2. Борьба феодалов за крестьянские руки

2. Борьба феодалов за крестьянские руки

Уходы и переходы («отказы») вызывали у феодального класса тревогу. После того как Судебник 1550 г. подтвердил древнее право «крестианом отказыватись из волости в волость и из села в село один срок в году: за неделю до Юрьева дни до осеннего и неделя по Юрьеве дни осеннем», вотчинники и помещики, боявшиеся остаться без людей, стали усиленно лоббировать запрет переходов вообще. Лоббировали долго, почти сто лет, поскольку им противодействовали более успешные землевладельцы – те, что не испытывали подобных страхов и, наоборот, были заинтересованы в новых работниках, в заселении новых земель. «В XVI в. возникла ожесточенная борьба землевладельцев за крестьянские руки. Время около 26 ноября, Юрьева дня осеннего, было порой, когда в селах и деревнях разыгрывались сцены насилия и беспорядков. Приказчик богатого светского землевладельца ехал в села черных [независимых] крестьян или мелких помещиков и «отказывал» крестьян, подговорив их к переселению, платил за них ссуду и «пожилое» и свозил на землю своего господина. Крестьянские общества и мелкие землевладельцы лишались тяглецов и рабочих рук».

Заплатив за серебряника его долг и вывезя его на свою землю (это называлось «своз»), новый господин ставил новичка перед необходимостью отработки долга на барщине в господском хозяйстве. Барину нужно было не просто превратить крестьян в неоплатных должников, он добивался, чтобы те обязательно трудились на его полях – больше на них трудиться было некому.

Дотоле свободный «черный» крестьянин мог доверчиво соблазниться на щедрую ссуду и льготу (она могла выражаться в том, что новый господин обязывался временно расплачиваться за государственное тягло крестьянина), но чем щедрее был прием, тем безнадежнее оказывалась расплата.

Еще один вариант. Владелец мелкого надела мог в трудную годину продать его феодалу, но остаться жить на прежнем месте и работать на своей бывшей земле «половником», за половину урожая. Без земли «половникам» было некуда податься, и их тоже рано или поздно засасывала долговая воронка.

Когда произошло юридическое прикрепление крестьян к господам (не к земле, а к землевладельцам)? Не по указу 1597 г., как иногда можно прочесть в учебниках, – в этом указе речь идет только о пятилетнем сроке давности по сыску крестьян, которые ушли от владельцев земли «не в срок и без отказу». И не при Борисе Годунове, о чем недавно поведало телевидение. Ключевский напоминает: указ Бориса Годунова от 28 ноября 1601 г. был «мерой, направленной против землевладельцев в пользу крестьян: он гласит, что царь позволил давать крестьянам выход по причине налогов и взысканий, которыми землевладельцы их обременяли».

Прикрепление никак не могло произойти и в Смуту, когда «одних отпускали на волю, других прогоняли без отпускных, третьи разбегались сами». И не сразу после Смуты, когда «опустелая земля упала в цене, а крестьянский труд и барская ссуда вздорожали; крестьянин нуждался больше в ссуде, чем в земле; землевладелец искал больше работника, чем арендатора». Были примеры того, как «уже не крестьянин дает обязательство не уходить от помещика, а помещик обязуется не сгонять крестьянина с его старого обстроенногожеребья». Но именно тогда договор об аренде господской земли («порядная») становится, по сути, договором об обязательном труде на господина, а право господина на труд крестьянина довольно быстро превращается в основание его власти над личностью последнего.

Ключевский блестяще показывает, как власть господ над крестьянами – в предшествующие века весьма относительная[45] и отнюдь не повсеместная – стала расти после переписи 1627 г. «Бродячий вольный хлебопашец, застигнутый писцом на земле владельца, куда он забрел для временной «крестьянской пристани», и за ним [землевладельцем] записанный, волей-неволей рядился [нанимался] к нему в крестьяне на условиях добровольного соглашения и вдвойне укреплялся [закрепощался] за ним как этой писцовой, так и порядной записью [договором], какую давал на себя».

Стремясь не допустить переманивания и «своза», феодалы и общины (тут их интересы совпадали) насчитывали на уходящих лишние платежи, отнимали и прятали их имущество, удерживали физически. Крестьян прикрепляли явочным порядком, опережая государственную политику. «Но это была не норма, а только терпимая законом практика, которая (внимание!) всегда могла быть отменена судом». Еще «в начале третьего десятилетия XVII в. вопрос о личной крестьянской крепости не был решен даже в принципе». Но землевладельцы продолжали подавать коллективные челобитные, требуя введения этой меры.

«Как только наступало 26 ноября, Юрьев день, все крестьянство Московского государства приходило в движение. Кто мог и хотел, тот рассчитывался со своим хозяином, собирал свой скарб, привязывал к возу за рога корову и со всей семьей отправлялся на новые места, к новому землевладельцу, о котором приходилось слышать хорошие отзывы… Богатые землевладельцы держали даже особых отказчиков, т. е. людей, которые занимались тем, что ездили из села в село и подговаривали крестьян переходить… Как только приближалось дело к Юрьеву дню и по селам покажутся, бывало, отказчики, переодетые странниками, купцами, прасолами» (С. А. Князьков. Допетровская Русь. – М., 2005).

Государство долго не шло навстречу требованиям феодалов и общин. Оно во многом держалось на крестьянском «тягле» – на податях, которые платили крестьяне, и на повинностях, которые те отбывали. Исправное несение тягла было хорошо отработано: крестьяне были объединены в административные округа, которые назывались станами и волостями, старосты разверстывали тягло между членами общин, – и эта система работала веками. Но тяглые обязанности подразумевают ряд прав и свобод, включая свободу передвижения, свободу промыслов и даже полной смены занятий, право приобретать недвижимость, право отстаивать свои интересы в суде. Отняв права, будет невозможно добиться исполнения обязанностей, рассуждали законодатели XVII в., сами феодалы.

И решение было найдено. У крестьян формально ничего не отбирали, просто ответственность за их тягловую «исправность» была возложена на землевладельца. «На этой норме помирились интересы казны и землевладельцев. Частное землевладение стало рассеянной по всему государству полицейско-финансовой агентурой государственного казначейства, из его соперника превратилось в его сотрудника. Примирение могло состояться только в ущерб интересам крестьянства». Теоретически закрепощенный крестьянин оставался тягловой единицей, т. е. налогоплательщиком (сохраняя, как пишет Ключевский, «некоторый облик гражданской личности»), только теперь государство для него олицетворял не царь и даже не воевода, а барин.