БЛЕСК И НИЩЕТА… ПИСАТЕЛЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БЛЕСК И НИЩЕТА… ПИСАТЕЛЯ

Вообще?то я не собирался писать об этом. Уж больно тяжелое впечатление! Но утром встал и увидел на столе маленькую веточку калины красной, которую вчера привез из Пересыпи от Виктора Лихоносова. Она словно гроздь солнышек. Лежит, притягивает взор, напоминает о поездке, высвечивает в памяти картинки встречи. И угораздило меня уже на выходе со двора скорбной обители потянуться рукой и сорвать эту веточку со спелыми сочными ягодками. Виктор Иванович радостно заметил: «А — а-а! Губа не дура!»

Мы сфотографировались, не доходя до калитки, и откланялись. Он вышел нас провожать на улочку, поросшую спорышом и почти не «топтанную» назойливым, вездесущим нынче транспортом. Странно и больно было видеть его, остающегося один на один с больной матушкой, как он ее называет. Она там, в поросшем садом домике, за невысоким нескладным заборчиком из каких?то железных решеток. Он только что покормил ее голубцами, которые вчера принес со свадьбы. Если по правде, я почему?то испытываю огромную, почти до слез, благодарность ему за то, что он так по — сыновьи самоотверженно досматривает матушку, старого, беспомощного человека. Негусто нынче у нас с человечностью. С такой вот безропотной преданностью, с любовью, наконец.

Мы поехали, и я почти физически ощущаю, что мы удаляемся как бы на резиновой ниточке мыслей. У меня

перед глазами Виктор Иванович с нелепым бумажным цветком на груди, который ему прикололи вчера на здешней свадьбе.

— Интересно было? — спросил Петр Ефимович Придиус. — На свадьбе?

Виктор Иванович пожал плечами.

— Ну как сказать? Простые люди веселятся просто. Незатейливо, душевно. Танцуют под музыку. Я хорошо себя чувствую здесь…

Я смотрю на его лицо, на руки.

Совсем недавно мы отметили его шестидесятилетие. По нынешним временам — возраст не такой уж и преклонный. Однако но его лицу можно дать и больше. А глядя на руки, которыми написаны десятки книг, чтимых и любимых, не скажешь, что это руки интеллигента. Этими руками он держит здесь и дом, и хозяйство. Обихаживает матушку. Она уже неподъемная. Можно себе представить, что ему приходится делать. Одному! Быть при ней бессменно.

Ему хочется поучаствовать на предстоящих торжествах по поводу пятидесятилетия писательской организации.

— Но как?! — озабоченно восклицает он. — На кого я ее оставлю? Есть тут одна женщина. Попрошу, может, согласится…

Мы сидим за столиком, ладно и красиво пристроенном в уголочке между новым домом, который ему соорудили заботами краевой и местной администрации, и старым — престарым сараем. Под стеной этого сарая с лицевой стороны стоит кровать, над которой висит забавный коврик: мишка наяривает на балалайке, кот растянул вовсю гармошку, а лиса и мыши лихо отплясывают. Здесь, видно, отдыхал Виктор Иванович в жару. А картинка на коврике веселит ему душу.

Он еще не отошел от свадьбы. Слегка помятый и явно неухоженный. Но стоило ему заговорить, и куда подевалась вся эта неухоженность, въевшаяся в его внешность, словно пыль в неношенное пальто. Его сочный говор, живые, точные мысли, его непостижимый внутренний мир очаровывают, заколдовывают. Забываешь обо всем. Только следишь, как бы не упустить слово, легко и непринужденно сказанное им. Удивительный дар не только писать, но и излагать свои мысли! Какая внутренняя гармония! Убежденность! И в то же время затаенная неуверенность и полный разлад с внешним миром. А какая непритязательность!

Ему в глаза бьет солнце. День чудесный. Мы предлагаем пересесть в тень. Он добродушно отмахивается:

— Ничего! Оно мне не мешает.

Где ж не мешает, когда слепит?!

Все мы знаем: когда он говорит, ему действительно трудно помешать. Он настолько сосредоточен на том, о чем говорит, настолько непререкаем, что с ним трудно вести диалог. Он не дает вставить слово, реплику. Хотя время от времени умолкает и слушает внимательно. Схватывает мысль молниеносно. Ты еще не успел досказать, он уже понял, о чем ты. И уже знает, что сказать в ответ. Желание тут же выплеснуть мысль у него неодолимое. И его в этом желании невозможно остановить. По этой причине многие коллеги не ладят с ним. Он ведет разговор как бы с опережением. И, в конце концов, забивает собеседника. Он, по — моему, не владеет собой, когда у него блеснет мысль. А мысли у него, как правило, действительно блестящие. И если в начале разговора тебя раздражают его непререкаемость и напористость и как бы небрежение тем, что ты хочешь сказать, то через время начинаешь понимать, что действительно лучше помолчать, послушать. Он не знает, откуда у него это берется, и не знает удержу этому своему феномену.

