II

II

Сообщения о выстрелах прошлой ночью еще не успели попасть в утренние газеты, но зато теленовости были уже полны ими в то время, когда Оскар готовил себе завтрак. Как он и предполагал, хозяева СМИ, наконец, решили прервать заговор молчания, которым они окружили его прежние ночные акции на стоянках автомобилей. Диктор взволнованно выкрикивал подробности: «...известно о 12 жертвах безумного убийцы ... очевидны расовые мотивы стрельбы ... более 200 агентов ФБР работают над этим делом последние две недели... в качестве подозреваемого разыскивается высокий блондин ...».

       Последние слова заставили Оскара задуматься. Видимо, кто-то его заметил; это могло произойти во время четвертой стрельбы, когда он вышел из машины и стрелял стоя. Он побрел в ванную и придирчиво всмотрелся в свое отражение в зеркале: глубоко посаженные серые глаза, резкие линии выступающего носа и подбородка, желтая щетина на широком, тяжелом подбородке, несколько великоватые уши, тонкий шрам, пересекающий наискосок левую щеку – следствие несчастного случая во время катания на горных лыжах несколько лет назад, – высокий, гладкий лоб под растрепанными золотистыми волосами. К сожалению, с таким лицом трудно затеряться в толпе.

       Конечно, почти наверняка никто не смог хорошо разглядеть его лицо, иначе было бы более подробное описание, возможно, даже фоторобот. Однако, в будущем он должен быть намного осторожнее. Первые несколько раз он был почти намеренно беспечен. Это был и вызов властям, и отвращение, которое он испытывал к существам, которые выбрал своими мишенями. Был и другой повод, размышлял Оскар, значащий по крайней мере столько же, сколько и другие: так сказать, терапевтическая потребность «вылечить» чувство душевного разлада, который все больше и больше охватывал его в последние годы.

       Как это началось? Оскар попытался вспомнить. Случилось ли это после того, как он переехал в Вашингтон, или ещё раньше? Наверное, раньше. Он подумал, что следы зарождения этого состояния уходят во Вьетнам. Просто в Вашингтоне ему всё стало намного яснее.

       Во Вьетнаме его в основном раздражали сами вьетнамцы. Попав в эту страну без особых предубеждений, Оскар быстро почувствовал сильное отвращение к вьетнамцам независимо от их пола и возраста. Ему не нравились ни внешний вид «косоглазых», ни их запах, ни ценности, ни поведение, ни их общество. Он не видел ни малейшей разницы в том, правит ли косоглазыми банда коммунистов из Ханоя или банда капиталистов из Сайгона. Он был бы просто счастлив, если бы южных и северных вьетнамцев оставили в покое, чтобы они могли убивать друг друга до бесконечности.

       Оскар определенно не был пацифистом; в принципе, он не возражал ни против войн вообще, ни вьетнамской «полицейской операции» в частности. Он считал свою работу во Вьетнаме опасной, но также требующей напряжения сил и возбуждающей. Однако, существовали некоторые вещи, которые начали беспокоить его, некоторые надоедливые мысли.

       Одна из них заключалась в вопиющем лицемерии и фальши американского правительства. Южновьетнамцы предположительно были «союзниками» Америки, и американские войска находились там, выполняя свои «союзнические обязательства». Но то была чистая ерунда. Косоглазые не были существами, которых можно было брать в союзники; и если бы Америка попала в переплет и нуждалась в военной помощи, никто в этой части света не шевельнулся бы, чтобы помочь ей.

       Чем лучше он узнавал вьетнамцев, тем больше действовал ему на нервы самонадеянный трёп Вашингтона о «помощи в защите свободы» в Юго-Восточной Азии. Косоглазых меньше всего заботила «свобода», но даже если это было не так, то их свобода не стоила жизни даже одного его боевого товарища. Примерно такие мысли приходили в голову Оскара каждый раз, когда кто-нибудь из летчиков его эскадрильи не возвращался с боевого вылета, или когда он видел, как из вертолета выгружали резиновые мешки с телами убитых солдат.

       Если бы правительство заявило всем и каждому, что действия во Вьетнаме – просто военная игра, вроде обычая в древнегреческой Спарте, дабы держать в форме военную машину США, а все фальшивые ограничения в выборе целей, которыми были связаны американские войска, просто часть этой игры, для Оскара было бы легче примириться со всем этим. Но поддерживать отговорку, что они сражаются за жизненно важные национальные интересы, и в то же время делать все возможное, чтобы избежать военной победы, которой можно было добиться: от всего этого Оскара тошнило, и наполняло глубоким унынием в отношении политических деятелей, хозяев управляемых средств массовой информации и всех остальных, кто дома составлял «Систему».

