Глава 8
Глава 8
В Геленджике Павел сразу попал в руки особистов.
Его долго допрашивали перекрестным методом, передавая от одного следователя другому. Стараясь запугать. Но ему не в чем было путаться. Все было предельно просто и ясно. После Тамани (Павел не сказал, что после разгрома на Тамани и отступления) стояли под Новороссийском у цементного завода «Октябрь». Стояли насмерть. По семнадцать раз в день ходили в атаку. (Об этом Павел сказал). Потом их, несколько человек, «выдернули» в Геленджик. Его опредили сначала в отряд Куникова, потом откомандировали к Потапову, в отряд, который готовили в Южную Озерейку…
— А почему откомандировали в отряд Потапова? — перебил его темноглазый капитан.
— Не знаю. Спросите у командования…
— Ты мне не указывай! — строго прикрикнул на него капитан. — Фамилия командира взвода, когда стояли под Новороссийском?
— Карпов. Михаил Карпов. Рассеченная бровь здесь, — Павел показал где.
— Погиб, — сухо заметил капитан. — И тебе надо было сделать то же.
— Почему? — наивно поинтересовался Павел.
— Здесь я задаю вопросы! — оборвал его сердито капитан, метнув колючий взгляд. И глядя в упор, не мигая, сказал, словно пригвоздил: — Про южноозерейский десант забудь и никогда не вспоминай.
После этого он сказал такое, что Павел как бы онемел на всю оставшуюся жизнь. Дело оборачивалось так, будто сами десантники и виноваты. Чуть ли не измена Редине.
— А теперь думай, — сказал капитан, пряча глаза. — И поясни мне, какие такие амбиции Сталина и Гитлера схлестнулись в этой войне?
Павел похолодел. Он хорошо помнил эти свои слова, которые брякнул на призывном пункте летом сорокового. Их несколько человек добровольцев томились в приемной райвоенкомата. И дернуло его в разговоре ляпнуть: «Не капитализм с социализмом схлестнулись, а амбиции Гитлера и Сталина». Сказал и прикусил язык. Но было уже поздно. Тот пучеглазый заморыш стрельнул в него обжигающим взглядом. И пропустил Павла впереди себя. Чтоб стукнуть военкому. С тех пор его, видно, и «пасут». То?то он чувствует, что неприятность ходит по пятам. То?то его гоняют, как зайца, с одного горячего участка на еще более горячий. Под пули. А он словно заговоренный…
— Говорил такое? — будто сквозь вату, дошел до него голос осведомленного капитана. — Было?
— Говорил. Было, — не стал отпираться Павел, понимая, что отпираться бесполезно. — Но ведь это лишь слова, не больше…
— Ну — ну, — холодно остановил его капитан. — Подпиши вот здесь, — и он облизал свои темно — вишневые припухлые губы. — Прочти сначала.
Павел глубоко вздохнул, досадливо потеребил свою прическу — ерш, неуверенно взял у капитана исписанный листок.
В протоколе дознания коротко и точно было изложено все то, что он рассказал. И это его немного успокоило. Но в конце убийственная формулировка о нелояльности к властям: «…является потенциальным критиком социализма и вождя Советского народа и мирового пролетариата, товарища Сталина».
— Такого ничего не было и в помине! — протестующе дернулся Павел.
— Подписывай и благодари бога, что я смягчил формулировку.
— Но при чем тут потенциальный критик социализма?..
— Ты, скотина! — вскочил в ярости капитан. — Ты ставишь в один ряд Гитлера и… — он не посмел назвать имя Сталина. — И еще будешь здесь… — он задохнулся от возмущения.
Павел с невольным уважением посмотрел на него: вот это службист!..
Через три дня ему объявили приговор — пятнадцать лет с содержанием в лагерях строгого режима.
И повезли его в сторону от фронта. Через всю Россию во Владимир. Потом переправили в Сибирь в Тайшетлаг. Под Костомарово, что стоит на линии железной дороги «Тайшет — Лена».
Там оказалось их, этих лагерей, — целая система. От Тайшета до Братска.
В окно поезда видно — стоят деревянные городки, обнесенные высоким глухим забором и колючей проволо-
кой. На вышках денно и нощно маячат вооруженные охранники.
После Владимирки — Тайшетлаг — рай земной: в бараках тепло, довольно просторно и чисто; на территории лагеря в летнее время, как в хорошем сквере, — клумбы, беседки, дорожки, посыпанные песком; клуб, в нем крутят фильмы; функционирует художественная самодеятельность; есть магазин, в нем можно подкупить, если водятся деньги, — махорки, хлеба дополнительно к скудноватой пайке, разные другие предметы первой необходимости. Например, пахучее мыло для бани. В «тошниловке» кормят сносно. Правда, за эту сносную кормежку гоняют работать на лесозаготовки. А там работа адская — зимой снег по пояс и морозы до сорока пяти градусов; летом комарва и мошка едят поедом.
В сильные морозы в тайге стоит грохот, будто орудийная канонада — то морозобоины: морозом разрывает ствол сосны в полметра, а то и в метр диаметром. По этим морозобоинам зеки определяют градусы: началась «канонада» — значит за сорок. Кончай работу, разжигай костры. Хотя костры горят, не потухая, целыми днями, пока идут работы на лесосеке.
Когда мороз крепчает, тело как бы сжимается, становится невесомым. Губы перестают слушаться. В воздухе устанавливается звенящая тишина. В мозгах родниковая прозрачность. Тс есть — никаких мыслей, кроме осознания холода. И стремления развести костер побольше и согреться.
