«Среди бушующей толпы судили парня молодого…»

Итак, мы выяснили, что хулиганская песня «Когда я был мальчишкой» является издевательской пародией на каторжанскую «Погиб я, мальчишка». Возникла пародия ещё до революции, затем многократно переделывалась и дописывалась, в результате чего в тексте появились упоминания о кино и Чарли Чаплине. Нынче песенка о мальчишке-убийце стала «детским фольклором», и ребятишки знакомятся с ней уже в дошкольном возрасте.

Проникновение уголовной темы в детский и подростковый фольклор неудивительно. И в довоенные, и в послевоенные годы босяки, прошедшие лагеря, тюрьмы, во дворах притягивали к себе ребят, как магнит. Вот что пишет о своём предвоенном детстве Ким Иванцов — участник краснодонского подполья, воспоминания которого мы уже цитировали ранее: «Дружбой со старшими лагерниками, собиравшимися около кочегарки, мы дорожили. Еще бы! Они столько видели и столько знали всего, о чем не писалось ни в одной книге. А как занимательно, просто артистически иные из них рассказывали о своей далеко не простой и совсем не сладкой лагерной и тюремной жизни. Какие подчас страшные и смешные истории расписывали! Какие остроумные выражения употребляли, какими фокусами нас развлекали! Мы жадно вслушивались в слова тех беглых лагерников, присматривались к их поведению. В красочно описываемых историях было немало романтики, которая не просто манила, а прямо-таки кружила голову. Мы нередко копировали жесты, манеру разговаривать, сплевывание сквозь зубы, чтобы жидкая струя слюны летела за два-три метра…»

Кстати, повествуя об одном из таких «блатных воспитателей» по кличке Пульо, сделавшем уголовные наколки самому Иванцову и его другу — руководителю «Молодой гвардии» Сергею Тюленину (в романе — Тюленеву), автор мемуаров сообщает:

«Мастер татуировки был явно удовлетворен своей работой. Видно, оттого неожиданно запел:

Когда я был мальчишкой,

Носил я брюки клёш,

Соломенную шляпу,

В кармане финский нож.

…Подельники Пульо говорили, что он на курорте червонец тянул. Переводя на нормальный язык — сидел десять лет. И был не просто фартовым вором, а паханом — принадлежал, говоря нынешним языком, к воровской элите».

Думается, Клим Михайлович (настоящее имя Иванцова, которое он сменил на «Ким» — Коммунистический Интернационал Молодёжи) то ли что-то подзабыл, то ли домыслил для красоты слога. Авторитетный вор в то время вряд ли стал бы петь уличную хулиганскую песню (если уж «Муркой» брезговали, то «Мальчишкой» — тем более). Разве что ребятам «причёсывал уши» какой-нибудь мелкотравчатый шпанюк. Но для нас важно другое: песня «Когда я был мальчишкой» в 30-е годы была популярна среди уличных «огольцов».

Однако чем дальше, тем больше история гадкого мальчишки превращалась в откровенный балаган. К пострадавшим от хулиганского беспредела добавилась несчастная деревенская бабушка:

Приехал я на дачу

И что там натворил:

У бабушки Маруси

Полсиськи откусил.

Она меня догнала,

По попе надавала,

А я её догнал —

На части разорвал!

Иногда бабушке дозволяется применить приёмы необходимой самообороны:

Она за мной бежала

И еле догнала,

Ругала, ругала —

И пендаля дала.

Не плачь, моя Маруся,

Я новую куплю,

А если будешь плакать —

Вторую откушу.

Это уж совсем детский сад.

