I

Но кое-что и например. Вероятно, каждый замечал, что евреи «отлично себя чувствуют»... Всегда у них «превосходное расположение духа»... Жалобы на черту оседлости и на ограничения — только внешние крики, тот грубый и наружный таран, которым они пробивают стену сопротивления, выполняя «очередную задачу». При такой скованности, гнете, в черте оседлости — всякий народ впал бы в уныние, тоску, безнадежность. У евреев — ни малейшего подобного! «Отлично себя чувствуют» в нищете, в побоях, среди насмешек. Да что такое? В чем секрет? Где источник?

И Серафима Саровского избили, повредив ногу, разбойники; а он до этого и после этого был радостен. Иоанна Кронштадтского все видели радостным: а какая усталость от движения, молитв, поездок с раннего утра до поздней ночи... Вот «наш русский Авраам», этот Иоанн Кронштадтский. Самочувствие праведности поднимало ему руки, не давало уставать ногам и окрыляло все его бренное, старое тело.

Родник этой дьявольской неутомимости в истории евреев заключается в подобном же. Только «Иоанн Кронштадтский» и «Серафим Саровский» — у нас лица, а там — племя, у нас — два, там — десять миллионов. Оттого-то они и нападают на нас, а мы явно не можем защититься. Они вечно бодры, свежи, когда мы устаем. Мы, и тоже устают французы, немцы, англичане; уставали римляне, греки. Одни евреи не устают. Да что за дьявольская загадка?

Да то, что они в самом деле «Иоанны Кронштадтские», — на восточный, азиатский, «молохов» лад. Верхняя точка в небе над головой — зенит; но по космографии есть ей соответствующая и обратная точка надир, «под землей». Такая же, только на другом конце мировой оси.

Наша святость — трудная: посты, молитвы, измождение тела. Но и при этих упражнениях «святые» наши являют вечно светлый лик и доживают все до глубокой, иногда — до глубочайшей старости. Самочувствие всегда дает и долготу дней, и неутомимость подвига, и вообще труда, работы. «Дайте мне самочувствие Ангела — и я пролечу все небеса».

Теперь забудем все «наше» и перенесемся прямо к Азии.

Евреям дано самочувствие ангела, и именно — «ангела Молоха»... Каждый из них, читая «в часы субботы» Тору, не мог не обратить внимания на то, что ведь «почему я, еврей-Янкель», — не Авраам во всей его страшной огромности «отца всех», и в трепетной, сваливающей с ног, близости к Богу, «богу израилеву». Тут действительно одна из тайн юдаизма, выраженная через одно простое умолчание. — Промолчала Тора («Закон Моисеев») в том месте, где ожидаются непременно слова, молитвы, законы, гимны. С нами Христос заключил новый «завет» — и сказал сейчас же молитву «Отче наш». «Вот как молитесь». Произнес дивные поучения, наставления, дал притчи, дал полный путь жизни.

И мы говорим: «завет», «союз с Богом».

Еврей, читая в субботу Тору, не мог не удивиться великим удивлением, что, заключая завет свой с Авраамом, «бог израилев» не сказал ему никакой молитвы, не сказал ни одного поучения, не сказал коротенького: «произноси иногда — Господи, помилуй». Даже «Господи, помилуй» не сказано в такой потрясающий момент, как первый завет Бога с человеком, начало судеб такого особенного народа, как еврейский, — «народа избранного», «народа Божия».

«Избрал», а не научил «Господи, помилуй».

«Начало истинной религии» на земле — и даже «аминя» не сказано.

Поразительно. Всякий русский, едва я обратил его внимание на это, поразится тоже великим удивлением. Поразится и растеряется. «Ничего не понимаю». Как «начало религии на земле» без «аминя» и «Отче наш»?! Ну, «Отче наш» в тамошнем особенном, ханаанском тоне? «О, Боже Вечный и Создатель всех тварей, — помоги мне!» Ничего. Полное безмолвие... Какая-то глубокая ночь. Молчаливая ночь.