       Ещё одна вещь, которую принес Оскару вьетнамский опыт, состояла в том, что он стал больше ценить таких же, как он сам Белых людей. Все летчики в его части были Белыми – по существу, они были тщательно отобранной группой Белых, элитой – и Оскар не мог удержаться от противопоставления их южновьетнамским войскам и черным американским военнослужащим в расово перемешанных американских сухопутных войсках. Это была не только его подсознательная нелюбовь к чужакам, как ответ на различия во внешности и речи; это было нечто более глубокое и фундаментальное. Это было внутреннее ощущение чуждости.

       Черные чувствуют это, и они используют слово «душа» для выражения такого состояния: душа – хорошее слово, означающее духовную связь личности со всеми прошлыми и будущими поколениями своего народа, расы. Из этих корней произрастает все: физическое, умственное и духовное. Корни определяют не только, как человек выглядит, и то, как он думает и ведет себя, но равно и его общее отношение к миру.

       Взять, например слово «гордость», также часто используемое черными. В нем отражаются совершенно разные мироощущения различных рас. Для Оскара и других летчиков это слово означало, по существу, чувство собственного достоинства, которое основывалось на чувстве личных достижений и успехов и больше всего – на достижении владения самим собой; оно пронизывало всё как аура достоинства, или, можно даже сказать, чести.

       Для черных же «гордость» означала своего рода наглую дерзость, драчливое стремление бросить вызов любому «Беляку». Это проявлялось у них в иерархии скотного двора. Что касается вьетнамцев, то трудно сказать, есть ли вообще в их языке слово для выражения такого понятия. Вероятно, наиболее близкое существующее у них понятие переводится как «лицо». Как и у черных, это, прежде всего, социальное понятие, зависящее от отношений с другими личностями, в то время как для Белых это намного более частное, внутреннее дело.

       Лично Оскару нравились не все его сослуживцы – Белые летчики; пару из них он вообще не слишком уважал. Он видел личные недостатки своих товарищей: слабости, глупости, подлость – военная жизнь обнажает истинную природу человека как ничто другое – однако они образовывали естественное сообщество. Оскар понимал их, а они понимали его. И они могли работать вместе над общей задачей и чувствовали себя хорошо, несмотря на свои индивидуальные различия. С черными и вьетнамцами ни Оскар, ни его товарищи никогда не могли образовать такое естественное сообщество.

       Когда Оскар был во Вьетнаме, он не испытывал ненависти ни к вьетнамцам, ни к черным, но в нем развилось сознание того, что они представляют собой совершенно различные породы людей. Он осознал их врожденные различия, так же как различия образов жизни. Он увидел, что их обычаи и взаимоотношения есть выражение расовых душ, совершенно чуждых его собственной, и это придало ему большее чувство расового самосознания, чем прежде.

       Он многое прочитал в промежутках между боевыми вылетами, пытаясь лучше понять значение своего недавно обострившегося расового сознания и пытаясь посмотреть на всё происходящее с исторической точки зрения. То, что появилось во Вьетнаме и более полно сложилось во время его научной подготовки после того, как он уволился из Военно-воздушных сил, было осознанием расовой основы истории и всего развития человечества. До этого Оскар смотрел на историю как простую последовательность событий – сражений, революций, технических достижений, связанных с датами и именами, и он имел нечеткое представление о прогрессе как своего рода цепочке событий, когда одно политическое событие ведет к другому, а достижения изобретателя или художника основывается на работах предшественников. Его новое мироощущение расставило события в их человеческой связи, все мелкие детали которого были существенны для понимания значения той связи.

       Возьмем войну во Вьетнаме в качестве примера. Оскар представил себя студентом истории, читающем об этой войне в 25-м веке. Книга по истории, если она будет написана как и большинство подобных книг, рассказала бы о двух странах, одной – богатой и мощной, и другой – бедной и отсталой, старающейся сохранить независимость перед лицом внутренней подрывной деятельности и внешней агрессии. В ней был бы описан ряд политических и военных событий в бедной стране, и то, как богатая страна направила свои войска, чтобы помочь бедной справиться с ее врагами, была бы отражена политическая реакция внутри богатой страны на эти события и исследованы способы, ьлагодаря которым эти политические силы воспрепятствовали богатой стране эффективно использовать ее солдат, чтобы помочь бедной стране, так что, в конечном счете, богатая страна была вынуждена вывести все свои войска до последнего солдата и оставить бедную страну на растерзание врагам. Всё – даты и места главных сражений, число использованных войск и имена лидеров различных политических фракций в обеих странах – могли быть приведены без ошибок или упущений. И все же общее содержание книги было бы по сути совершенно бессмысленным.

