IX

IX

– Малыш, я уверен, что у тебя лучшая грудь на Восточном побережье, – восхищенно сказал Оскар, наблюдая, как Аделаида наклоняется над столом, чтобы налить ему чашку кофе, а свет свечи подчеркивает линии и ямки ее обнаженного тела. Никто из них не подумал накинуть на себя одежду, после того, как они занимались любовью.

       – О, ты проводил исследование?

       Прежде, чем Оскар смог придумать остроумный ответ, Аделаида продолжила:

       – Вечерами ты, должно быть, занимаешься чем-то действительно интересным. Если это не обследование грудей, тогда что? Ты понимаешь, что заставил меня ждать тебя до девяти часов три вечера подряд? Ты сказал, что сегодня вечером мы пойдём ужинать, и даже если бы работа задержала тебя, ты был бы здесь самое позднее в восемь. Сейчас десять часов, и я снова разогреваю твой ужин. Я знаю, что тебя не было дома, потому что звонила тебе за час до того, как ты добрался сюда.

       – Прости меня, малыш, – сокрушенно ответил Оскар. – В последние дни была большая суматоха. Я весь день провёл за компьютером, работая над новым контрактом, и затем накопилось несколько дел по хозяйству, которые пришлось сделать сегодня вечером.

       – Ну хорошо, милый. Я не думаю, что ты был с другой женщиной, потому что ты действительно был ужасно страстным, когда приехал ко мне. Мне только жаль, что ты не можешь организовать свой распорядок работы так, чтобы мы могли проводить больше времени вместе. Я начинаю сама себя жалеть, когда вечер за вечером сижу здесь одна в квартире. Почему ты не можешь сделать свои хозяйственные дела, пока я работаю? Я прекрасно знаю ВВС и уверена, что никакой твой контракт с ними не может заставить тебя так напряженно работать, как иногда мне это кажется.

       Оскар действительно хотел бы сказать Аделаиде правду. Вместо этого он ответил:

       – Я постараюсь устроить всё лучше, детка. Честное слово. А как у тебя дела?

       Аделаида говорила с ним из кухни, продолжая готовить ужин. Оскар иногда вставлял свое замечание или отвечал, но его мысли были заняты более серьезной проблемой отношений между ними двумя. Был ли вообще способ поделиться с нею его чувствами и тревогами?

       Он вспомнил споры, которые вел с другими летчиками еще во Вьетнаме. В то время средства массовой информации начали усиленно пропагандировать планы и предложения об усилении роли женщин в вооруженных силах. Сначала сторонниками этой идеи выступили феминистки и их друзья слева, позиция которых заключалась в том, что женщины отличаются от мужчин только устройством своих половых органов и могут делать буквально всё, что и мужчины, включая участие в воздушных боях, и нисколько не хуже. Единственной причиной, что они ещё не добились этого, было подавление со стороны общества – «дискриминация по полу», которое, с одной стороны, установило барьеры традиций и законов, направленных против женщин, а, с другой стороны, принижает их возможности и промывает мозги, чтобы навязать традиционные женские роли. Если изменить законы и воспитывать маленьких девочек точно так же, как маленьких мальчиков, дав им бейсбольные биты и пистолеты с пистонами вместо кукол, они будут способны, как и мужчины, стать зелеными беретами или боевыми летчиками.

       Противниками этой идеи выступали люди, чей единственный аргумент состоял в том, что «общество ещё не готово, чтобы женщины участвовали в боевых действиях». По крайней мере, они были единственными противниками этих планов, кто допускался на форум СМИ, создававшими впечатление, что выступающие против участия женщин в боях не могут отстоять свою точку зрения. Так что прошло немного времени как в США модные политики и бюрократы, и даже кое-кто из военных руководителей с политическими амбициями, тоже подхватили флаг феминисток.

       Общее мнение авиаторов – товарищей Оскара – было таково, что позиция феминисток совершенно необоснованна. Были одно-два исключения, но это были ограниченные люди с упрямым характером, от которых всегда можно было ожидать защиты любого противоестественного дела, и чем оно было чуднее, тем лучше. Оскар был уверен, что ни один человек, который участвовал в воздушных боях, действительно не мог считать, что женщина может стать хорошим боевым летчиком, независимо от того, как быстра ее реакция, совершенна координация и насколько остро зрение.

