3. Без Востока и Запада

3. Без Востока и Запада

При всем отличавшем ее своеобразии Россия, как ни странно, не выходит за пределы схемы эволюции общественного устройства, присущей почти всему европейскому континенту. Упрощенно эта схема выглядит так: сословное представительство (XIV–XVII вв.)[125]; абсолютизм (от XVI до XVIII в. включительно, в зависимости от страны); эволюция к конституционализму (весь XIX в.; в России – 1810–1906 гг.).

Это типологическое сходство как-то заслонило очень важную особенность нашего исторического пути. Ее суть в том, что четыре века подряд, с начала возвышения Москвы и до Петра I, эволюция русского общественного устройства происходила без сколько-нибудь ощутимого влияния Запада и Востока.

В связи с этим небольшое отступление. Есть множество авторов, использующих любой повод, чтобы подчеркнуть, что Россия – «цивилизационный мост» между Западом и Востоком, «средостение», «синтезирующее начало», «место встречи культур» и даже «объединяющий центр» (подлинная цитата: «Исторически Россия была и остается объединяющим центром между Европой и Азией» – автора, так и быть, не назову). Нашей общественной мысли почему-то все недосуг подвергнуть эти утверждения проверке, хотя именно они – источник большинства «евразийских» благоглупостей.

Между тем идея нашего душевного родства с Востоком, как и домыслы о «цивилизационном мосте», ни на чем не основаны. Исторически Европа общалась с Востоком напрямую со времен греко-персидских войн, походов Александра Македонского и т. д. Потом Восток сам пришел на Запад в виде арабского завоевания Испании, Португалии и Сицилии. Потом были Крестовые походы, христианское Иерусалимское королевство, португальские плавания в Индию, европейская колонизация Азии и т. д.

Русь Россия имеет свою, совершенно отдельную историю отношений, торговли и войн с Востоком. Уже с конца XVII в. начинается русско-европейское соперничество в странах Азии. Соперничество нарастало 150 с лишним лет в конце концов привело к Крымской войне и к «Большой игре» с Британской империей в Туркестане, Персии, Афганистане и Китае. Крымскую войну проиграла Россия (об этом помнят обе стороны), а гораздо более важную «Большую игру» – Британия (об этом помнит только Британия, а Россия давно и благодушно забыла).

Запад с Востоком продолжают свои отношения напрямую – сегодня главное в них то, что Восток постепенно заполняет города Запада своими уроженцами.

Откуда же берутся рассуждения об «историческом мосте»? Причин две. Первая из них та, что в состав России начиная с 1552 г. вошло немало мусульманских народов, и для них Россия долго была мостом к западной культуре. Некоторые из этих народов сегодня строят свои самостоятельные государства, но названная функция России в какой-то мере сохраняется, так как тамошние элиты по-прежнему русскоязычны. У нас с этими странами на все обозримое будущее останутся особые отношения.

Вторая причина – воспоминания о том, как на протяжении XX в. Россия (в основном в обличье СССР) брала на себя защиту либо представительство интересов тех или иных стран Востока: Монголии (начиная с 1911 г.), Афганистана (с 1918 г.), Турции (в 1919–1923 гг.), Китая (в 1949–1963 гг.), Индии (с 1954 г. до конца 70-х), арабских стран (особенно во время Суэцкого кризиса в 1956 г. и затем в 1967 и 1973 гг.), Вьетнама, Лаоса, т. е. действительно стала выполнять функции если не объединяющего (скорее уж разъединяющего) центра, то, во всяком случае, опекуна.

Лишь поняв, что Россия никогда не была «объединяющим центром» (а пожалуй, и «местом встречи культур»), мы согласимся, что вплоть до конца XVII в. у нее не мог возникнуть соблазн изменять свое общественное устройство по западному или восточному образцу.

Если бы, к примеру, на общественное устройство русских княжеств повлияла Золотая Орда, на Руси должна была воцариться веротерпимость, предписываемая Великой Ясой, основным золотоордынским законом, восходящим к Чингисхану («уважать все религии и не выказывать предпочтения какой-либо из них»), а общественное неравенство сделаться менее выраженным (Великая Яса требовала: «Существует равенство. Каждый человек работает столько же, сколько другой; нет различия. Никакого внимания не уделяется богатству или значению», – конечно, подобные требования не вели к равенству никогда и нигде, но там, где они провозглашались и были общеизвестны, они сокращали социальную дистанцию). Зато и смертную казнь Великая Яса предписывала почти за все виды преступлений и даже проступков. Ни того, ни другого, ни третьего на Руси не наблюдалось.

Да и как мог возникнуть соблазн подражания иноверным? После падения Константинополя в 1453 г. Русь осталась без идейного авторитета. То есть авторитет не исчез совсем, но был сильно подорван. В Москве то вспыхивали, то затухали подозрения: а такие ли уж православные теперь эти греки? Живут под басурманом, вступили во Флорентийскую унию с католиками. Потом, правда, унию расторгли, но как-то не до конца. Зато целых двести лет, до Никона, никто на Руси не сомневался в своем превосходстве над всеми другими народами. Ведь католики – еретики, другие православные – под турками или под католиками, прочие же народы – и вовсе басурмане. Все эти двести лет крепло следующее убеждение: поскольку русский царь – единственный во всей вселенной православный царь, это значит, что вся вселенная – подлинная, не пораженная беззаконием (очень интересное слово для обозначения всего нечестивого и иноверного) – находится в пределах Российского царства. Все, что за его пределами, – гноище нечестивых.

На какой же образец общественного и церковного устройства должна была в таком случае равняться Русь? Только на Царство Божье. Да вот беда: едва ли в Царстве Божьем есть такие учреждения, как Дума, соборы, волости, губы, пятины, слободы, «сотни». Рационалистическое мышление всегда склонялось к утверждениям, что Россия на лишние четверть тысячелетия (между падением Константинополя в 1453 г. и концом XVII в.) засиделась в Средневековье, что она самодовольно варилась в собственном соку, отгородившись от мира. Это безнадежное упрощение.

Разумеется, Русь с древних времен очень многое восприняла из внешнего мира. Огромно духовное и всякое иное влияние Византии, а придворные церемонии были просто скопированы с византийских по настоянию Зои (Софии) Палеолог. Что-то приходило и усваивалось из Северной Европы и из Польши, особенно в материальной сфере, башни и стены Кремля строили итальянские зодчие (но взгляд Бунина видит «что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах»), Золотая Орда внедрила конно-почтовые станции и систему сбора налогов. Несомненны восточные влияния на Русь – достаточно приглядеться к узорам и орнаментам, сбруе и оружию; в русском языке сотни слов восточного, прежде всего тюркского, происхождения, и даже свои высокие шапки русские бояре переняли от хорезмийцев. Все это общеизвестно. Но науке неведом ни один источник внешнего воздействия на становление выборного представительства и демократических традиций в допетровской Руси. Они – плод ее саморазвития, равноценного другим известным моделям демократической эволюции. Это саморазвитие – один из самых недооцененных и малоизученных аспектов отечественной истории. Неспроста его избегали и либеральные, и коммунистические историки. В петровское время началось бурное подражание Европе, шедшее рука об руку с уничтожением старинных представительных учреждений. Для XVIII в. эти учреждения – утраченное наследие.

Однако в сознании национально мыслящих деятелей память об этих учреждениях была жива. М. М. Сперанский, готовя в первые годы XIX в. свой план государственных преобразований, предусмотрел создание двухпалатного законодательного органа, состоящего из Государственного совета и Государственной думы. Нет сомнений относительно того, откуда он взял слово «дума».