Недоконченность суда около дела Ющинского

В связи с делом о злодеянии над Ющинским не следует забывать нескольких сторон:

   1)  Недопустимо в благоустроенном государстве, — недопустимо для авторитета суда в нем и чистоты этого суда, — чтобы остались не расследованными подробнее в новом судебном делопроизводстве те обнаруженные на суде попытки подкупа свидетелей, а может быть, и действительный их подкуп, о которых говорилось на суде совершенно развязно и ничуть не отвергалось обвиняемыми или заподозренными в этом деле. Что? такое вся эта история с поездкою Чеберяковой в Харьков на свидание с Марголиным и при участии еврея, сотрудника еврейской газеты? Наказуемо это или не наказуемо? Ее упрашивали и ей обещали за принятие вины на себя. В Чеберяковой вообще искали и заискивали, — и хоть Марголин «не подал ей руки», но на самом-то деле он даже упрашивал ее, и упрашивали евреи на свидании в Харькове, дать им эту руку для «золотого» рукопожатия. Наказуемо ли это? Наказуема ли вообще попытка столкнуть следствие с его прямого пути и навести на ложные следы?

А роль гг. Мищука и Красовского? «Мздоимство» вообще при судебном расследовании недопустимо, а здесь оно не только явно, но, так сказать, и «расселось в креслах», как неуличенный барин или, вернее, как неарестуемый барин; так как участие здесь денег несомненно и не отвергалось заподозренными. В каких пределах и как оно произошло? Через кого произошло? Все это осталось невыясненным, неразобранным. И лежит по сей день «невыведенным» сальным пятном на скатерти судебного стола в Киеве.

Безнаказанность явного, неотрицаемого подкупа, или усилий подкупить, бесконечно ослабляет идею чистоты суда и не может не послужить самым отвратительным прецедентом для будущего. «Значит, вообще дозволено подкупать», — должен заключить обыватель. «Можно искать и можно покупать показания бедных людей», и даже — подкупать лицо, которое «приняло бы на себя вину добровольно». Зрители и вся Россия не может не подумать очень основательно, что суд на этой степени квалификации самого себя, на этой степени взгляда на самого себя, — уже не есть «суд» в сколько-нибудь взыскательном и строгом смысле.

   2)  Далее, — ну, Бейлис «не виновен», но ведь кто-то совершил все-таки это беспримерное злодеяние? Суд оставил обывателя и Россию в бесконечном недоумении и в смущении, — в довольно основательном, наконец, раздражении и жалобе «про себя», «в сердце»: как подобное злодеяние, свидетельство коего выставлено было в пещере чуть не «напоказ» и найдено через несколько дней по совершении преступления, осталось не разысканным в виновнике своем? Если «не Бейлис», то «ищите другого!» — естественное требование обывателя и России. Естественно, убийца не остается около трупа, и на то? и существует розыск и судебное следствие, что оно вообще умеет и должно уметь что-нибудь более сложное, чем взять убийцу около трупа убитого. Степень опытности, умелости и искусства, проявленного в Киеве «около дела Ющинского», решительно остается позади сравнительно со старым дореформенным судом. Что? же это за «суд», который ничего не умеет «найти» и все пропускает «сквозь пальцы»?! Это не «суд», а, извините, — ротозей. Говорим не о суде в последнюю заключительную его фазу, не об «октябрьских днях» суда, когда он был довольно напряжен, а о двухлетней вялой и промозглой волоките его. Эта «волокита» являет собою ту степень бездеятельности и инертности, которая лежит недалеко от преступления.

Гилевич вовсе был найден не в Лештуковом переулке, а в Париже, — переодетый и с другим именем. Можно было его «искать во всем свете»,но г. Филиппов знал или обдумал, что можно найти именно в Париже. В киевском процессе мелькнули имена Шнеерсона, Ландау, Эттингера; но именно только «мелькнули», — «не попав на удочку». Наш суд похож на какого-то «карася для щуки», а не на «щуку для карася». Скорей его кусают, чем он кого-нибудь кусает. Он много «говорит», но «делает» он чрезвычайно мало. Что-то похожее в нем на «прогрессивный паралич»: единственный случай, где «прогресс» есть болезнь, упадок и смерть. В самом деле, — «суд», который не «судит», а только рассуждает и обнаруживает красноречивые дары, — в сущности, мертв. «Суд должен наказать преступление»: из этой формулы обывателя не вырвешься, ибо она вековечнее всяких фраз. Чтобы злодеяние, подобное совершенному над Ющинским, осталось неразысканным и ненаказанным, это мутит сердце простого русского человека. Пассивностью или чем другим, во всяком случае тут суд виновен, и он виновен перед всею Россией. «Суд не защищает нашу жизнь», — думает каждый, обращая глаза свои к Киеву; «суд есть посмешище для злодеев», это — resume русских людей о своем русском суде, тоже довольно печальное.

Нечаева, убийцу студента Иванова, вытребовали из Швейцарии, Гилевича нашли в Париже. Вот если бы г. Филиппова и его опытных помощников командировать в Киев, они могли бы найти кое-что больше, чем безглазое киевское «следствие» и закупленная там полиция. Дело об убиении Ющинского есть действительно мировое дело, тут запутан действительно мировой интерес к самому бытию факта религиозного преступления, — и вполне удивительно, что в то время, как из Петербурга было выслано столько ученых-«экспертов», не подумали о командировании из Петербурга самого нужного лица, — кто мог бы найти виновника. «Виновники настоящие, может быть, уже уехали из Киева». Это такой глупый ответ, что разведешь руками. «Виновники» вообще пользуются железными дорогами, подходят к кассе, берут билеты и уезжают; неужели это причина сказать: «При железных дорогах и скороездности мы вообще ничего не умеем сыскать»...

   3)  В Государственной Думе предполагается поднять имперский вопрос о прекращении ритуального убоя скота. Меня посетил член Гос. Думы, близко принимающий в этом вопросе участие. Прекращение такового особливого убоя было бы первою настоящею мерою к просвещению евреев, к сближению с нами, к оставлению ими «халдейских суеверий». Просвещаться можно не через одну книжку, а и через обычаи дома. Прекращение у них «вытачивания из жил крови» уничтожило бы опасную практику этого мучащего и раздражающего нас уменья, этого подозрительного для нас уменья, которое для чего-то им нужно сохранять. «Для чего? Для кого? Еще для Ющинского? Кто будет очередною жертвою ?» — Вопросам этим нельзя положить предела в мглистой массе населения по глухим местностям. Мы не можем войти в крестьянские, в мещанские хижины и остановить здесь суеверных разговоров и суеверных страхов. Не надо давать им пищи. Посетивший меня член Государственной Думы говорил, что вопрос этот особенно труден по связи его с так называемым «коробочным сбором», на котором держится и утверждается существование самого «кагала». Я ему сказал, что, чем дело труднее, тем оно важнее, и что на этот раз русские не должны продремать мученическую кровь Ющинского. «Кагал», с участием разных Марголиных и сотрудников еврейских газет, вмешивается и в наш суд. Останавливает правильное и спокойное течение «правосудия» в стране. Он мешает основной государственной функции. Не допускается «иезуитский орден» в стране, представляющий «государство в государстве», и еще меньше можно помириться с существованием темного и явно изу— верного «кагала» в стране. Пусть евреи откажутся от своего «священного государства» в стране, от своей «экстерриториальности», — на правах только «соседней с нами державы-общины», — где мы не можем судить, управлять и даже наблюдать. Пора с этой черной «интернационалкой» покончить; и обязанность с нею покончить лежит на русской Государственной Думе.