       Феминистки утверждали, что мужчины имеют преимущество как бойцы только потому, что у них больше мускулов, но что это преимущество исчезает в тех боевых ситуациях, где мускулы не являются решающими, например, в воздушном бою.Оскар же считал, что мужчины были лучшими бойцами не потому, что имели больше мускулов, нет, мужчины имели больше мускулов, потому, что это давало им преимущество в их естественной роли бойцов. У женщин, хотя они могли быть превосходными атлетами, отсутствовали гормоны воинственности, и более того: инстинкт борьбы, врожденные микронавыки борьбы, отточенные миллионами поколений развития приматов, когда мужчины были охотниками и бойцами, а женщинами – «кормилицами».

       Умышленно непорядочный способ освещения этой темы средствами массовой информации, ещё больше укрепил у Оскара стойкое недоверие к журналистской профессии. Но эти споры заинтересовали его и заставили задуматься о психических различиях между мужчинами и женщинами и глубокими корнями этих различий, скрытыми в эволюционном прошлом расы.

       Аделаида была умной девушкой, одной из самых умных, которых он когда-либо встречал, и это ему нравилось. Она могла со знанием дела обсуждать с ним некоторые детали его работы над конструкцией антенны, причем даже предложила лучший алгоритм по сравнению с тем, что он использовал в одной серии расчетов излучения. Она также была остроумна и хорошо начитана для своего возраста, и, разговаривая с нею, он мог пользоваться историческими сравнениями, чтобы пояснить свою точку зрения, а она могла ответить на равных. Ум Аделаиды сделал ее лучшим собеседником.

       И всё-таки её ум работал не так, как его, и он видел эти различия, которые могли показаться менее проницательному наблюдателю мелкими и незначительными. С одной стороны, её духовный мир был меньше, а кругозор – уже. Реальностью для неё было происходящее здесь и сейчас; а прошлое и будущее, как и широкая картина настоящего, интересовали ее гораздо меньше. Она была прекрасным практическим работником при выполнении небольших проектов, но картины мировых исторических процессов и их изменение казались для нее нереальными.

       Кроме того, Аделаида не умела обобщать. Она видела деревья, а не лес. Она относилась к людям, как к личностям Он, конечно, тоже видел их таковыми, но, кроме того, люди воспринимались им и как члены более крупных категорий: как представители своих рас, общественных классов, религий и групп интересов.Чтобы понять человека, нужно учесть, кем он был, откуда его корни, его жизненные пристрастия, кем он сам себя считает, а не только его индивидуальные черты характера.

       Конечно, житейская мудрость была на ее стороне. Каждый, как считалось, должен видеть в других именно обособленные личности. Но он был совершенно уверен, что она не просто приспосабливается к придуманному правилу. Аделаида была не из притворщиц; как раз наоборот. Она не любила создавать ложное впечатление или условности. Ее совершенно не затронули все эти бурные потоки политических и общественных течений.

       Оскар вспомнил реакцию Аделаиды, когда два явных «гомика» зашли в ресторан, где они однажды сидели, сели за соседний стол и, держась за руки, стали изучать меню. Хотя модные гомики наслаждались, это зрелище вызвало у Аделаиды чувство непритворного отвращения. Она смеялась над анекдотами о неграх или евреях, если они были действительно смешными. Когда Оскар однажды прочитал ей лекцию о различиях в интеллекте между неграми и Белыми, и шире, о различиях в мыслительных механизмах двух рас, она посчитала его анализ убедительным.

       Но когда была убита расово-смешанная пара, она увидела двух убитых людей, а не удар против расового смешения. Он был уверен, что ее реакция была естественной и женской, а не навязанной пропагандой. И еще он отметил такую же общую картину и у других женщин. Все это не означало, что Аделаиду нельзя было убедить принять и, возможно, даже одобрить то, что он делал, только это не могло быть простым делом. И Оскар решил взяться за решение этой задачи.

       – Дорогая, представь, что мы не знакомы, и один из черных в Пентагоне приглашает тебя на свидание, скажем, тот капитан, который пялится на тебя всякий раз, когда входит в офис Карла, как бы ты поступила?

       Аделаида ответила, когда поставила последние блюда на стол и села:

       – Вообще-то он пристал ко мне с этим в первую же неделю, когда я там появилась. А я ему очень любезно ответила: «Спасибо, но я сначала должна провериться у моего доктора, всё ли в порядке. У меня нашли СПИД, но я не знаю, в заразной ли он стадии или ещё нет». Я думаю, что слух об этом прошел, потому что черные больше не делали мне своих гнусных предложений уже больше года. К другим Белым девушкам они пристают все время.