Между тем отечественный подростковый фольклор давно включил в состав своей «классики» ещё одну вариацию песни «Когда я был мальчишкой», где разухабистые шутовские куплеты о расправе над папашкой, мамашкой и сестрёнкой превращаются в историю, леденящую душу. Это песня «Судили парня молодого» («Когда мне было десять лет»). Принадлежит она к достаточно длинному ряду так называемых «судебных» песен — то есть тех, где речь идёт о судебных процессах. Среди образчиков этого жанра — «Два громилы», «Сын прокурора», «Дочь прокурора», «Письмо подруге» («Суд идёт, и наш процесс кончается»), «Судили девушку одну» («Мурочка Боброва»)…

Многие варианты этой песни начинаются довольно неожиданно — «Шумел бушующий камыш, судили парня молодого», «Горит пылающий камин…» и в том же роде. Правда, представить, что судьи слушали убийцу, сидя у пылающего камина или зарывшись в камыши, достаточно сложно… Однако любопытно не это, а то, что блатные сказители за основу сюжета взяли всё ту же хулиганскую песенку «Когда я был мальчишкой» и представили историю кровавого хоррора (по-русски говоря, тихого ужаса) в новой обработке:

Среди бушующей толпы

Судили парня молодого,

Он сам собою был красив,

Но много он наделал злого.

Он попросился говорить,

И судьи слово ему дали,

И речь его была полна

Тоски, и горя, и печали:

«Когда мне было десять лет,

Я от семьи родной сорвался,

Я научился воровать

И каждый день я напивался.

Когда мне было двадцать лет,

Я жил в кругу друзей любимых,

Я воровал не хуже всех

И пропивал добычу с ними.

Однажды мы вошли в село,

Где люди тихо, мирно спали,

Мы стали грабить один дом,

А зажигать огня не стали.

Я спички взял, зажёг огонь —

О судьи, что я там увидел! —

Тогда я проклял всех богов

И сам себя возненавидел:

Передо мной стояла мать,

В груди с кинжалом умирала,

Она давно меня ждала,

Со мной проститься ожидала.

А на полу лежал отец,

Моей рукой он был убитый,

Его холодный труп давно

Был кровью алою залитый.

А пятилетняя сестра

В кроватке молча умирала.

Она, как рыбка без воды,

Свой нежный ротик открывала».

Когда он речь свою кончал,

Зал переполнен был печали.

Стоял он тихо и молчал,

А судьи приговор читали:

«Хотя ты правду рассказал,

Мы пощадить тебя не можем —

За злодеяния твои

Суровый приговор выносим».

Среди бушующей толпы

Вели к расстрелу молодого.

Он был красивый сам собой,

Но много в жизни сделал злого.

Родившись в уголовной среде, романс про парня молодого обрёл широкую популярность в народе, и прежде всего — среди подростков. Этот «ужастик» входил в обязательный фольклорный репертуар не только советских зэковских, но и пионерских лагерей. Много вариантов песни сохранили тетрадки-песенники школьниц — начиная с пятиклассниц и выше.

Потрясает неистощимая творческая фантазия многочисленных исполнителей, вносивших свою лепту в рассказ о ночной сельской трагедии и последующем судебном процессе. Так, в школьном альбоме киевской семиклассницы Ольги М. (1976 г.) приведён следующий вариант:

Я спички взял, огонь зажёг…

О Боже! Что же я увидел?

Передо мной стояла мать,

И это я её обидел.

Хорошенькая обида — засадить родимой маме в грудь кинжал… Далее следует не менее замечательный куплет:

А на полу отец лежал,

Он был убит моей рукою.

Его красивый труп лежал,

Из раны кровь лила рекою.

Умиляет чувство художественного любования «красивым трупом» отца, лежащего в крови. Эстет, твою мать…

И наконец, ребятишки из пермской воспитательно-трудовой колонии в конце 80-х — начале 90-х годов, преисполнившись сострадания к убийце, решили оставить его в живых, вложив в уста судей следующую милостивую тираду:

За то, что грабил, убивал,

Мы расстрелять имеем право.

За то, что правду рассказал —

Меняем меру наказанья.

Так что лучшие традиции русской разбойничьей песни успешно переходят из поколения в поколение.