сти, сокрыты бесчисленные глаголы, — глаголы, приведшие через тысячу почти лет к восклицанию одного «великого у них старца» (в Талмуде):

«— Бог сотворил мир для того, чтобы могло осуществиться (в мире) обрезание».

Выражение это — знаменитое, и ни один раввин не скажет, что его нет у них; и даже, по всему вероятию, это у них «пошло по улицам» и известно в каждой хижине. В час «пира обрезания», вероятно, припоминают «по поводу» это радостное определение обрезания. Но докончим невольные мысли «жидка Янкеля», к которым он не мог не прийти, как к естественному и неодолимому заключению из отсутствия «аминя» и «Господи, помилуй» — в миг ветхого завета;

— Да что же такое я, Янкель?Авраам для Бога не сделал больше, чем я. Я стою к Богу вовсе не в таком отношении, как, например, «крещеный русский» стоит к Богу сравнительно с «Владимиром Святым».«Владимир Святой» сделал великое дело: крестил весь народ, привел целый народ от Перуна ко Христу, привел и научил и дал наставников... Тут такое величие дела, с которым «обыкновенному русскому теперь» невозможно сравниться. Совершенно иное — у нас: каждый Янкель самостоятельно от себя и лично делает Богу ровно столько, сколько сделал Авраам, и именно то, что сделал Авраам, и мучится, проливая кровь, так же, как Авраам, пролив кровь. Ведь ничего еще не сопутствовало Завету, не выразило его, не определило его, не легло содержанием в него. О, это «ничего»!., это таинственное и страшное «ничего»! — В нем содержались миры. Через это «ничего» я, Янкель, мелкий воришка, — ничем не меньше Авраама... и... имею его державное самочувствие.

Не менее угоден Богу...

Не менее близок Богу...

Лично и сам, самостоятельно, вступил «в завет с Богом», ибо совершенно то же, кроваво и мучительно, и без единого слова и «аминя», сделал Авраам, что? делаю я.

Ворую — и свят.

Обсчитываю — и праведен.

Жму сок из крестьян — и все-таки мне Бог обещал «всю обетованную землю»...

Потому что я обрезан. Как Авраам, сосед и друг содомского царя, был тоже только обрезан.

Только всего.

Да что это за «темный лес» эта религия без «аминя» и всякой молитвы?! Даже без имени Божия. Мы говорим «Христос», «Богородица». А Авраам, которому самое имя «Иеговы» (открыто было Моисею впервые) вовсе не известно было, мог только сказать — «Бог мой», безлично, туманно. Так ведь всякий человек, и язычник, говорит: «Бог мой». Поис— тине, Авраам «заключил завет» куда-то в тьму, не зная имени, не наученный ни одной молитве.

Точно ночью встал перед каким-то темным уголком и совершил «туда» обрезание, ничего не понимая и никакого имени не произнося. Хотя бы спросил: «Господи, как Мне призывать Тебя ?»

Поразительно: заключен завет, и человеческой стороне даже не сказано, как призывать Бога? Как по имени называть Его...

Из этого действительно явно, что «Янкель» равен «Аврааму». И имеет все его колоссальное самоощущение. Уверенность непобедимости. Уверенность избранности. Уверенность личного своего, «по обрезанию», завета, союза с Богом.

«Евреи прекрасно себя чувствуют». Главное, очень твердо на земле. «Бог сотворил мир для осуществления обрезания Богу», а «обрезаны Богу только мы». Заключение — явно. Все другое — дребедень и должно исчезнуть. А останемся только мы. Так они все и каждый и действуют, — сообразно этому, имея в мысли, что «таков будет конец всего». И это implicite содержится уже в том, что при обрезании ничего еще не было сказано, — ни обряда, ни устава жизни, ни поста, ни молитвы, ни храма, ни жертвенника. «Обрежь крайнюю плоть». Просто с виду забавно.

Что-то... темный лес. Простой человек испугался бы: «что-то дьявольское». И Авраам «пришел в ужас». Ученый скажет: «что-то Моло— хово». Кстати, в религии Молоха были тоже все обрезаны, и Самсону говорят о филистимлянах: «поди и (убив врагов) принести триста краеобрезаний филистимских»[159]...