       – Ты никогда не говорила мне об этом. Я поражен, как удачно ты отбила у него охоту.

       – Это – мой обычный ответ озабоченным черным. Первое, что я узнала в колледже, что ответ вроде этого – единственная вещь, которая на них действует. Они просто не считают отказом вежливое «нет». Это должно быть или «отвали, черномазый!» или что-то вроде моего ответа про СПИД. Первый год в университете штата Айова черные были для меня настоящей проблемой. Я была совершенно не готова к этому. В моей средней школе вообще не было никаких черных – ни одного в целом округе, где я выросла. А в университете их было множество, в основном, из других штатов. Негры от меня просто не отходили, и я чувствовала себя как сучка во время течки. Я не хотела быть грубой, и чтобы меня считали расисткой. И мне также не хотелось встречаться ни с одним из них. Они просто были мне неинтересны. И потом все кругом знали, что девушек, которые соглашались встретиться с неграми, они обычно насиловали, если девушки сами не соглашались. Это называли «изнасилованием во время свидания», но это всё равно было изнасилование, и очень часто групповое. Администрация университета не оказывала девушкам никакой поддержки. Они даже не признавали, что такая проблема вообще существует. К счастью, моя соседка по комнате была в курсе происходящего, и она помогла мне справиться.

       – Разве в университетском городке не было никаких групп поддержки Белых девушек? Например, церковных кружков?

       – Ты это серьезно, Оскар? Церковные кружки были хуже всего. Они думали, что их задача состоит в том, чтобы спасти девушек, вроде меня, от расизма, а не от изнасилования. Они всегда организовывали танцы и другие общественные мероприятия, и больше всего беспокоились, чтобы на каждом мероприятии можно было найти пару для Белых женщин и черных мужчин. Белым мужчинам, которые появлялись, давали понять, что им там делать нечего. Это было совершенно очевидно! Единственными организованными группами в университетском городке, которые открыто говорили о проблеме насилия, были феминистки, но они, конечно, совершенно не касались расовой стороны проблемы.

       – Конечно. Но я уверен, что расовые взаимоотношения в университетском городке помогали им привлекать новых членов.

       – Видимо, да. Многие женщины, у которых был плохой опыт общения с мужчинами, особенно с черными, были в ярости, что никто им не посочувствовал и не помог, поэтому они пришли к феминисткам.

       – Как же ты сумела не попасть в когти феминисток и не превратилась в мужененавистницу? – Полушутя спросил Оскар.

       – У меня был соблазн стать членом одной из групп феминисток в то время, когда я, как первокурсница, чувствовала себя наиболее неуверенно, но только для моральной поддержки. И я наверное стала бы феминисткой, но их программа, даже у наименее воинственных групп, шла гораздо дальше оказания моральной поддержки женщинам. Большинство из них злило не просто отношение к женщинам; они были сердиты, что родились женщинами, а не мужчинами, хотя никогда не признавали этого. Феминистки вели кампанию против изнасилований, но стоило познакомиться с ними поближе, и ты понимала, что, на самом деле, их гнев вызывается тем, что они, как женщины, вынуждены находиться внизу. Грубо выражаясь, они хотели быть насильниками, а не жертвами, кобелями, а не сучками. И так как я всегда была счастлива находиться внизу, когда сверху есть хороший мужчина, я не могла разделять их взгляды.

       – Я благодарен тебе за это, малыш. Для нашей расы была бы большая потеря, если бы ты стала лесбиянкой.

       – Ну, я надеюсь, что, по крайней мере, для тебя, – улыбнулась она. – Я не думаю, что сделала так уж много хорошего для своей расы.

       – Да…. Верно. Мы должны сделать кое-что в этом плане. И серьезно подумать о том, чтобы ты забеременела. Это настоящее преступление против природы для тебя с твоими генами, не иметь пять-шесть детишек.

       – Я готова выслушать твои предложения.

       – Похоже, что я снова попал в затруднительное положение, – улыбнулся Оскар. Потом он нахмурился. – Ты знаешь, малыш, мне надо навести кое-какой порядок в делах. С моим нынешним планом работ мы действительно не можем вести домашнюю жизнь вместе. Я надеюсь, что смогу решить некоторые вопросы за следующую пару месяцев, что позволит мне стать мужем и отцом с чистой совестью.