Я это понял, когда услышал от него простодушные слова о том, что он помнит до мельчайших подробностей все перипетии в писательской организации, имевшие место десятки лет тому назад. В каких сложных хитросплетениях они тогда барахтались. И помнит не только события, поступки людей, а мотивацию всего. «Я не знаю, откуда это у меня!» — говорит.

Это его фраза, брошенная так, походя мне, кажется, все и объясняет. Хотя ничего не объясняет.

Просто дано человеку. Что ты будешь с этим делать?! Это судьба. Может, даже рок. Не то чтобы злой, но и не очень добрый. Потому что от этого своего характера, своей этой особенности ему одни неприятности. Он уже и сам не рад, что вот такой. Талантливый на зависть многим, всепонимающий, снисходительный и злопамятный, сдержанный и неудержимый, любящий и ненавидящий, блестящий и нищий. Всякий разный. Ну что ты будешь с этим делать? Нам бы по — христиански обмыслить все это и понять, чем?то помочь. А вообще?то принять таким, каков он есть. И не загонять в угол.

Он производит впечатление загнанного в угол. Прав

да, и в том углу он ведет себя не как беспомощный зверек, а как лев рыкающий. Может больно царапнуть когтями, может погладить лапой, подобрав когти. Говорит, вот такого?то надо бы принять в Союз писателей. Мягкий, хороший человек. Хотя бы в ознаменование пятидесятилетия писательской организации. А ему вопрос:

— Виктор Иванович, у нас Союз мягких, хороших людей или профессиональных писателей?..

— Ну… — И он умолкает, не желая оспаривать неоспоримое.

Я все думаю над его словами: «Мне хорошо здесь».

Конечно же, это бравада. На самом деле ему тяжко там. «Я изнемогаю», — пишет он в письме Придиусу. И это так. Мы убедились.

И не только потому, что у него полный разлад с внешним миром (он почти не смотрит телевизор, там, говорит, все лживое, пошлое, неинтересное), что у него разлад с некоторыми коллегами, которые показали себя во всей красе в наше реформаторское безвременье: а еще и потому, что семья его бедствует от безденежья и житейской неприспособленности. Что тяжело больна матушка. И все на нем. А у него силы на исходе. А его болезни подтачивают. Так можно и сломаться. «Я почти ничего не пишу!» — говорит он. И это ужасно слышать. Человек во цвете лет! Наше национальное достояние! И так живет. Это страшный факт даже в наше страшное время. И тут трудно кого-либо винить.

В самом деле — кто виноват? Начальство, которое мы привыкли ругать и во всем обвинять? Хотя оно действительно в чем?то виновато — надо беречь таких людей. Трудно обвинить и самого Виктора Ивановича, которого, как и многие миллионы, в мгновение ока гайдаровские реформы сделали нищими, обесценив сбережения. Однако мы имеем то, что имеем. Человек изнемогает. Из — не-мо — га — ет! Слышите?!

Люди, как звезды. Бывают разной величины. Не по физической массе имею в виду. По духу. Люди, как звезды, вспыхивают и гаснут. И, как звезды, подвержены коллапсу. Саморазрушению. Они в силу своей тяжести и внешнего давления начинают падать внутрь себя. И тогда их масса достигает неимоверной плотности. Говорят, один наперсток вещества такой звезды, превратившейся в карлика, перевесит нашу грешную Землю. Весь «шарик»! А пространство, которое ранее занимало ее тело, превращается в пустоту. В «черную дыру», как говорят астрофизики. Из этой черной дыры даже луч света не может вырваться.

То же случается и с человеком, В силу переизбытка внутреннего и внешнего давления он падает внутрь себя. И тогда из него не высверкнет даже малая толика света.

Вот я и думаю, что означают слова Виктора Ивановича: «Мне здесь хорошо».

По сути дела, он отошел от мира, который не хочет или ленится его понять. Кому это надо? Кому это выгодно?

Остановиться бы нам в нашем беге в никуда, да призадуматься над этим.

л. Пересыпь — г. Краснодар.

«Кубанские новости»

21.10.1997 г.