       Студент истории 25-го века, возможно, не смог бы понять войну во Вьетнаме, не зная, как выглядели вьетнамцы и американцы; не узнав о ценностях, поведении, отношениях и образе жизни вьетнамцев как это удалось Оскару; если бы он не получил полного представления о разложении американской политической жизни в 20-ом веке: лицемерии, ханжеской риторики, скрытых мотивах, полной безответственности руководства, общем невежестве и отчуждении граждан, роли СМИ, влиянии движения за гражданские права на военную мораль и ряд других вещей.

       История – это летопись мыслей и действий людей не только как отдельных политических лидеров, художников и изобретателей, но и как членов сообществ – расовых, культурных, и религиозных – с которыми они разделяют ценности и побуждения, отношения и устремления, способности и наклонности, определенные силы и слабости. Поэтому история является летописью развития и взаимодействия различных человеческих типов: и в первую очередь рас и этнических групп. Эти исторические записи имеют значение только тогда, когда они читаются со всесторонним, подробным знанием физических и психических характеристик тех или иных типов людей, творящих историю.

       С момента, когда Оскар понял эту простую истину, тревожащие вещи, которые происходили вокруг него после возвращения из Вьетнама, начали обретать смысл. Растущее потребление наркотиков Белой молодёжью, выставление напоказ гомосексуального поведения все большим числом извращенцев с благословения новостей и развлекательных СМИ; появление на публике все большего количества межрасовых пар – все эти вещи начали вписываться в картину, которую Оскар мог понять. Осознание, что цивилизация, частью которой он себя чувствовал, теряет свои отличительные черты и способность сохранить самоё себя, не только тревожило и удручало Оскара, но и глубоко подавляло его, потому что он хотел что-нибудь сделать с этим.

       Если бы Оскар был более склонен к занятиям политикой, он, возможно, подумал бы о выборах на общественную должность и даже о создании новой политической партии. Но у него душа не лежала заниматься подобными вещами. Он чувствовал глубокую внутреннюю ненависть к всему демократическому политическому процессу, как и к каждому политику, с которым он когда-либо встречался лично или видел на телевизионном экране. Он не мог, без отвращения, представить себя закоренелым лжецом и делающим другие постыдные вещи, которые требуются для завоевания симпатий у испорченной и невежественной публики и развращенных СМИ, чтобы победить на выборах и получить возможность попытаться преобразовать Строй изнутри.

       Он также не считал себя способным стать писакой, чтобы нападать на строй извне Оскар был не только немногословным человеком, он был человеком действия. Он предпочитал сделать что-нибудь в сложной ситуации, а не рассуждать о ней.

       И когда он наконец решил действовать, то начал отстреливать расово-смешанные пары на стоянках автомобилей у торговых центров. Нельзя сказать, что он мало думал над этим вопросом: сначала он взвесил множество вариантов – от использования своего опыта в области электроники, чтобы «прорваться» в коммерческое телевидение с пиратским передатчиком и передать собственное обращение, до найма самолета в близлежащем аэропорту с тем, чтобы разбомбить здание Капитолия во время заседания Конгресса.

       Он остановился на отстрелах по трём причинам. Во-первых, они ярко символизировали болезнь Америки и опасность, угрожающую его расе. Любой человек мгновенно понял бы их значение и подоплеку. Во-вторых, эти прямые действия против врага несли Оскару большее облегчение по сравнению с достаточно безличным ударом, направленным против Строя. Третьей, и наиболее важной причиной было то, что эти действия могли легко найти подражателей.. Единицы были способны работать на пиратском передатчике или провести бомбежку Капитолия с воздуха, но подстрелить расово смешанную пару на улице могли многие.

       Хозяева СМИ, очевидно, учитывали это третье соображение, что и было причиной их первоначального замалчивания его действий. Теперь, когда замалчивание сообщений прервалось, они пытались предупредить любых возможных подражателей, неистово брызжа словесным ядом. Ещё не закончив завтрак, Оскар услышал, что корреспонденты на трех каналах представляют эти отстрелы как наиболее порочные и предосудительные преступления, какие только можно было вообразить. Он скривился, услышав, как четвертый комментатор мрачно описывал стрелка как «очевидно очень больного человека». Было ясно, что на этом деле большой славы он не заработает.