       – Дорогой, твой распорядок иногда действительно меня огорчает. Но ведь во всем мире мужья с женами воспитывают детей и в худших условиях.

       – Спасибо за гибкость, малыш. Одна из причин, почему я люблю тебя – ты кажешься мне способной без жалоб преодолевать почти все трудности, которые могут возникнуть. Но я считаю, что действительно близок к тому, чтобы сделать некоторые изменения, которые пойдут на пользу нам обоим и нашим детям. Я должен сосредоточить свою энергию на этих вопросах еще некоторое время.

       Оскар заметил разочарование и боль в глазах Аделаиды, и его душа сжалась от боли. Он не хотел лгать ей, но именно это он и делал. Потому что он действительно не имел никакой ясности в том, что его ждёт впереди. Что он надеялся решить за несколько месяцев? Если он продолжит расширять свою войну против Системы, то за это время, возможно, будет убит или окажется в тюрьме. С другой стороны, было трудно вообразить, как он мог обострить войну после того, что он планировал сделать с Народным комитетом против ненависти. Единственная возможность, казалось, состояла в том, чтобы найти способ продолжить войну легальными или, по крайней мере, менее опасными методами. Но как? Он ни к чему не приходил каждый раз, когда пробовал думать об этом.

       Он не знал, что еще сказать Аделаиде. Не было абсолютно никакого смысла рассказывать ей, чем он занимается. Даже если бы Ади идеологически и эмоционально была готова выдержать это знание, она никак не могла помочь; она только испугалась бы и стала волноваться. Все же он чувствовал, что должен кое-что сказать ей. Он не хотел, чтобы она думала, будто он увиливает, потому что не хочет жениться на ней. И он отчаянно захотел, чтобы она поняла его мотивы и разделила его убеждение в том, что он должен бороться со злом, которое угрожает смыслу всего их существования.

       Он начал снова, и его голос был серьезен и, вначале, нерешителен:

       – Любимая, ты знаешь, как я отношусь ко многим изменениям, которые происходят в нашей стране. Я говорил тебе о многих из них несколько раз: Усиление расового смешения, поток небелых иммигрантов, заполняющий города, все более очевидную нечестность и безответственность политиков, разрушительный настрой в подаче новостей в СМИ и средствах развлечения, разложение нравственности в стране, всеобщее падение дисциплины и стандартов, потеря расового или культурного самосознания со стороны уменьшающегося Белого большинства. Я думаю, что большинство людей более толстокожие, чем я, и их эти вещи не беспокоят. Но они действительно беспокоят меня – и очень сильно. Так сильно, что для меня трудно более серьезно отнестись к чему-нибудь, кроме них. Моя работа стала для меня только способом зарабатывать деньги на жизнь. Она меня не волнует, когда я вижу, что происходит так много других событий – более важных вещей, ужасных вещей, которые требуют моего вмешательства. Трудно планировать на будущее, думать о карьере, когда это будущее все больше приобретает такой вид, что я не хотел бы жить там, или чтобы наши дети жили в таком будущем. Я хочу бороться с этим, малыш. Я чувствую, что я должен бороться с этим. Ничто иное не кажется мне реальным или заслуживающим внимания кроме этой борьбы. Ничто, кроме тебя, конечно. Когда я с тобой, я могу выбросить все остальное из моей головы на нескольких часов. Я могу думать о нас с тобой, здесь и сейчас. Я могу видеть тебя, чувствовать тебя, слушать тебя, обонять тебя. Я могу наслаждаться твоей красотой, твоей мягкостью, твоей женственностью, твоей сексуальностью, твоей любовью. Но когда мы говорим о браке и детях, тогда я должен думать о большем, чем происходящее только здесь и сейчас. Я должен понять, как смогу бороться и одновременно быть надежным мужем и отцом. Это – моя проблема, любимая, и я попытаюсь её решить.

