Фольклорный страх, переходящий в ужас

Городской романс о жуткой расправе на Митрофановском кладбище (правильно — Митрофаньевском, совсем уж точно — Митрофаниевском) давно уже стал классикой жанра. История о коварном отце, погубившем невинную дочь, неизменно входит в «обойму» популярных фольклорных песен наряду с классическими образцами народного музыкального творчества. Так, Сергей Гандлевский в очерке «Трепанация черепа» отмечал: «В фольклорной экспедиции от филфака меня озадачивало, как деревенские бабки могут с одинаковым чувством петь стародавнюю величальную и без перехода: “Как на кладбище Митрофаньевском отец дочку зарезал свою”».

Между тем ничего удивительного здесь нет. Культуролог Михаил Лурье отмечал, что для отечественных фольклористов второй половины XX века «было характерно восприятие поздних по времени появления песен как своего рода фольклорного мусора крестьянской традиции, испорченной влиянием мещанской культуры (то есть примерно так же, как на рубеже XIX–XX вв. воспринимали частушки)… во многих собирательских группах, особенно этномузыковедческих, было принято при записи в деревнях народных песен попросту не фиксировать этот материал, получивший ласково-пренебрежительное обозначение “поздняк”, — отчасти в целях экономии экспедиционного времени и звукозаписывающих носителей, отчасти из презрительного к нему отношения».

Прекрасно это показано у Василия Шукшина в рассказе «В воскресенье мать-старушка…»:

«С интересом разглядывали городских, которые разложили на крыльце какие-то кружочки, навострились с блокнотами — приготовились слушать Ганю.

— Сперва жалобные или тюремные? — спросил Ганя.

— Любые… пойте, какие хотите.

— Как на кладбище Митрофановском отец дочку родную убил, — запел Ганя. И славно так запел, с душой.

— Это мы знаем, слышали, — остановили его.

Ганя растерялся.

— А чего же тогда?

Тут эти трое негромко заспорили: один говорил, что надо писать всё, двое ему возражали: зачем?»

Вот и авторы учебника «Русский фольклор» Т. Зуева и Б. Кирдан пишут о жестоком романсе с явным пренебрежением: «Сюжет делается мелодраматичным, лиризм заменяется дешевой пасторальностью, допускается убогий натурализм (“Как на кладбище Митрофановском отец дочку зарезал свою…”)».

Между тем «убогий натурализм и дешёвая пасторальность» всегда присутствовали не только в мещанском, но и в классическом русском фольклоре (впрочем, я считаю и городской мещанский романс классикой отечественного народного творчества). Например, в сборнике Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ) приводится несколько песенных сюжетов времён Ивана Грозного:

Дети выспрашивают у отца — куда он девал их матушку. А он её убил беспричинно, а тело закопал («Как князь Роман жену терял»).

Мать даёт дочери ядовитое зелье. Но сестрица делится им с любимым братцем. Оба умирают, а на их могилах вырастают кусты, которые сплетаются ветвями («Василий и Софья»).

Девушка посмеялась над молодым человеком, он пригласил её на пир, нежно поцеловал, а затем забил насмерть. После чего покончил с собой («Дмитрий и Домна»).

Братья нападают на семью, убивают мужа и сына, насилуют жену — но позднее младший брат узнаёт в ней свою родную сестру; впрочем, есть варианты только с убийством мужа и узнаванием сестры — без инцеста («Братья-разбойники и сестра»).

Сюда же можно добавить знаменитую песню «Ванька-ключник» — о том, как жена князя Волконского изменила мужу с ключником. Разъярённый муж повесил ключника на воротах, а жена покончила с собой: «Ванька-ключник на ветру качается, молода жена на ноже кончается, а князь Волконский стоит улыбается» (между тем авторы учебника «Русский фольклор» почему-то категорично заявляют, что в отечественном народном творчестве отсутствовали «мотивы ревности»).

Итак, зверство, садизм, кровавая расправа над близким или любимым человеком — тема в классической русской фольклорной традиции не новая и достаточно популярная. Но, конечно же, особое звучание она приобрела с появлением жанра жестокого романса.

Жестокий романс приобретает популярность в мещанской и крестьянской среде со второй половины XIX века. В произведениях этого жанра преобладают мелодраматические сюжеты: «Постоянные мотивы несчастной любви, измены, тяжело переживаемой обманутой девушкой (“Что же ты топчешь ногами безвинную душу мою?”), загубленной молодой жизни, самоубийства (“Девица, девица, кто тебя бросил в шумные волны реки?”), похорон (“Наденьте вы жёлтое платье, положьте меня вы во гроб”). В песнях семейно-бытового содержания домашние конфликты оказываются непримиримыми, подчёркнуто острыми (“сёстры-соперницы”, мотивы клеветы, преследования, кровосмесительной связи), завершаются кровавыми развязками (муж убивает жену, жена сжигает или топит мужа; популярная песня: “Как на кладбище Митрофаньевском отец дочку зарезал свою”). Поэтический язык Ж. Р. окрашен повыш. эмоциональностью, манерностью, изобилует стереотипами, заимствованиями из сентиментальной, душещипательной поэзии (“оковы любви”, “огонь, пылающий в крови”; стихи типа: “Шутя тобою наслаждался, шутя и жизнь твою сгубил”)» — так пишет о жестоком романсе «Википедия».

В последнее время отношение многих фольклористов к этому жанру изменилось. Как замечает Михаил Лурье, такая перемена связана не в последнюю очередь с «обаянием поэтики этих песен (на уровне лексики, поэтики, мелодики, интонации и т. д.), рассказывающих о серьёзных чувствах, событиях и отношениях особенным наивным языком, не похожим ни на язык классического фольклора, ни на язык профессиональной поэзии и музыки. Эти песни приятно петь хором в компании, на них хорошо сочиняются смешные пародии-стилизации, с каждой из них интересно подробно “повозиться” как с объектом изучения».

Впрочем, анализ стилевых особенностей жестокого романса не является главной задачей нашего очерка. Нас интересует мотив родственного убийства, который, как мы уже упоминали, уходит корнями в древнерусскую балладу. И в первую очередь — тема безвинно пострадавших сирот. Ведь именно об этом повествует песня о Митрофановском кладбище. Действительно, доле девочки-сиротки, девушки-сиротинушки посвящено немало русских сказок, баллад, песен. И не только русских, те же мотивы традиционны для фольклора многих народов мира. Мачеха в этих произведениях неизменно рассматривается как чужая, злобная, коварная женщина, мучительница. Если она не сама изводит падчерицу, то подталкивает к этому родного отца девушки. Мачеха осуждается всегда, «доброй мачехи» в фольклоре не существует. А вот к отцу отношение двойственное: иногда он показывается как безвольный, слабый человек, которого использует для чёрного дела его новая жена, но часто, особенно в народных балладах, папаша прямо осуждается и обвиняется в жестоком обращении с дочерью: даже если он поначалу и колеблется, всё равно в конце концов творит злодеяние. То есть мы видим, что в «Митрофановском кладбище» присутствуют отчётливые аллюзии на славянское народное песенное творчество. В некоторых вариантах есть и прямые параллели. Хотя, как мы убедимся далее, сюжет песни заимствован вовсе не из фольклора.