4. Отматывая ленту назад

4. Отматывая ленту назад

Категорически нельзя играть по правилам с противником, для которого не существует правил. Тем более нельзя играть с ним в поддавки.

Надежной защитой Временного правительства мог стать стоявший в Царском Селе и не зараженный большевизмом Третий конный корпус генерала Краснова, но Керенский под давлением левых приказал отвести его к Пскову, после чего значительную часть сил корпуса разбросали по разным фронтам. Здесь присутствовал личный мотив: Керенский знал, что Краснов не воспринимает его всерьез как верховного главнокомандующего, и «преподал урок» генералу.

Еще один шанс предотвратить катастрофу был упущен уже в последние дни. Генерал Алексеев брался призвать на защиту Временного правительства офицеров. Авторитет Алексеева, пусть и вышедшего в сентябре в отставку (и даже вопреки его роли в низложении царя), был так велик, что пять тысяч офицеров из пятнадцати, находившихся в столице, он гарантировал. Да еще и юнкеров в придачу. Возможность остановить путчистов была реальной: Красная гвардия с военной точки зрения была нулем, некоторой силой были матросы, но не против офицерских команд. Что же до петроградского гарнизона, остряки не зря называли его «петроградским беговым обществом» – столько в нем за три года войны осело уклоняющихся от службы, ограниченно годных и т. п. Этот «революционный гарнизон» поддержал переворот по единственной причине: большевики распустили слух, что Керенский собирается отправить все ненадежные полки столицы на фронт, т. е. повторилась ситуация февраля. Прими Керенский предложение Алексеева, изменники не вышли бы из казарм. Однако Керенский отказался, испугавшись, что люди Алексеева в первую очередь разберутся с ним, Керенским.

Представьте себе, что в стране, ведущей тяжкую войну, действует организованная группировка, чей вождь пребывает в подполье и оттуда наставляет: «Мы должны всю нашу фракцию двинуть на заводы и в казармы. Мы должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки [т. е. те, которые удастся склонить к измене] на самые важные пункты, окружить Александринку [театр, где заседало Демократическое совещание], занять Петропавловку, арестовать Генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к Дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города. Мы должны мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т. д.». Это «Письмо центральному комитету РСДРП» от 13 (26) сентября 1917 г. Не кем иным, кроме как объективно агентом врага, назвать автора данного текста, В. И. Ленина, нельзя.

Слухи и газетные статьи о грядущем перевороте появились с десятидневным опережением. Максим Горький выступил в «Новой жизни» с обращением «Нельзя молчать!». Он требовал, чтобы большевики открестились от этих слухов. Большевики отвечали уклончиво.

Вряд ли Керенский был совсем уж слеп. Но он почему-то сохранял уверенность, что худшее не произойдет. Это сродни загадке 22 июня 1941 г.: «человек наверху» убежден, что знает нечто, позволяющее сохранять спокойствие. Застигнутая врасплох сторона ожидала или чего-то другого, или в другие сроки. Кто внушал Керенскому ложные представления? Судя по его мемуарам, это мог быть полковник Генерального штаба Георгий Полковников, по должности главный начальник Петроградского округа, тайный корниловец, желавший устранить Временное правительство руками большевиков с тем, чтобы затем расправиться с ними как с заведомо неспособными удержать власть. Полковников до конца уверял, что сил достаточно, опасаться нечего.

В. Д. Набоков, управляющий делами Временного правительства, вспоминал, как за 4–5 дней до переворота спросил Керенского о возможном «выступлении» большевиков. «У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно, – ответил тот, добавив: – Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло». Он даже посожалел, что нельзя спровоцировать их на такую попытку – это было бы слишком в духе царской охранки.

В решающий день, 24 октября, Полковников издал приказ № 251 по Петроградскому округу, гласивший: «Всем частям и командам оставаться в казармах впредь до получения приказов из штаба округа… Все выступающие вопреки приказу с оружием на улицу будут преданы суду за вооруженный мятеж… В случае каких-либо самовольных вооруженных выступлений или выходов отдельных частей или групп солдат… приказываю офицерам оставаться в казармах». То есть, если нижние чины самовольно хлынут на улицу, офицер не мог переступить порог казармы даже в попытке остановить подчиненных? Или Керенский был прав, предполагая, что Полковников толкал события к свержению правительства руками большевиков, чтобы затем устранить их силами Петроградского гарнизона? Если это так, первая часть замысла ему удалась. В отличие от второй, когда 29 октября он смог поднять против большевиков только юнкерские училища, но не гарнизон.

