме, как только народ еврейский вернется от служения ваалам к служению истинному Богу».
«Слово Господне, которое было к Осии, сыну Беериину, во дни Озии, Ифафама, Ахаза, Езекии, царей Иудейских, и во дни Иеровоама, сына Иоасова, царя Израильского.
Начало слова Господня к Осии. И сказал Господь Осии: «Иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда; ибо сильно блудодействует земля сия, отступивши от Господа».
И пошел он и взял Гомерь, дочь Дивлаима; и она зачала и родила ему сына.
И зачала еще и родила дочь, и Бог сказал ему: «Нареки ей имя Лорухама» (что значит Непомилованная).
И, откормивши грудью Непомилованную, блудница зачала еще и родила сына.
И сказал Бог: «Нареки ему имя Лоамми (что? значит — «Не мой народ»).
Судитесь с вашею матерью[156], судитесь; ибо она не жена Моя, и Я не муж: ее; пусть она удалит блуд от лица своего и прелюбодеяние от грудей своих.
дабы Я не разоблачил ее донага и не выставил ее, как в день рождения ее, — не сделал ее пустынею, не обратил ее в землю сухую и не уморил ее жаждою.
И детей ее не помилую, потому что они — дети блуда.
Ибо блудодействовала мать их и осрамила себя зачавшая их; ибо говорила: «Пойду за любовниками моими (мой курсив), которые дают мне хлеб и воду, шерсть и лен, елей и напитки».
За то? вот, — Я загорожу путь ее тернами и обнесу ее градою, и она не найдет стезей своих,
и погонится за любовниками своими (курсив мой), но не догонит их, и будет искать их, но не найдет и скажет: «Пойду я и возвращусь к первому мужу моему; ибо тогда лучше было мне, нежели теперь».
А не знала она, что Я, Я давал ей хлеб и вино и елей и умножил у ней серебро и золото, из которого сделали истукана Ваала.
За то Я возьму назад хлеб Мой в его время и вино Мое в его пору и отниму шерсть и лен Мой, чем покрывается нагота ее.
И ныне открою срамоту ее пред глазами любовников ее, и никто не исторгнет ее из руки Моей.
И прекращу у нее всякое веселье, праздники ее и новомесячие ее, и субботы ее, и все торжества ее.
И опустошу виноградные лозы ее и смоковницы ее, о которых она говорит: «Это у меня подарки, которые надарили мне любовники мои»; и Я превращу их в лес, и полевые звери поедят их.
И накажу ее за дни служения Ваалам, когда она кадила им и, украсивши себя серьгами и ожерельями, ходила за любовниками своими, а Меня забывала, говорит Господь.
Посему вот, — Я увлеку ее, приведу ее в пустыню и буду говорить к сердцу ее.
И дам ей оттуда виноградники ее и долину Ахор, в преддверие надежды; и она будет петь там, как во дни юности своей и как в день выхода своего из земли Египетской.
И будет в тот день, говорит Господь, ты будешь звать Меня: «Муж мой», и не будешь более звать Меня: «Ваали» (что значит: «Господин»),
И удалю имена Ваалов от уст ее, и не будут более вспоминаемы имена их.
.....................................................................
И обручу тебя Мне навек, и обручу тебя Мне в правде и суде, в благости и милосердии,
и обручу тебя Мне в верности, и ты познаешь Господа.
И будет в тот день, Я услышу, говорит Господь, — услышу небо, и оно услышит землю,
и земля услышит хлеб, и вино, и елей; а сии услышат Изреель.
И посею ее для Себя на земле, и помилую Непомилованную, и скажу не Моему народу: «Ты — Мой народ», а он скажет: «Ты — мой Бог!»
И сказал мне Господь: «Иди еще и полюби женщину, любимую мужем, но прелюбодействующую, — подобно тому как любит Господь сынов Израилевых, а они обращаются к другим богам и любят виноградные лепешки их».
И приобрел я ее себе за пятнадцать Серебрянников и за хомер ячменя и полхомера ячменя,
и сказал ей: «Много дней оставайся у меня; не блуди и не будь с другим; так же и я буду для тебя».
Ибо долгое время сыны Израилевы будут оставаться без царя и без князя, и без жертвы, без жертвенника, без ефода и терафима.
После того обратятся сыны Израилевы и взыщут Господа Бога своего и Давида, царя своего, и будут благоговеть пред Господом и благостью Его в последние дни» (Пророка Осии, главы I—III).
Читатель не упустит заметить, что суть «Ваала» в том, что он «не законный муж Израиля», вовсе не имевший с ним никакого «завета», не дававший ему «в вено» земли ханаанской и вообще — ему сторонний, чужой. Это — «гой». Ваал есть «гой». Так. Согласны. Понятно. Но объективный медик находит, что «у гоя есть все, что? и у не гоя». Тут-то и распаляется гнев, ярость, все. Гнев именно телесный, плотский, отнюдь не духовный. Мелькают груди, сосцы; мелькают «любовники», за которыми «погналась юница израильская». — «Ах», качает головою медик: «у любовника есть все, что? и у не любовника». Медик сухой человек, не религиозный, и не понимает ни любви, ни верности, ни закона, ни завета. Ему — одна физиология. Вот почему медики вообще никогда не поймут существа религии. Религия и Библия открыли впервые человечеству существо священной любви, небесную сторону в любви: впервые они показали «закон», «брак» и «завет» там, где казалось дотоле одна медицина и биология...
Одно безразличие; грязное безразличие. «Гой»... «Ваали?».
А то? — верность: это — «Иегова». И он потребовал верности; через пророков Он требует одной верности у Израиля.
Хотя и прав, научно и отдаленно, безбожный медик, качая головой: «Не понимаю: ведь существо-то дела все-таки одно».
И не объяснишь ему, что действительно в «любовничестве» и в «супружестве» совершается одно и то же, происходит одно и то же, но «одно и то? же» — объективно, для зрителя...
Ну, и «для нее», израильтянки, «дочери Сиона», юницы...
Для Суламифи вообще «Соломон» или не «Соломон»...
Да: но тогда она и не была бы Суламифью, — «Возлюбленною», «Единственною»...
Была бы «просто — так», Парасковьей, Катериной.
Все разрушилось бы... Мир разрушился бы...
В мире должна быть Суламифь. Тогда освятятся и Парасковьи.
«Все равно» для Суламифи, потому что она — «девица», и ей «за кого бы ни выйти»...
Но для Соломона, для него уже — не «все равно»...
Он избирает, избрал...
Брак учреждает именно муж, а не женщина.
Учреждает его любовь и ревность... Учреждает, утверждает и охраняет.
Вот — «Ваали?» и «Он». Нет ничего более сходного. Но и нет ничего более противоположного. Для «мужа» нет ничего более вызывающего ярость, чем «Ваали?»... И — именно оттого, что «Ваали?» не просто «занимаются разговорами» и «обсуждают новые телеграммы» с его супругою,
но уводят ее в спальню и совершают с нею все, что совершается единственно в спальне...
Вот это-то плотское, отнюдь не духовное, соединение с «Суламифью» и отнимает у него сон, отнимает у него покой... Лишает всякого смысла его существование.
Ну, догадались ли, что свет прорезывает четыре тысячи лет тьмы?
* * *
Медик качает головой: «Для нас все равно».
— Медная башка: ты никогда не поймешь религии*.