       В течение долгих мгновений стояла тишина, и двое смотрели в глаза друг другу. Потом Аделаида сказала:

       – Дорогой, ты – необыкновенный мужчина.Ты не похож ни на одного из мужчин, которых я когда-нибудь знала. Но твой подход кажется мне дон-кихотством. Мне самой не нравятся многие вещи, которые происходят сегодня. Мне не по душе некоторые направления, в которых развивается мир, и я хотела бы изменить их, если бы могла. Но я не могу, и ты не можешь. Мы ничего не можем сделать. Так или иначе, наша ответственность не состоит в том, чтобы думать о мире, а в том, чтобы заботиться о нас самих, насколько это в наших силах. Кругом много грязи, и мы не можем изменить это. Но мы можем жить чистой собственной жизнью, и сделать чистыми жизни наших детей. Это всё, что мы можем сделать.

       – Возможно, что даже это много, малыш. Конечно, я уверен, что мы с тобой сможем жить чисто. Но всё здесь разваливается довольно быстро, и я абсолютно не уверен, что мы сможем гарантировать чистую жизнь для наших детей. Они будут расти в стране, в которой их собственная раса едва-едва будет большинством, и страшно раздробленным и расколотым большинством, в то время как меньшинства, по крайней мере, знают, как держаться вместе и сплоченно выражать свои взгляды. Думаю, что если бы я был хладнокровным игроком, я не поставил бы ни цента своих денег на то, что мы сможем сделать что-нибудь, чтобы помешать катастрофе. Но я все еще до конца не уверен, как ты, что ничего уже нельзя сделать. Возможно, я наивный идеалист, но для меня пока есть жизнь, есть и надежда. И я должен попробовать. Мне жаль, что я не могу объяснить тебе, что я чувствую необходимость сделать всё, что в наших силах, независимо от шансов.

       Оскар на мгновение задумался, а потом продолжил:

       – Я полагаю, ты знаешь о многочисленных групповых изнасилованиях Белых девушек бандами молодых черномазых. Обычно средства массовой информации не очень хотят сообщать об этом, но это преступление действительно становится всё более распространенным. На прошлой неделе, например, произошло изнасилование бегуньи в парке Рок Крик, когда более 20 чёрных подростков схватили девушку и почти два часа много раз насиловали ее прямо на дорожке для бега. Потом они перерезали ей горло и оставили умирать. Эта история не наделала бы такого шума в СМИ, если бы девушка не оказалась племянницей сенатора. Представь, что мы с тобой идём через парк и оказываемся на этом месте, когда происходит изнасилование. Предположим, что я не вооружен, а до ближайшего телефона больше километра. Некоторые мужчины, я думаю, могут сказать себе, что ничего нельзя сделать, только бежать к телефону в надежде, что полицейские приедут через 20-30 минут. Но для меня не будет никакого выбора. Если это девушка моей расы, я должен броситься на этих чёрных тварей и сделать всё, что в человеческих силах, чтобы спасти ее. Если бы я убежал, я не смог бы после этого жить в ладу с самим собой. Я чувствовал бы себя после этого оскверненным и навсегда обесчещенным. Тоже самое происходит для меня с моим миром. Это – мой мир, мир моей расы, и его насилует банда преступников. Я буду чувствовать себя обесчещенным, и не смогу жить в мире с самим собой, если я не сделаю всё, что я могу – даже при том, что выполнение этого может оказаться между нами камнем преткновения.

       Аделаида улыбнулась.

       – «Я потому тебя люблю, Что дорога мне честь», – продекламировала она.

       – Именно, моя прекрасная Лукаста, именно так, – ответил Оскар.

       – Но, дорогой, я все же уверена, что ты – идеалист и абсолютно ничего не сможешь сделать, чтобы изменить ход истории. Но я хочу, чтобы ты знал, – и тут голос Аделаиды стал низким и хрипловатым, – что раз ты решил воевать со всем миром, я буду твоей соратницей, если ты берёшь меня с собой. И если ты, безоружный, бросишься прямо в ворота ада, я побегу за тобой изо всех сил, если буду верить, что ты еще любишь меня.

       Слезы блеснули в глазах Аделаиды, а Оскар почувствовал такой комок в горле, что не смог сказать ни слова. Он смог только неловко наклониться над столом и сжать её руку. Он задел один из подсвечников, свеча зашипела и погасла. Тогда он резко встал со стула, шагнул к Аделаиде на её сторону стола, пока она сама она вставала, и сильно сжал её в своих объятиях.

       Они так и стояли, молча и неподвижно, как скульптура из затененной, сверкающей плоти, освещенная мерцающим светом оставшейся свечи.