В крепкий мороз «оттаивают» душой даже самые свирепые конвоиры. И как бы не видят, что работа остановилась и все стоят возле костра. А костер разводится развальный, чтоб всем тепла досталось. Каждому хочется покрутиться возле огня. Именно покрутиться — повернуться то спиной, то лицом к огню. Пока греешь спину, спереди мороз продирает до костей, пока греешься спереди — спина стынет…
Бывает строгий конвой — сами греются, зекам не дают. Мол, хочешь согреться — работай. Нажимай. А работа на крепком морозе быстро изматывает. Потому что харч все же не по климату — слабый харч. И работа на сорокапятиградусном морозе быстро сжигает калории. К вечеру почти обморочное состояние. Человек устает гак, что засыпает на ходу. Но надо держаться в колонне, ибо шаг влево, шаг вправо — считается побегом. Стреляют без предупреждения…
К концу работы каждого сверлит одна — единственная мысль — скорее в зону. В барак, где молено упасть, полежать, согреться, отойти. А лучше всего захватить место возле буржуйки в клубе, если ты участник художественной самодеятельности.
Ради этой буржуйки Павел записался в хор самодеятельности. И пел там басовую партию. Неплохо пел! Руководил хором профессиональный музыкант Юлиан Мордвинов. Баянист, умница, душа — человек.
Дня за три перед концертом, которые устраивали для начальства и охраны лагеря, под предлогом генеральной репетиции Мордвинов добивался освобождения участников самодеятельности от работ в лесу. Это была маленькая хитрость, возможность увильнуть от работы на морозе. Три дня! Это лее фарт. По — зековски — блат. Поэтому от желающих участвовать в художественной самодеятельности не было отбоя. Но Юлиан не каждого брал. Особенно не жаловал блатных и уголовников. Благоволил к политическим, деловым и «фронтовикам».
Репертуар хора был довольно солидным: патриотические песни, русские народные и даже классика. «Ноченька» А. Рубинштейна.
Павел как?то сразу определился, как только начали формировать художественную самодеятельность. Ходить в хор, «драть глотку», как это называлось в зоне, все же лучше, чем резаться в карты на нарах под горбушку хлеба. К тому же занятия в хоре отвлекали от мыслей о жратве — самая распространенная «хворь» в лагере. Если не считать неусыпную агрессивность блатных и уголовников. У этих постоянный промысел — загружать «работой» шестерок и «кроликов» — людей безвольных, потерявших себя.
К Павлу тоже подступались, и не раз. Но его научили, как поступать, если «наедет» блатной. Наука простая: бей по рогам, не раздумывая. Он так и сделал.
Как?то ночью проснулся от жгучей боли в ногах: ему меж пальцев вставили клочок бумага и подожгли. «Велосипед» называется. Когда прижжет, человек начинает дрыгать ногой.
Павел краем глаза заметил хмыря, нырнувшего под нары. Сел на нарах, притаился и, когда тот высунулся посмотреть на «велосипед», двинул его в лоб ногой так, что тот улетел через проход между нарами и головой врезался в стойку. Дружки потом его отхаживали. Павел думал, что придуг квитаться, но не пришли.
Кроме участия в самодеятельности, Павел приспособился еще писать лозунги. «Сталин — светоч коммунизма». Или: «Надо помнить, товарищи, что за каждым «делом» стоит живой человек». И. Сталин». Павел тщательно выписывал слово «светоч», удивляясь про себя изобретательности подхалимов. Это ж надо придумать такое слово! Но… Светоч — так светоч. Лишь бы на мороз не юняли. Он не спеша выводил буквы, потом замедленно развешивал лозунги, всячески затягивая время работы в клубе. Начальство смотрело на это сквозь пальцы. А что им оставалось делать? — заказы на лозунги посыпались из соседних лагерей. А потом и со всего Тайшетлага. Павел охотно и помногу работал. Часто до поздней ночи. По особому распоряжению начальника лагеря. Его фамилия замелькала в поле зрения начальства. И завклубом к нему «потеплел». А Мордвинов — руководитель самодеятельности сиял глазами при встрече.
В общем, Павлу жилось не так уж плохо, хотя и мучительно. Мучила одна и та же мысль — за что? Слабым утешением была некая неосознанная вина — все?таки был в плену…
Он думал об этом пригревшись у буржуйки. И ге слышал, как подошел Мордвинов.
— Тебя присмотрели педерасты, — сказал он вполголоса. — Будь начеку. Бей по рогам, не раздумывая
На следующий день по лагерю прокатился слух: из Москвы пришла бумага, согласно которой лагеря в составе Тайшетлага должны отрядить этап на Колыму, h i золотые прииски.
Зеки засуетились. Бывалые толковали, что прииски на Колыме — это верная смерть. А дорога туда — сущий ад. И закипел подспудный процесс: одни вдруг заболели чахоткой, некоторые стали рубить себе пальцы на руках, а то и целиком кисти. Глотать что попало и загибаться от боли в желудке. Кое?кто имел свя. чч на воле. Посредством этих связей старались избавиться от «чести» попасть в этап на Колыму. Наиболее подлые продавались начальству с потрохами, становились суками
Два битюга подступились к Павлу с намеками избавить его от этапа взамен на любовь. Информация Мордвинова подтвердилась. Павел ждал неприятности, но ни за что не думал, что она грянет с таким вот подходом. Неужели они имеют какое?то влияние на начальство?! Выходит — имеют. И здесь действовал, и некие тайные пружины бытия.