6. Думу растаскивают на части

6. Думу растаскивают на части

Нередко можно прочесть, что Дума была упразднена Петром I в 1711 г. Это неверно. Указа об упразднении Думы не было, Дума перестала существовать потому, что была расщеплена и растащена на другие учреждения. История предсмертных метаморфоз Думы поучительна, она ясно показывает, насколько любому государству необходима исполняемая конституция, Основной закон. Без него ни один государственный институт, даже самый древний и почтенный, не гарантирован от произвольного с собой обращения.

Начав заниматься государственными делами, Петр почти постоянно находится вне Москвы. После начала в 1700 г. Северной войны из Москвы выбывает и все больше думных людей – командовать полками, управлять областями, смотреть за постройкой кораблей. С 1703 г. власть и вовсе раздваивается: теперь Дума – боярское московское правительство, а в Петербурге возникает новая столица со своими центральными учреждениями, носящими необычные имена. По списку 1705 г. из 59 бояр, окольничих и прочих думных чинов в Москве находилось всего 28; Дума руководит из Москвы внутренним управлением, между тем как царь ведет дела войны и внешней политики. «Из учреждения законодательного, – пишет В. О. Ключевский, – Дума все более превращается в учреждение распорядительное», т. е. выполняющее волю Петра, первого истинного самодержца.

В сентябре 1708 г. на заседании Думы под председательством царевича Алексея присутствует всего-навсего 14 членов Думы, но зато большинство из них – главы разных приказов. Именно поэтому в письмах Петра и в актах того времени они именуются министрами, а Дума – «конзилией» (советом министров). Находясь в походах, Петр сам настаивал, чтобы управители отдельных ведомств обо всем писали прямо в конзилию, прибавляя (в 1707 г.): «А мне из Польши ничего делать невозможно, токмо к ним же посылать, и из того, кроме медления, ничего не будет». В письме из Вильны Петр предписывает князю Федору Ромодановскому, главе Думы, объявить «всем министрам, которые в конзилию съезжаются, чтоб они всякие дела, о которых советуют, записывали, и каждый бы министр своею рукой подписывал, и без того отнюдь никакого дела не определяли, ибо сим всякого дурость явлена будет».

Сенат также учреждался (в 1711 г.) «для всегдашних в сих войнах отлучек» государя, но учреждался уже в Петербурге. Думу, как было сказано, постепенно «растащили» на части другие учреждения. Вдобавок, Петр I перестал «сказывать боярство», то есть пополнять список бояр, и естественная убыль членов Думы постепенно привела самый древний русский институт, Думу, вместе с боярством к исчезновению.

Можно ли, вслед за А. Л. Яновым, автором ряда работ по русской истории XIV–XVII вв., назвать Думу «парламентом Московского государства»? Данная мысль достаточно подробно развивается этим автором не раз, поэтому процитирую место, где она выражена наиболее сжато: «Дмитрий Донской говорил перед смертью своим боярам: «Я родился перед вами, при вас вырос, с вами княжил, воевал вместе с вами на многие страны и низложил поганых». Он завещал своим сыновьям: «Слушайтесь бояр, без их воли ничего не делайте». Долгий путь отделяет этот завет от статьи 98 Судебника 1550 г., налагавшей юридический запрет на принятие государем законов без согласия бояр. Почти два века потребовались вольным княжеским дружинникам, чтобы его пройти, но они справились с этим успешно. Они заставили власть считаться со своей аристократической организацией, превратив Боярскую думу во вполне европейский парламент Московского государства»[113].

Не хочется спорить с историком, но и встать на его точку зрения трудно. О каком «вполне европейском парламенте» образца 1550 г. может идти речь, где был такой? Само это словосочетание рисует образ усеянной добродетельными парламентами, купающейся в правах человека Европы, до уровня которой неожиданно (и ненадолго) дотянулась Россия. Такая картинка скорее вводит в заблуждение.

В тюдоровской Англии королевская власть сама издавала указы (ордонансы) и возражений не терпела. Правда, к 1550 г. главного тирана, Генриха VIII, уже три года как не было в живых, на троне сидел подросток Эдуард VI (мы его помним по «Принцу и нищему»), но террор против католиков не ослаб, головы энергично летели с плеч. Даже «отказ от заблуждений» не спасал горемык: их принимали в лоно англиканской церкви, после чего вели на плаху, предположительно счастливыми. За короткое время были обезглавлены и два регента при малолетнем короле – правда, не за католицизм: одного, дядю юного короля, казнили за то, что он убил любимого пса своего племянника, другого – непонятно за что, но формально «за государственную измену». В 1549 г. специально созванный парламент принял Акт о единообразии (вероисповедном). Зато когда в 1553 г. трон заняла королева Мария Кровавая, посыпались головы протестантов (не путать с бессчетными казнями через повешение на основании Статута против бродяг и нищих – эти казни не были связаны с религиозными увлечениями монархов и совершались своим чередом, во вполне фоновом режиме, без особых усилений и спадов); 283 человека, включая архиепископа Кентерберийского, сожгли – видимо, для разнообразия. Заодно новая королева умертвила свою 16-летнюю (побежденную!) соперницу в борьбе за престол, да не одну, а с юным мужем. В общем, Марии тоже было не до парламента.

Погрузившись в анналы европейской истории, можно отыскать около 1550 г. (в одной из итальянских или северогерманских городских республик, в голландских Соединенных провинциях, в ландтаге какого-нибудь немецкого княжества, а особенно – в сеймах Чехии и Польши) элементы будущего великого явления, именуемого европейским парламентом. Но лишь элементы. Чтобы такое явление возникло, всей Европе, и прежде всего Англии – ее авангарду в делах демократического представительства, – предстоял без малого трехсотлетний путь. Не только к XVI в., но в равной степени к XVII и XVIII вв. словосочетание «вполне европейский парламент» просто неприложимо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.