«Хулигана я очень люблю»

Мы не случайно отвели столько места истории русского и советского хулиганства. Теперь можно локализовать время создания «канонического» текста хулиганской баллады. Это 20-е годы прошлого века — период «героизации» советского хулигана в низовом фольклоре. Появляются частушки, исполнители которых с гордостью именуют себя хулиганами и подчёркивают, что не боятся тюрьмы:

Хулиганом я родился

И хожу, как живорез,

Когда мать меня рожала,

Я и то с наганом лез.

Хулиганомььь я родился,

Тюрьма плачет обо мне.

Два наганчика в кармане,

Шашка востра на ремне.

Хулиганская походка

Со четырнадцати лет.

До того дохулиганился —

За решёткой места нет.

Хулиган, хулиган,

Меня судили за наган.

За наган, за обрез —

Мне тюрьма не надоест.

Из нагана вылетала

Чёрная смородина.

У меня у хулигана

За решёткой Родина.

Арестантские вагоны

Тихо подаваете.

Хулиганить буду я —

Пока не расстреляете.

В песне о подлой Мурке, которая снюхалась с чекистами, хулиганы и уркаганы объединены в одну шайку:

Ярко светит месяц, тихо спит малина,

А в малине собрался совет:

Это уркаганы, злые хулиганы,

Собирали местный комитет.

Отождествляются воры и хулиганы также в песне про «девочку-жиганку»:

Я, жиганка, фасон не теряю,

Юбку-клёш по колено ношу,

С хулиганами часто бываю,

Хулиганов я очень люблю.

И теперь я с вором, с хулиганом,

Куда хочешь, туда и пойду, —

Заработаю денег задаром,

С хулиганами вместе пропью.

Кстати, в прототексте «Аржака» отсутствует сам термин «хулиган» — там герой называется «атаманом». Это неявный отсыл к дореволюционным временам, когда «хулиган» ещё не прижился в низовой среде, а вот «атаман» — главарь ватаги, шайки — был чрезвычайно распространён, о чём свидетельствует множество частушек:

Атаман у нас здоровый,

Ну и мы как на подбор.

Атамана кто затронет —

Тому в морду надаём.

Выходи во чисто поле,

Атаман-головорез.

Мы с тобою будем биться —

Зашумит зеленый лес.

Но в конце 20-х история любви «уркаганов» и «хулиганов» обрывается. Когда хулиганство стало политическим преступлением, за которое можно было схлопотать расстрел (в 1937 году его отнесли к «контрреволюционным»), воры и босяки резко отмежевались от «бакланов». Из-за этого на «малинах» и в лагерях ни «Мурка», ни «Аржак» не пользовались популярностью и не исполнялись. «Мурка» если и пелась, то без первого куплета с упоминанием хулиганов. «Аржак», как и ряд других низовых уголовных песен, ушёл на улицы, во дворы и подворотни. Слава его возродилась позже, в конце 40-х годов, когда хулиганство вновь стало бичом советского послевоенного общества и потребовало своего героического песенного фольклора.