Отматывая ленту назад, ясно видишь, что к большевистскому перевороту привела цепь случайностей, видишь множество исторических развилок, спасительно уводивших от него. Есть вещи, о которых невозможно размышлять без закипания крови, но надо сделать над собой усилие и поставить себя на место людей 1917 г. Будь у них возможность заглянуть в будущее, они действовали бы иначе – почти все, независимо от того, на чьей стороне они были в роковой миг.

Это сегодня понятно, что в ответ на начало захвата ленинцами стратегических точек столицы (во время войны!!!) офицерские команды должны были окружить гнезда большевиков, хорошо известные, подкатить пушки и броневики и, не считаясь с жертвами и ущербом для зодчества, разнести их в щепы. Никто не отменял статью 108 «О вооруженном мятеже с целью свержения законной власти» Уложения об уголовных преступлениях, и противодействие такому мятежу любыми средствами было бы абсолютно законным актом. Россия могла избежать самых страшных событий в своей истории. Миллионы несчастных не были бы убиты в расстрельных подвалах и на полигонах, не были бы утоплены на баржах, не были бы взяты в заложники и затем казнены, замучены в концлагерях и на гиблых рудниках, в тундре и глухих поселениях, закопаны в вечной мерзлоте. Мы не узнавали бы, холодея от ужаса, как срезали под корень историческую Россию с ее аристократией, казачеством, купечеством, промышленниками, духовенством, крестьянством, земством, дворянскими гнездами, монастырями, уникальным асимметричным устройством, Серебряным веком, самыми высокими в мире темпами развития, не стала бы тяжелым инвалидом российская интеллигенция. Мы жили бы сегодня в процветающей многолюдной стране.

Это понятно сегодня, но не могло быть понятно тогда. Русские военные не хотели начинать братоубийственную войну. Заяви большевики честно и сразу, что намерены умертвить миллионы соотечественников, разрушить душу и нравственность народа, превратить страну в ад на земле, военные действовали бы иначе. Однако в те дни многие рассуждали так: одного «временного» социалиста, притом крайне надоевшего, сменит другой. Тревожно, конечно, но ведь это только до Учредительного собрания. Подготовка к выборам идет вовсю, – так стоит ли стрелять в своих?

Но и большевики тогда еще не планировали массовые убийства и колымские лагеря. Они ждали, что народ под их руководством дружно переделает неправильный старый мир в правильный новый, коммунистический – мир без денег и собственности, мир учета и контроля, распределения и счастья. На Страшном суде они, наверное, будут говорить: «Мы были вынуждены. Знаете, на какое сопротивление материала мы натолкнулись?» А «материал» сопротивлялся, если кто забыл, утопии, придуманной далеко от России.

Из тысяч и тысяч красных активистов 1917 г. и Гражданской войны (в советское время про таких придумали говорить: «они делали революцию») немногие умерли своей смертью. Подавляющее большинство получили в подвалах и на полигонах пулю в затылок от своих же, а затем пуля досталась и этим своим. Никакие Деникины, Колчаки и Красновы не учинили бы такую повальную расправу в случае своей победы. Разумеется, это было высшее отмщение.

И почему с нами случилось все то, что случилось? Наши далекие предки, в отличие от нас, всегда твердо знали почему. «За грехи наши», – говорили они о нашествии злой Орды и других бедах.

За грехи наши. Из российских безбожных интеллигентов XX в. это поняли единицы. Простой народ оказался зорче. Есть свидетельства, что многие крестьяне, которых в коллективизацию погнали, куда Макар телят не гонял, восприняли это как Божью кару за свое поведение в Гражданскую войну, за измену присяге, дезертирство, грабежи поместий и хуторов. Они даже писали в письмах из Котласа, с берегов Иртыша и из прочих «солнечных» краев, что вот тогда, десять лет назад, они от Бога отвернулись, а нынче Бог отвернулся от них.